Демократия для либидо. «Счастье», режиссер Тодд Солондз

"Счастье" (Happiness)

Автор сценария и режиссер Тодд Солондз
Оператор Маризе Альберти
Композитор Робби Кондор
В ролях: Джейн Эдамс, Элизабет Эшли, Джон Ловитц, Лара Флинн Бойл
Good Machine, Killer Films
США
1998

"Счастье" (Happiness)

Как известно, чем больше государственная власть контролирует сферу частной жизни, тем больше она сама (власть) сенсуализируется и исподволь эротизирует общество. Нарциссизм отечественной власти последнего десятилетия и, соответственно, ее безразличие к вышеуказанной сфере развеяли эротоманию "дневных любовников" 70-х и превратили в скучную повседневность угар рубежа 80 -- 90-х. А дискуссии на модные темы "демократической антропологии", "экологии личности" у нас пока не привились. В то время как западная цивилизация серьезно на них сосредоточилась.

В рамках ММКФ была показана картина Тодда Солондза "Счастье", которая (несмотря на свое среднее кинематографическое качество) признана международной фестивальной критикой едва ли не программной для тенденции, все более активно отстаивающей сегодня -- в том числе в теории и практике искусства -- право физиологического тела на полноту самоопределения.

В самом начале фильма есть эпизод, в котором один из героев на приеме у психоаналитика (другого героя) нудно и монотонно рассказывает о своей страсти к соседке. И пока пациент длит свой нескончаемый монолог, доктор, потеряв к посетителю всякий интерес, грезит о том, как бы соблазнить одноклассника собственного сына. Так открывается панорама событий, где персонажи демонстрируют свои сексуальные потребности: здесь и подросток, мечтающий о том, чтобы разделаться с позорным отставанием от одноклассников и "кончить", и романтическая неврастеничка в поисках "большого чувства", и добропорядочная жена, смиренной улыбкой прикрывающая обоюдную супружескую импотенцию, и супруги с сорокалетним стажем, которые решают начать новую жизнь, и -- в качестве основного блюда к выше- описанному "гарниру" -- целый букет маньяков: педофил-гомосексуалист, телефонный вуайерист, старая дева -- убийца, писательница с комплексом духовной неполноценности, возникшим оттого, что в детстве ее никто не изнасиловал.

Собственно, именно эта обиженная девица претендует на роль лирической героини фильма. Словно невидимый соглядатай, следит она за всем происходящим из-за невидимого шифоньера. Лирическая героиня страдает и страдает прежде всего потому, что является адептом нормы и не принадлежит к привилегированному меньшинству изгоев, жертв, в среде которых, как кажется представителю нормы, и краски ярче, и чувственность богаче.

Но с маргиналами-первертами все тоже не так просто. Нынешняя "демократическая антропология" предлагает человеку не просто занять активную сексуальную позицию, она настаивает на необходимости обдумать свое сексуальное предназначение -- заглянуть в себя и выяснить, что действительно "торкает". Подобный подход решительно разрабатывается современной американской социальной мифологией. И что происходит: человек в ответ на страстный призыв общества открыться заглядывает в свои глубины, доверчиво вытаскивает на социальную поверхность свои желания, и тут выясняется, что они для общества неприемлемы.

Именно в такой ситуации оказывается центральный персонаж "Счастья". Добропорядочный семьянин и надежный налогоплательщик, преступая норму и закон, реализует свою манию, распространяя на самого себя право свободного волеизъявления в сексуальной сфере: уроки этой свободы, будучи "ответственным" отцом, он преподает сыну-подростку.

Таким образом и получается, что когда любознательный и смелый гражданин, обозрев свое внутреннее "Я", вытягивает наружу что-то непотребное, то же самое общество, которое только что взывало к честности, предлагает ему сублимировать "грязную страстишку" во что-то пристойное. Сексуальные маргиналы существовали всегда. Но сейчас их положение в социуме меняется в связи с расцветом этой двойной морали: она обещает им легализацию и заводит в западню.

С другой стороны, десакрализация и социальная регламентированность сферы секса, где аккуратно предусмотрены оазисы анархии (на которые, безусловно, нацелены прожекторы), приводит к тому, что закрытость и сдержанность личности в отношении собственных сексуальных проблем рассматривается как моральная слабость. Слабость -- то есть чуть ли не болезнь. Таким образом, широко раздвинувшая свои рамки норма давит своим "легализованным" sex-addiction на неопределившуюся личность. От последней очень настойчиво требуют самоопределения, что, как демонстрирует нам "Счастье", может привести к аннигиляции личности, как в случае с доктором-педофилом, или к ее демонизации, как в случае с другим персонажем, тетенькой, тихо порезавшей на куски знакомого, который припал к ее прелестям, ведомый своим сатириазом. Заметим, что почти все остальные персонажи "Счастья" находят успокоение в том, чтобы поудобнее устроиться в обнимку со своими иллюзиями, которые гарантируют им некую психологическую безопасность.

"Счастье" показывает постпсихоаналитическое общество, в котором традиция "производства истины о сексе" и "умножения удовольствий"¹, связанного с вербализацией, подвергается серьезному сомнению, вплоть до пересмотра.

Все персонажи досконально разбираются в своих сексуальных проблемах и, следуя общеизвестным, лежащим на поверхности рецептам, занимаются их решением с обреченной сноровкой домохозяек, которые планово чистят квартирки. Но более или менее интеллектуальный автокомментарий скользит параллельно происходящему с ними -- как словесный поток заговаривающегося человека, который не столько держится за свои тексты, сколько кутается в них, прячась от озноба, предвещающего лихорадку. Здесь стоит обратить внимание на то, что "Счастье" фиксирует симптом реального спада интереса к психоанализу как средству медленному и не всегда дающему должные результаты на фоне усиливающейся приязни к медикаментозным решениям, в большей степени отвечающим сегодняшней концепции быта и бытия под девизом quick fix. Американская психотерапевтическая мысль приравнивает теперь проблемы либидо к авитаминозу и прочим сугубо органическим нарушениям и чудесно борется с ними пилюлями. "Дьяволы" культурно получили расчет и моют посуду в кафетерии на углу.

Поэтика "Счастья" балансирует между "независимой" пропагандой новой социальной тенденции и постановочной гламурностью, балансирует вполне умиротворенно. Это авторское умиротворение выглядит несколько буржуазно (в нынешнем смысле слова "буржуазный", то есть "защищенный старыми правилами").

Авторская интенция с эстетической точки зрения выглядит лукаво "двуствольной": фильм настроен и на удовлетворение склонной к радикальному мышлению публики, и на то, чтобы потрафить любознательному обывателю. Интересно, что "синонимичность", половинчатость, амбивалентность характеризуют и саму практику "либидональной демократии", вдохновившей авторов. Как последняя объединяет вызов личности на предельную физиологиче-скую откровенность с псевдокорректной социальной репрессивностью, так и фильм сочетает неожантильную провокативность и ощущение скуки, которую порождает ограниченность, повторяемость моделей отношений между людьми. Автор фиксирует эту скуку, эту рутинность как явление естественное и неотменимое.

Вообще понятие "скука" возникает не случайно -- призывы к всеобщей сексуальной демифологизации базируются во многом на скуке, которую испытывают обитатели стабильного социального круга. Когда они решают ее развеять, то обращаются не к радикальным для них сферам (скажем, достижениям интеллектуальной мысли или духовного саморазвития), а разрабатывают ресурсы чего-то доступного и, что принципиально, признаваемого как всеобщий эквивалент: секс проходит по этим параметрам. В результате под видом отстаивания интересов "растерянных в сексуальном отношении" -- то есть "слабых" -- происходит борьба и без того "сильных" за расширение и легализацию сферы их собственного интереса (так, в фильме героиня -- носительница общественной нормы -- становится резонером, она и давит, и провоцирует всех вокруг своим примером). Заметим, что эта полупрозрачная двусмысленность пронизывает и "Счастье". Собственно, на ней зиждется легкий, непритязательный сарказм, с которым репрезентируются "сексуально заблудившиеся" персонажи и который в конечном итоге и держит всю эту расхлябанную историю.

¹ Читаем у Мишеля Фуко в работе "Воля к знанию": "...мы изобрели удовольствие, находимое в истине об удовольствии, удовольствие в том, чтобы ее знать, выставлять ее напоказ, обнаруживать ее, быть зачарованным ее видом, удовольствие в том, чтобы ее выговаривать, чтобы пленять и завладевать с ее помощью другими, поверять ее втайне, хитростью выгонять ее из логова, -- специфическое удовольствие от истинного дискурса об удовольствии. Вовсе не в идеале здоровой сексуальности, обещанном медициной, и не в гуманистических мечтаниях о полной и расцветающей сексуальности, но особенно не в лиризме оргазма и не в прекраснодушии биоэнергетики следовало бы искать наиболее важные элементы искусства эротики... но в умножении и интенсификации удовольствий, связанных с производством истины о сексе".