ЖЖ. «Все умрут, а я останусь», режиссер Валерия Гай Германика

«Все умрут, а я останусь»

Авторы сценария Юрий Клавдиев, Александр Родионов

Режиссер Валерия Гай Германика

Оператор Алишер Хамидходжаев

Художник Денис Шибанов

Музыка Рома Зверь, Stefanos Korkolis

Звукорежиссер Сергей Овчаренко

В ролях: Полина Филоненко, Ольга Шувалова,

Агния Кузнецова, Ольга Лапшина, Алексей Багдасаров,

Инга Стрелкова-Оболдина, Клавдия Коршунова,

Донатас Грудович, Татьяна Митиенко,

Олег Семисынов

Кинокомпания «ПРОФИТ»

Россия

2008

Нет никаких сомнений, что Валерия Гай Германика сегодня главный кинематографист страны. Ну, может, не сегодня, но уж завтра — наверняка. Она родом из «Кинотеатра.doc», ее вырастил «Кинотавр», ее пригрел Канн — блистательная биография, мечта целого поколения молодых кинематографистов. Завтра ее картину выдвинут на «Оскар», а Никите Сергеевичу со своим сиквелом придется рассчитывать на кассовый реванш. Все умрут, она останется.

Оценивать картины Валерии Гай Германики с точки зрения критериев классического искусства было бы большой ошибкой. Это примерно так же, как с этой же позиции оценивать футбольный матч или, например, нескромный хоум-порно. При том, что и то, и другое — и фильм Германики, и деятельность, скажем, популярного блоггера — дают основания продукту деятельности называться искусством. И это, конечно, совсем не плохо. Эстетика в современном кино давно не является определяющим фактором как для создателей, так и для зрителей, и это тоже, в общем, понятно. Нечто, снятое на пленку, DVD, Betacam или Flash, требует свои права на самоопределение, и отказать этому «нечто» в праве никто не имеет права, как бы ни хотелось. Критики критикуют, писатели плюются, а блоггеры удобряют электрическими буквами новую мультимедийную культуру.

Впрочем, блоггеры и будущая теория искусств непосредственного отношения к картине Германики не имеют — просто к слову пришлось. Ее творчество, а вернее, не столько творчество, сколько реакция на него, неожиданно вызвали к жизни все эти рассуждения. Она не снимает фильмы для YouTube и вроде бы не балуется хоум-порно, но, судя по ее картинам, эстетика в традиционном понимании ей глубоко безразлична. И несмотря на это, именно эту молодую девушку называют нашим главным 2morrow.

Ее картины — по жанру документальные, по сути порнографические, — демонстрировали вовсе не кинематографический талант, а способность кинематографа и ее самой находиться по ту сторону эстетического. В этих эксгибиционистских видео участвовали родственники режиссера, что добавляло картинам бескомпромиссный самоуничижительный пафос настоящего эксперимента — пафос более радикальный (и эксперимента намного более жестокого), чем, например, в нашумевшей картине Tarnation Джонатана Коэтта. Включая видеокамеру, Германика использовала единственное онтологическое свойство кинематографа — фиксировать. Понятно, что интерес вызывало не только происходящее в кадре, но и человек с видеокамерой, сама Германика, самозабвенно выворачивавшая наружу то, что стоило бы скрывать. Вершиной этого самозабвенного эксгибиционизма становились призы на кинофестивалях и внимание критиков. Она сама считала себя все-таки не героиней своего фильма, а режиссером, человеком с киноаппаратом, человеком за кадром. А «Мальчики» и «Девочки» — это персонажи в кадре. Такой расклад.

Ее картины неплохо выполняли роль шоковой терапии, социального ужастика, о котором с восторгом и отвращением говорили: «Надо же, это же ее сестра». А кинематографический анализ подменялся психоанализом, как интуитивно более подходящим. Эта «программа максимум» когда-то все-таки должна была закончиться. Германика в своих ранних картинах, будем честными, выступила таким вот интересным папуасом из мира дикой и страшной природы, научившимся говорить и рассказавшим о своей далекой родине, немного Шариковым, вдруг впервые сказавшим: «Абырвалг». Абырвалг... — как много в этом слове!

Полнометражный дебют Валерии Гай Германики случился именно тогда, когда закончился словарный запас, вышел весь абырвалг, когда понадобились новые слова, чтобы говорить. Грязно, запинаясь, матерясь через слово, но говорить убедительно — черт знает о чем! — о трех девочках пубертатного периода, которые перессорились из-за школьной дискотеки и наделали глупостей. Этот фильм — как свежее дыхание перегара у четырнадцатилетней девчонки, забывшей перед школой почистить зубы: не сказать, чтобы здорово, но бьет наповал. Безупречный на физиологическом уровне, фильм Германики — жестокий полнометражный аттракцион, жестокий по отношению к зрителю: нате, жрите, не подавитесь. Физиология как самоцель, испражнение как прием — по сути все то же, что и раньше. Все тот же грязный, мрачный, темный бессознательный подвал, лужицы на полу, и техничный школьник-старшеклассник лишает невинности девятиклассницу Катю. То ли плакать — то ли блевать. Чтобы вызывать такие эмоции, нужно обладать талантом.

Есть чудесный просчет в том, что такое кино не дошло до своей целевой аудитории, оставшись по большей части в текстах кинокритиков, — можно только вообразить, каков был бы успех. Лишенная рефлексии «правда жизни» из самых обычных районов-кварталов и самых гадких закоулков души разошлась бы многомиллионным тиражом, и в этом точно не было бы ничего хорошего. Не потому, что правда — это плохо, а потому, что в таких дозах она действует, как яд. Они для нас чужие, жители этих типовых кварталов, молодые, страшные, жалкие, они не становятся ближе и никогда не станут. «Все умрут, а я останусь» — это пароль для своих, четырнадцатилетних несогласных.

Десять и уже даже больше лет назад Лэрри Кларк, казалось, достал до какого-то дна своими беспощадными «Детками». Его художественным актом стал отказ от заведомо известной позиции — детки оказались без взрослых, мораль осталась за кадром. Германике художественный акт ни к чему, она так дышит. И в этом ее типичность площадного поэта-частушечника.

Восторг, который вызывала у многих эта первая игровая картина одиозной Германики, определенно нельзя объяснить ни эстетическим удовольствием, потому что нет никакого удовольствия, ни эстетическим шоком, потому что, в конце концов, все это уже было в кино и было неоднократно. Этот поэтический нигилизм, пусть и самого площадного толка, мог появиться когда угодно и появлялся не раз. Но востребован вновь он оказался именно сейчас, когда подростковый бунт, кажется, одна из единственных актуальных форм протеста, бессмысленный, бессознательный бунт «против». «Все умрут, а я останусь» — это «Маленькая Вера», снятая маленькой Верой. Пусть даже с точки зрения эстетики эти картины несоизмеримы.