В российский прокат 5 сентября выходит «Одесса» Валерия Тодоровского, открывавшая 30-й юбилейный фестиваль «Кинотавр». Редактор сайта «Искусство кино» Егор Беликов увидел в этой картине советизированный аналог «Зови меня своим именем».
В 1970 году в город Одессу одновременно заехали журналист-международник Борис (Евгений Цыганов), который завез на лето к еврейским бабушке (Ирина Розанова) с дедушкой (Леонид Ярмольник) по маминой линии своего сына Валеру, и эпидемия холеры, которая, впрочем, бывала в тех краях частенько. В городе объявляют карантин, Борис не может улететь в Москву, чтобы продолжить свою карьеру переводом в немецкий Бонн. Вся большая и совсем не дружная семья, которая ютится в небольшой квартирке, — кроме пожилых одесситов, еще две дочери (Ксения Раппопорт и Евгения Брик) с мужьями различной неудачливости (одна из них еще и со взрослеющей внучкой — говорящая на смеси русского и идиш), вдруг задумывается и о смерти, и о жизни.
В дни, когда Россия вдруг перестала прятаться от жестокой реальности, где журналиста могут посадить в тюрьму ни за что, и вышла этой реальности навстречу, на улицы, самый гламурный и при этом сильнейший из российских по программе фестиваль «Кинотавр» открылся фильмом очень личным и в то же время народным, из тех, что на Западе называют crowd-pleaser, таким фильмом — «угодником толпы», говорящим о разношерстном народе огромной в прошлом страны, в которой был и свой город наподобие Сан-Франциско или Лос-Анджелеса, удивительный и неповторимый, словно знакомый даже тем, кто там никогда не бывал, — приморская Одесса, колоритная (в том числе от слова color — разноцветная, яркая), очень особенная, которая становится здесь одним из важнейших героев наряду с ее жителями, самая мифогенная среда. О ней многие знают лишь загадочные для неодессита шаланды, полные не менее непонятной кефали. При этом в саму Одессу никто даже не приезжал: все снято в декорациях и в других городах.
«Одесса» не так уж далеко лежит от фильма «Зови меня своим именем» (во всяком случае, сцены идиллического детского времяпрепровождения очень уж схожи), от «Рима» Куарона (все сюжетные совпадения случайны, разумеется, фильмы снимались примерно одновременно), даже от «Древа жизни» Малика, с которым «Одессу» роднит пристальное режиссерское внимание к прекрасностям бытия вроде пыли, вьющейся в солнечном блике, или пузырьков воздуха в воде, которые всплывают, когда ныряешь. А для Тодоровского этот фильм — наверняка отсылка и к фантазийным биографическим очеркам Феллини, особенно к «Амаркорду». В этой кажущейся простой картине есть столкновение нескольких советских миров и мифов: номенклатуры и босоты, евреев гордых и евреев, записавших в пятую графу паспорта слово «русский», жителей коммуналки и населения парадного теплохода «Армения», наконец, простого гражданина и КГБ (правда, «гэбня» остается не более чем фигурой речи: к ней можно обратиться, чтобы она приняла меры, но она так ничего и не сделает, слава богу). Со всеми этими легендами и мифами не такой уж древней России Тодоровский обращается небывало смело: евреи окажутся антисионистами, дети — заложниками родительской заботы. Наконец, в конце последует смелейшая сюжетная линия о страхе смерти, выраженном в романе молодящегося сорока-с-чем-то-летнего мужика с пятнадцатилетней соседкой-акселераткой, и связь их запретна, пусть и относительно невинна. Именно эта ключевая сюжетная линия выносит «Одессу» из намытого русла автофикшна куда-то дальше, туда, где жизнь разнообразнее и сложнее, чем диктует традиционная мораль.
Валерий Тодоровский — один из тех немногих наших режиссеров, кто снимает много о себе, но не только для себя. «Стиляги», демонстрирующие оборотную сторону позаимствованного у Америки шика-блеска, в конце неожиданно сворачивали к настоящей жизни: к залетам после случайных связей, к чужим детям. Но жанровый мюзикловый налет в «Стилягах» был, скорее, камуфляжем от сложности повседневности. «Одесса» любой защиты лишена, это совершенно искренние мемуары: Валерик — это во многом Валерий Петрович, проживший в Одессе первые десять лет. Автобиографический мотив был тем более важен, что и судьба его — режиссера, сына режиссера, — совсем не ординарна. Сам Тодоровский называет это «неточными воспоминания из чужого детства», неверную по биографическим деталям (и отец его был другой, и семья, конечно), но достоверную с мальчишеской точки зрения: Валера там курит втихаря с соседским мальчиком Жориком, взрывает с ним карбид, купается на Лимане. И даже прическа у Валеры похожа на укладку Валерия Петровича, и ребенка он подобрал похожего.
С другой стороны, этот фильм — вовсе не детский взгляд на одесско-советскую жизнь, а, наоборот, изнанка того беззаботного детства, то, что лежит за пределами поля зрения десятилетнего ребенка. Центральным персонажем становится именно Борис, одной ногой уже не на родине, в джинсовой куртке и с импортными сигаретами, номенклатурщик с удостоверением газеты «Известия», и он наблюдает в квартире, обставленной даже слишком любовно и детально, позорные, гнусные кухонные скандалы с криками и бьющейся посудой. «Одесса» — подчеркнуто небыстрая и даже в какой-то мере театральная, и через полупародийные интонации поначалу необходимо продираться, привыкать к Ярмольнику с накладным животом и Розановой в старческом гриме. Но именно у них и оказываются важнейшие роли в фильме: вопреки стереотипам об одесском юморе, одесситы из анекдотов, дяди Мони и тети Клары, оказываются вполне настоящими героями, живыми и трагическими, они совсем не шутят. Три сестры, которые, как мы знаем по Чехову, вместе никогда не уживутся (пусть одна и участвует в действии дистанционно, из Москвы, по телефону), даже соседи — все они настоящие, потому что надломленные. И в итоге туристическая открытка из серии «Одесса-1970» начинает шевелиться, как иллюстрации в газетах волшебников из «Гарри Поттера». «Одесса» оживает, а вместе с ней и безвозвратно ушедший мир детства, и режиссерского, и нашего.
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari