Голос

Эпоха пиратского видео

А. Михалев (третий слева) на переговорах с королем Авганистана Захир Шахом

Эпоха советского пиратского видео совпала с периодом необыкновенного интеллектуального и духовного напряжения в жизни нации. Нация готовилась «порвать оковы самовластья» и с жадностью поглощала все, что хотя бы намеком сулило долгожданную свободу. К концу 80-х казалось, что антисоветчиной пропитаны даже самые консервативные оленеводы… Любой продукт (интеллектуальный, материальный, эстетический, пищевой или туалетно-бумажный) с лейблом «оттуда», то есть с Запада, пользовался в Стране Советов небывалым спросом. Обпиплившийся и обгTрлившийся советский гражданин старался ухватить пусть кусочек, но из лучшего мира. Коммунистическая утопия сменялась радостной верой в капиталистический рай. В связи с чем было модно и страшно престижно читать журнал «Иностранная литература», носить американские, на худой конец финские, джинсы, упиваться «Мальборо», слушать музыкальные новости от Севы Новгородцева, который «город Лондон, Би-Би-Си », и, конечно же, смотреть западные фильмы.

В конце 80-х иметь видеокассеты с записями западного кино было модно и уж куда престижнее, чем Библиотеку всемирной литературы. Это было частью негласного интеллектуального кодекса. Для советских граждан западное кино несло совершенно оглушительную по новизне эстетическую, идеологическую, наконец, эротическую информацию. И жажда этой информации перехлестывала интерес к запрещенным книгам, к новым журнальным публикациям, к ночному слушанию Голоса Америки… Казалось, что наступает тотальное видеоумопомрачение. И уже в начале 90-х увлечение пиратскими записями переросло в откровенный видеобум. Интеллигенция, собираясь на кухнях, предваряла свои диссидентские беседы просмотром какой-нибудь видеокассеты… Неинтеллигенция смотрела домашнее видео под водочку с огурчиком или под чай с вареньем.

Однако при всей тяге различных слоев населения к такого рода домашним просмотрам ощущалась проблема языкового барьера. Понимать и наслаждаться этим новым «делом» можно было лишь при наличии перевода. Подпольные видеозаписи — подпольные переводы киноклассики обозначили появление совершенно новой андерграундной зоны. Пиратские кассеты, что бы ни было на них записано — голливудские экшны или европейские визуальные изыски, — без всякого сомнения, были принадлежностью культурного авангарда. К нему же относился и Голос Переводчика, к той же сумеречной зоне подпольной культуры. Более того, именно Голос Переводчика обозначал андерграундность, нелигитимность фильма. И напротив — перевод «снимал» с кинопросмотра влекущую ауру запретности. Поэтому личность Переводчика (анонимная) оказывалась неотъемлемой частью новой информации, получаемой из черного видеобокса, очень напоминающего секретные шкатулки, сундуки, сейфы и т.д. Переводчик был загадочным Голосом из «коробки» (такой же «коробкой» было все, что значилось под словом «бугор», или западный капитализм). Перевод связывал нас с тайной, с трансценденцией…

Много лет спустя, попав в мир «забугорья», отечественный зритель охладел к нему — этот мир перестал быть волшебной интеллигибельной страной. А с ростом национал-патриотизма и с появлением фильмов о братьях Багровых «бугор» вообще получил статус не самой приятной реальности. Вместе с разочарованием в содержании шкатулки, сейфа, западного мира в целом пришло и естественное охлаждение к переводу. Перевод перестал маркировать собою особое знание и незаметно покинул зону авангарда. К нему стали относиться небрежно, обращая внимание лишь на техническую сторону дела. Что подтверждают мексикано-бразильские сериалы, легко приручившие реципиента к отвратительному качеству актерского дубляжа.

Чем дальше, тем очевиднее наблюдается отход от потребности в Голосе Переводчика, по которому мы так тосковали в середине 90-х и который постепенно стал чем-то вроде национальной культурной политики. А по мере того как все более широкие слои населения овладевают языками, закадровый перевод, лишающий картину оригинального звука, превращается в досадную помеху. Иначе говоря, всего за десять лет отношение к видео и к авторскому переводу претерпело кардинальные изменения. Говорить о «смерти Переводчика» сегодня можно с той же долей вероятности и с той же долей погрешности, с какой Ролан Барт в середине 60-х годов прошлого века говорил о «смерти Автора» в литературном тексте.

Голос Алексея Михалева

В 1989 году я училась на первом курсе ГИТИСа и жила в общежитии на Трифоновской. Я приехала в Москву, как принято говорить у столичных снобов, из Мухосранска, то есть из маленького городка в Тверской области. И у меня не было видеоаппаратуры. Зато целый техногарнитур фирмы «Акай» имела моя столичная подруга Полина, проживающая на улице Воровского. Папа Полины — гениальный театральный режиссер — постоянно отъезжал за рубежи нашей родины. И — начинались ночные кинобдения друзей Полины в папиной комнате (то есть мы «бдели» практически в доме-музее большого российского деятеля культуры, отчего впечатление от увиденного удваивалось, утраивалось; казалось, что мы у порога невероятного, невиданного мира). По комнате ходил кот Степан и вместе с ним эхо папиных режиссерских слов: «Жизнь говно, Степанус!»

Под это эхо я приучалась к хорошему кино в переводе Михалева. Его голос как-то легко ложился на уют дома Полины и ее папы, сливаясь с ароматом ночного кофе, с «Акаем», с ГИТИСом, с ощущением культурного флера того времени. И, конечно же, с ожиданием качественно иной жизни. Тембр Михалева описать невозможно, но в моем субъективном восприятии он до сих пор спорит с тембром, который окрашивал слова: «Жизнь говно, Степанус!» Михалевский голос был бесконечно жизнеустойчив.

Свой экскурс в «михалевское пространство» я начала с диснеевских мультфильмов. С тех пор я категорически не воспринимаю диснеевские мультфильмы в другом переводе, с другим голосом.

Я тысячу раз смотрела «Книгу джунглей», я обожаю оригинальный звук этого анимационного шедевра для детей, могу бесчисленное количество раз слушать песенки Балу и джазовые перепевы обезьян в стиле Луи Армстронга.

И Михалев — за что ему всегда были благодарны зрители — никогда не мешал восприятию музыки. Он вообще никогда не заглушал фильм, никогда не вторгался на территорию оригинального звука. Михалев существовал органично, никогда не разукрашивая текст, но не забывая аристократично подчеркнуть интонацией игру слов. Казалось, будто его голос склеен с фильмом. Он работал, как сегодня работают в компьютерной среде русификаторы, именуемые в простонародье «аськами». Интерфейс фильма легко одевался Михалевым в кириллицу.

В квартире на Воровского я впервые увидела и фильм Бертолуччи «Последний император». Кстати, чуть ли не единственный лицензионный фильм с голосом Михалева. Но как описать то, что делает там этот Голос? Как филигранно точно и немного напевно он поддерживает культурную ауру Востока, пробегая даже не по словам — по буквам.

Кто такой Алексей Михалев? Раритетный голос, который бережно передают из рук в руки коллекционеры home video. На разогнанной недавно Горбушке (интересно, будут ли ее потом восстанавливать, как пытаются восстановить питерский «Сайгон»?) Голос Михалева всегда продавался отдельно от прочей видеопродукции, по особой цене. Его предлагали как особое «кушание» для ценителей видео. «А это культовая вещь, — с глухой интонацией настоящего эксперта сообщал клиенту продавец, — это перевод Михалева». После фамилии переводчика звучало название фильма или имя режиссера, известного на весь мир. Но в данном случае имя Михалева было куда важнее.

Тот, кто в состоянии оценить тонкий аромат творческого делания, вновь и вновь будет упиваться Голосом уже умершего человека, которого мало кто из поклонников знал в лицо… Фильмы с его участием собирают уже не столько ради самих фильмов, сколько ради высокого профессионализма переводчика. Михалев тонко чувствовал и столь же тонко передавал интонацией даже самый незначительный визуальный нюанс… Столь утонченное видение текста лишний раз подчеркивало, сколь грубо сознание масс, сколь неосмысленно «пролистывает» оно тонкий аромат кадра, если его вовремя не подчеркнуть словом. Однако массы почему-то не обижались на собственную эстетическую тугоухость. Их самолюбие значило куда меньше, чем удовольствие, которое предлагал им Голос Переводчика. Лихая и великолепная работа Михалева с плохими фильмами напоминала ловкий ручной труд гения-шулера, тасующего старую колоду карт.

Было немое кино… Многие интеллектуалы со временем пришли к выводу, что звук опроверг все достижения кинематографа и увел его в сторону туповатого реализма. Михалев изменил это мнение своими эксклюзивными переводами. Он объяснил — мягко, но убедительно, как умел лишь один он, — что вербальная культура иногда оказывается важнее визуальной. Текст — это одна из парадигм кинотекстуальности кадра, равно как и Голос. Чем выше качество звучащего текста, тем выше качество картины.

Один из милых мальчиков-продавцов домашнего видео восторженно предлагал мне непременно купить михалевского «Алладина»: «Да вы только послушайте, попугай в фильме произносит сто слов в минуту, а Михалев все двести… Но каких!!! А главное — как!!!»

Перевод Михалева — это раритет. Советский и ранний постсоветский трофей… Его Голос — часть отечественной культурной коллекции, и прежде всего коллекции качества в предельно широком смысле слова…

«Многие книги, — пишет Н. Берберова, — гораздо больше читаются и ценятся в переводах, чем в оригиналах». Так случилось и с работами Михалева в кино. Он перекрыл своим даром многих киноклассиков. А уж если говорить о второразрядных режиссерах, то неизвестный Голливуду Алексей Михалев придал им лоск и шик настоящего искусства, доведя до такого уровня качества, о котором они и помыслить не могли.

Не знаю, каким человеком был Алексей Михалев, этот культовый персонаж home video… Но я понимаю всю культурную значимость его Голоса для того времени, голоса, который с годами мигрирует в зону маргиналий культуры. Такова участь большей части отечественной классики, за исключением Пушкина, ну, может быть, еще Гоголя, которому поставлен памятник «от лица всего советского правительства…» Забвение, как и смерть — отвратительные явления. Всегда хочется им сопротивляться…