Душан ГлигоровМы живем в счастливое время — время сериалов

— Ваше детство прошло в Белграде, до 12 лет вы жили в Сербии. Как в вашей жизни появилась Россия и дальнейший переезд в эту страну?

— В советское время много югославских фирм сотрудничало с Россией. В 1992 году мой отец приехал сюда работать. Сначала только на четыре года, но потом пребывание в стране затянулось. Здесь я пошел в седьмой класс общеобразовательной школы. Родители некоторое время назад уехали обратно, а я остался в России. Не так давно я говорил, что половина жизни прошла в Сербии, а половина в России, но сейчас могу уверенно сказать, что большая часть сознательной жизни, когда формируется личность, прошла в России.

— С чего началось ваше увлечение кинематографом? Почему вы решили им заниматься?

— Может быть, я не совсем стандартный режиссер. Я не мечтал с детства быть им, в юношестве не снимал на маленькую камеру все, что меня окружает. Я полюбил смотреть кино начиная с подросткового возраста. Причем именно серьезное, фестивальное. Когда заканчивал школу, встал вопрос, куда поступать. Точно знал, что изучать в вузе не хочу — точные науки. Идти во ВГИК меня убедил брат. Он сказал: «Ты же любишь смотреть кино, вот иди и поступай на режиссера». Тогда мне, как и всем со стороны, казалось, что кино — это блеск софитов, красные дорожки, красивая жизнь, насыщенная людьми, путешествиями и событиями. Но на самом деле эти представления очень далеки от реальности.

— Каким образом вы подходили к выбору конкретного мастера?

— Тогда, когда я поступал, — это был 1997-й — курс режиссуры игрового кино набирал только Карен Георгиевич Шахназаров. Особо выбора не было: или Шахназаров, или экспериментальная мастерская кино и компьютерной графики Владимира Кобрина. И я, и мои родители знали, что Карен Георгиевич — общепризнанный мастер. Я очень люблю его фильмы «Курьер» и «Зимний вечер в Гаграх».

— Аудитории вы стали известны после сериала «Хрустальный», вышедшего на KION. Ранее в вашей фильмографии были и короткометражные работы, проехавшие по десяткам кинофестивалей, документальные ленты, полнометражный дебют о подростках и три сезона сериала про жизнь в постапокалипсисе. На сегодняшний день вы нашли персональный подход или, если угодно, свою нишу?

— Сегодня я точно знаю, за какого рода истории возьмусь, а от каких проектов, скорее всего, откажусь. Например, вряд ли бы стал делать сатирические комедии и ситкомы — это жанр, который я не совсем чувствую. Не стал бы снимать чистые боевики, знаете, где клацают оружием и постоянно рвутся делать трюки. Между пятиминутной разговорной сценой в одной комнате с двумя людьми и пятиминутным эпизодом с трюками, драками и перестрелками я всегда выберу разговор.

С другой стороны, выходил «Хрустальный», сейчас премьера сериала «Технарь», а также идет работа над проектом «Химера». И я понимаю, что все три сериала в некоторой степени похожи: по режиссерскому подходу, по манере существования артистов в кадре, по темам, которые меня чем-то задевают, поэтому я берусь снимать о них истории. Мне кажется, в этом есть какой-то тревожный звоночек. Нельзя режиссеру замыкаться в одном жанре — в моем случае, условно говоря, психологического или криминального триллера, драмы. Нужно всегда искать что-то новое.

— Вы упомянули, что, будучи подростком, смотрели много фестивального кино. Под влиянием каких авторов формировалась ваша режиссерская идентичность?

— Мне очень нравились итальянцы, а также работы польской киношколы, в частности Микеланджело Антониони, Федерико Феллини и Кшиштоф Кесьлёвский.

— В каких-либо ваших проектах можно найти отсылки, пасхалки или, скажем так, параллели с картинами этих метров?

— Хороший вопрос, не задумывался об этом никогда. Мне кажется, что, наверное, нет. Если говорить про того же Антониони, это кино, которое в нашем сегодняшнем пространстве показать, думаю, непросто. Люди наверняка скажут, что это скучно, в кадре ничего не происходит, не хватает сюжетных поворотов.

— Не могу с вами согласиться, ведь в последние годы прокат классики на большом экране, напротив, только набирает обороты. То же «Фотоувеличение» Антониони прокатывали по стране несколько лет назад.

— Да, но я, скорее, сейчас говорю про телевизионный рынок, на котором в основном работаю в последние годы. Когда ты пришел смотреть Антониони в кинотеатр, чтобы насладиться «Фотоувеличением», уйти из зала сложнее — ты заплатил за билет, у режиссера с мировым именем кредит доверия и, как следствие, большое пространство для экспериментов и маневров. Совсем другое дело, если предложить сегодня зрителю подобный телевизионный проект. С большой долей вероятности он переключит на другой канал или, если мы говорим о стриминге, включит на платформе другой тайтл.

Мне хочется надеяться, что в своих проектах я смог перенять какие-то аспекты творчества Кесьлёвского. Возможно, хотя бы частично его интонацию.

— Заметил, что все ваши сериалы — и для телевидения, и для платформ — снимает один оператор, Батыр Моргачев. Вы практически Бернардо Бертолуччи и Витторио Стораро, если возвращаться к итальянцам. Как сложился ваш творческий тандем?

— Мы учились на параллельных курсах во ВГИКе — я на режиссерском факультете, он на операторском. Но близко знакомы не были. Впервые с Батыром работали на сериале «Выжить после». Надо сказать, что мы очень разные — по творческому видению, по темпераменту. Возможно, именно это нам помогает вместе существовать на площадке. Знаете, как два разных полюса: он забирает все лучшее, что есть у меня, я — все лучшее, что есть у него.

Бывает, что мы сильно спорим, так что со стороны иногда даже кажется, что между режиссером и оператором происходит конфликт. На самом деле это какой-то изощренный, но эффективный способ продуктивной работы. Мы оба перфекционисты и очень болеем за то, что делаем. Именно поэтому иногда с таким упорство спорим друг с другом. Но главное — мы совпадаем во вкусах и представлениях о том, что такое красиво, интересно и хорошо, поэтому удается в итоге найти какую-то золотую середину, необходимую для раскрытия истории. Конечно, Батыр работает и без меня. Я как режиссер ухожу на проект в среднем на год, иногда дольше. А операторы обычно заняты на проекте не так долго. Пока что нам везет — Батыр был свободен, когда я запускался с проектами, поэтому была возможность вместе работать. Надеюсь, нам продолжит везти.

— Хотел бы спросить вас о самоопределении. С одной стороны, Душан Глигоров — режиссер сериалов, рассчитанных на широкую аудиторию телевидения и онлайн-кинотеатров. С другой стороны, тот же самый Душан Глигоров ездит на летнюю школу режиссуры Эмира Кустурицы, приезжает на мастер-классы Berlinale Talent Campus. Словом, ищет выход на сегмент авторского кино, которое вы смотрели, будучи подростком. Двигаетесь ли вы к некой цели в этом направлении?

— Тут есть два аспекта, которые нужно проговорить. Во-первых, думаю, что классное авторское кино получается тогда, когда сценарий написал сам режиссер. Это не аксиома, бывают исключения, но в большинстве случаев мне кажется это именно так происходит. Я сам, к сожалению, сценарии не пишу. Редактирую, участвую в разработке, но так, чтобы сесть и написать с нуля историю, — это не ко мне. Наверное, это одна из причин, почему я не снимаю авторское, фестивальное кино. Продюсеры у меня часто спрашивают, есть ли сценарии, чтобы с ними запускаться, — их нет.

Во-вторых, сегодня мы живем в счастливое время — время сериалов. Сегодняшние многосерийные истории стали и глубокими, и интересными, и остросоциальными. Особенно это стало заметно в последние несколько лет в связи с бумом онлайн-платформ, причем не только в России, но и по всему миру. Произошел отход от телевизионных форматов, расширились рамки тем, на которые можно говорить, изменился подход к сериальному киноязыку. Мне нравится более длинный формат историй. Когда у тебя есть восемь серий по 50 минут, это совершенно другая степень проработанности героя и мира вокруг него.

Мне нравится глубина, нежели ограниченность стандартным полутора-двухчасовым форматом полного метра. Достаточно редко сценаристы могут вместить глубину истории восьмисерийника в полный метр. У меня нет какой-то скорби в связи с тем, что я не занимаюсь авторским кино. Более того, в последние годы смелостью и нетривиальными задумками во всем мире выделяются скорее сериалы, нежели авторское кино. Да, в глубине души хочется сделать классный авторский полный метр. Но я не «пишущий» режиссер, поэтому вынужден отталкиваться от предложенной мне истории. Пока такой, которую хотелось бы экранизировать и податься с ней на кинофестиваль, нет.

— Тогда вернемся к стримингам! Вы делали три сезона «Выжить после» с Art Pictures Vision, «Майю» — со «Всемирными Русскими Студиями». Когда в вашей карьере появились «Среда» и KION с проектом «Хрустальный»?

— На все свои проекты я попадал путем рекомендаций людей, с которыми ранее работал или пересекался. На «Хрустальный» я пришел со стороны продюсеров KION, которые предложили мою кандидатуру. Прочитав сценарий, я расписал экспликацию — режиссерское видение будущего сериала. При этом также представил для ознакомления отрывки из сериала «Технарь», который на тот момент отчасти был снят. Стилистически и эстетически у «Технаря» и «Хрустального» много общего. Хотелось показать продюсерам, что я способен как режиссер вытянуть эту историю. Так меня и утвердили!

— Когда говорят о «Хрустальном», вспоминают обычно вас как режиссера-постановщика и Олега Маловичко как сценариста. Если взять западные проекты, там ассоциативный ряд часто выстраивается в отношении шоураннера. Например, «Сверхъестественное» — Эрик Крипке, «Доктор Кто» — Стивен Моффат и Расселл Т. Дейвис. Какое у вас отношение к институту шоураннеров? Как выстраивалась работа с продюсерами на ваших проектах?

— У России во многих областях жизни, как говорится, свой путь, и кинопроизводство — не исключение. Есть какое-то наследие советского кино, где режиссер-постановщик в некотором роде «носитель» проекта. Шлейф этого культурного кода так или иначе прививался нам и во ВГИКе. Даже мастерские в институте устроены так, что главный — это мастер, за ним последнее слово. За границей в киношколах, кстати, стремятся, чтобы у студента за четыре-пять лет был не один мастер, а несколько. В этом плане в России есть культ творца — человека, принимающего все решения. Думаю, это тянется до сих пор в той или иной мере. С другой стороны, кино и телевидение с каждым днем становятся все более продюсерскими. Но мне в основном везло на всех моих проектах, потому что у меня была достаточно большая степень свободы и доверия со стороны продюсеров. Например, мне не навязывали актеров — это всегда был вопрос обоюдного согласия.

Можно сказать, что и «Хрустальный», и «Технарь», который зрители скоро смогут оценить, — в большой степени авторские проекты. При этом знаю, что в индустрии бывают такие ситуации, когда продюсеры буквально стоят с «указкой» над режиссерами. Не знаю, что лучше — наш опыт или заграничный. Думаю, идеальной формулы пока никто не выработал. Всегда есть разная степень участия в проекте продюсера — генерального, исполнительного и креативного. Я пытаюсь работать с теми продюсерами, с которыми комфортно.

В то же время понимаю, что у продюсеров высокая степень ответственности — например перед инвесторами и заказчиками. Чаще всего именно продюсер запускает проект и ведет его от разработки и поиска финансирования до премьеры на телевидении или платформе. Мне кажется, институт шоураннеров в России пока не так развит, как на Западе. Нет людей или, может быть, я их не знаю. А система, чтобы еще в один сезон взять разных режиссеров под отдельные серии, и чтобы проект воспринимался в едином ключе… В России о таком успешном опыте я пока не слышал. А вы знаете подобный проект у нас?

— Например, «Сказки Пушкина. Для взрослых» Михаила Зыгаря. Там каждую сказку, перенесенную в современные реалии, снимал отдельный режиссер.

— Не слышал об этом сериале.

— Счастливый вы человек! А американские сериалы смотрите, черпаете какой-то опыт из них?

— То, что я вижу в иностранных проектах, удивительно. Смотришь и не можешь сразу отличить, что каждую серию снимал отдельный режиссер. Там шоураннер — это разработчик и настоящий хранитель общей концепции или, если угодно, стилистики. Так что я, честно говоря, поражаюсь их мастерству. И шоураннеров, и режиссеров, которым удается так здорово встраиваться в стилистику, предложенную шоураннером.

— В этом плане Райан Мёрфи сегодня на голову выше многих. Он работает с фильмами и сериалами в разных жанрах, их события происходят в разное время. Но включаешь любой его проект и сразу понимаешь — ясно, это делал Мёрфи.

— Думаю, это такой скилл, который формируется с опытом. Это же, условно говоря, «три в одном» — и режиссер, и сценарист, и креативный продюсер. У меня, например, нет большого желания занять позицию креативного продюсера. Я люблю заниматься только своей частью работы, хотя режиссер, конечно, отчасти является одновременно и креативным продюсером в каком-то смысле.

— Вернемся к «Хрустальному». Сериал довольно быстро стал хитом KION, после чего пошли разговоры о возможном продолжении. Но Антон Васильев, исполнитель главной роли, сказал, что не готов возвращаться к образу Сергея Смирнова. Не было ли у вас или у продюсеров идеи превратить проект в антологию, как это сделали создатели «Настоящего детектива» на HBO?

— Это, скорее, вопрос к Олегу Маловичко и продюсерам KION. Поскольку я пришел на проект, когда уже существовал первый драфт сценария. Как мне кажется, история «Хрустального» закончена, ведь она в большей степени про травму главного героя, нежели про детективную составляющую. Знаю, что у Олега, кажется, была идея некой антологии, которую вы имеете ввиду. Возможно, он ее как-то реализует, но на сегодняшний день мне об этом ничего неизвестно.

— Расскажите про ваш новый сериал «Технарь», что это за история? Скоро она стартует на KION, но, насколько понимаю, изначально вы снимали для телевидения. Однако там сериал, что называется, «подвис». Почему?

— Действительно, съемки «Технаря» были в 2018 году, а закончили работу над сериалом мы в самом конце 2019-го. По изначальному плану «Технарь» должен был выйти на Первом канале. Иногда каналы запускают проекты, но у них нет четкого плана, когда они выйдут в эфир. В те годы я как раз наблюдал бум онлайн-платформ в России, поэтому уже раздумывал о том, что было бы здорово запуститься в онлайн-кинотеатре. Наконец, сейчас «Технарь» выходит на KION.

Мы пытались снять эту историю современным киноязыком. Думаю, она ничуть не потеряла в актуальности, ведь деконструкция семьи — это то, что никогда в кино не устареет. 

— Интересно, что и в «Хрустальном», и в «Технаре» играет Екатерина Олькина, хотя в других проектах актеры не повторяются. Расскажите, как Екатерина сумела попасть в оба сериала?

— Выбор артистов на роли — странная штука для режиссера. У некоторых есть некая плеяда актеров, с которыми они кочуют из проекта в проект. Часто даже «пишущие» режиссеры под конкретных артистов создают отдельные роли. У меня ситуация иная: когда я читаю сценарии, то представляю, какая должна быть у актера пластика, как он должен говорить и двигаться, чтобы сыграть и попасть в описанный на бумаге образ. Поиск этого придуманного образа в реальном человеке часто мучителен. В конце концов все упирается во вкус и «верю/не верю».

С Катей мы познакомились на пробах к сериалу «Технарь». Мне кажется, ее роль в этом проекте показывают нам совершенно новую, неизвестную грань актрисы Екатерины Олькиной. С ней, считаю, мне повезло — в обоих сериалах она идеально вписалась в предлагаемые образы. При этом, когда она прочитала сценарий «Хрустального», поначалу отказывалась, не видела себя в образе жены Геннадия (в сериале — актер Николай Шрайбер).

— Если объединить «Хрустальный», «Технаря» и будущую «Химеру», получается некое трио драматических сериалов, исследующих криминальный мир с разных его сторон — убийцы, бандиты, наркоторговцы. Что вас притягивает в историях подобного рода?

— Как я уже говорил, я всегда отталкиваюсь от предложенных мне сценариев. Мне нравятся сюжеты, которые ставят людей в максимально острые и неудобные ситуации, где они далеки от зоны комфорта. Там, где перед ними маячит вопрос жизни и смерти. Появляется эмоциональный накал, который мне интересно исследовать.

— В описании «Химеры», вашего будущего сериала, события затрагивают мир наркоторговли. В связи со статьей Олеси Герасименко о цензуре и самоцензуре в российской киноиндустрии не могу не спросить — нет ли у вас опасений, что проект с подобной тематикой к моменту премьеры могут «заблокировать»? Ведь уже сегодня многим понятно, что стриминги в России перестали быть островками свободы, которыми казались еще два-три года назад.

— Конечно, есть такие опасения. То, что сегодня можно, завтра уже нельзя, и никто не понимает, где эта граница проходит, а главное, как и почему она сдвигается. На мой взгляд, нужно говорить о тех темах, о которых сегодня говорят мало или не поднимают вовсе. Сериал или фильм о мире наркоторговли, на мой взгляд, не пропаганда запрещенных веществ, а приглашение зрителя к разговору на важную остросоциальную тему.

Я очень рад тому, что тот же «Хрустальный» недавно вышел в эфире Первого канала. Честно сказать, был уверен, что проект на тему детского насилия и проработки подобной травмы на телевидении никогда не выйдет. Несколько лет назад представить себе подобное было невозможно. Мне кажется, что это какая-то небольшая победа для индустрии. Вижу, что и другие подобные проекты появляются на других телеканалах, это очень здорово. Реакция зрителей показывает, что им это интересно.

Люди хотят видеть на телевидении сложные драматические истории. Вместо того чтобы замалчивать какие-то проблемы, нужно о них говорить. Я не сторонник педалирования мата, эротических сцен или насилия на экране — все должно быть строго обусловлено историей. Но говорить про те же наркотики тоже нужно: рассказывать, что происходит с людьми, которые употребляют, показывать, как устроен мир наркоторговли. Узнав об этом, люди смогут сделать какие-то выводы, а не сидеть в зоне комфорта и делать вид, будто подобного не существует.

— Некоторые сериалы, исследующие реальные события, порождают фантастический интерес зрителей к истории. Сериал «Чернобыль», вышедший на HBO, — яркий тому пример. Возвращаясь к историческим корням, не было ли у вас желания когда-нибудь осмыслить события, произошедшие на вашей Родине, и рассказать в форме сериала о распаде Югославии? В России об этом сняли, к сожалению, лишь военную пропаганду «Балканский рубеж».

— У меня были такие идеи. Мы даже как-то пытались писать сценарий, затрагивающий тему Косово и бомбардировки Сербии со стороны НАТО. Но ничего не получилось. Мне сложно делать кино на эти темы, как ни странно. Даже сегодня, когда прошло уже более 20–25 лет от разных трагических событий в судьбе Сербии и Югославии, мне сложно об этом говорить. Становлюсь необъективен, когда думаю об этих историях, конфликтах и героях. Мною начинают управлять чувства, мешающие драматургии и режиссуре, поэтому не могу отстраниться и честно взглянуть на ситуацию со стороны.

С 1992 года я живу в России, поэтому история с бомбардировками Косово и всей Сербии напрямую меня не задела. Я знаю о ней только по рассказам. То, о чем снимаешь, желательно знать хорошо, прожить, прочувствовать. К тому же истории, которые мы пытались запускать, не находили отклика в России — на подобные сюжеты трудно найти финансирование. Наверное, было бы проще снять какую-то историю в Сербии про любовь с первого взгляда — взять условно русского парня и сербскую девушку или наоборот. Резюмируя: про такие острые вещи, как война в Югославии, на сегодняшний день мне говорить сложно. Возможно, это к лучшему — может быть, мне пока не хватает дистанции, чтобы все как следует осмыслить.