Франсуа ОзонФранцузское кино поживает плохо

— Мы попросили тебя составить список лучших режиссеров ХХI века, а ты не захотел и взамен предложил свой топ-лист режиссеров ХХ столетия. Почему? Что не так с современным кино? Тебе никто не интересен из коллег-современников или тебе не угодила наша эпоха?

— Нет-нет, ни в коем случае. Я обожаю время, в котором живу. В любом случае выбирать не приходится, глупо презирать современность. И сегодня, как никогда, много очень талантливых авторов. Вот, например, «Берлинская школа» — это мои любимцы. Особенно Кристиан Петцольд. В процессе работы над сценарием к «Францу» меня мучили сомнения, не допущу ли я каких-то фатальных ошибок в эпизодах, действие которых разворачивается в Германии. В итоге я обратился за помощью к Кристиану Петцольду. Он прочитал мой драфт и внес в него коррективы, очень полезные. Его последний фильм «Транзит» произвел на меня большое впечатление. Определенный «аутизм» берлинской школы нулевых годов, вполне сознательный, сменился не на активизм, разумеется, но тон взят urbi et orbiС латинского — «к городу (Риму) и к миру», название благословения Папы Римского, иными словами — «ко всеобщему сведению». В «Транзите» уже чувствуется ледяной ветер, что пронизывает так называемый «глобальный» мир, это не неуютный сквозняк камерной драмы, как прежде.

Что касается списка. Видишь ли, мне проще судить об усопших, поскольку их наследие — труд завершенный. Поэтому ХХ век — Дуглас Сирк, Макс Офюльс, Фассбиндер, Эрик Ромер, конечно, Морис Пиала, Роберт Олдрич, Эрнст Любич, Билли Уайлдер.

А современники — сегодня мне нравится их творчество, завтра они взяли и сняли картину, которая мне придется не по душе. В этом году меня порадовали:

• «Девочка» Лукаса Донта;
• «Дикий» Камиля Видаль-Наке;
• «Мои провинциалы» Жан-Поля Сивейрака.

— Может, я заблуждаюсь, но мне всегда казалось, что ты — очень французский режиссер. Все типичные качества французского кинематографа — подчеркнутая ироничность, классовое сознание, мариводажТак называют специфический стиль в духе писателя Мариво — манерный и изобилующий неологизмами, внезапные вкрапления бульварного юмора — все это присуще твоему творчеству. Каково твое видение современного «французского» кино (верно ли мое определение?) и как оно поживает?

— Полностью согласен, и да, все, что ты перечислила, — отличительные черты нашего национального кинематографа. Особенно классовое сознание. Меня всегда поражало, насколько этот социальный маркер укоренен во Франции. Ни в одной другой европейской стране, да и в мире, пожалуй, нет уже такой четкой стратификации, ничуть не изменившейся с начала века. И да, я представляю вечно ненавидимый и презираемый на родине буржуазный класс. Я бы еще добавил левацкую повестку к этому списку. Настоящий художник во Франции всегда левых взглядов.

— А как же Мельвиль с Делоном?

— Случаются приятные исключения, которые только подтверждают правило. Вообще, все, что мы вместе перечислили, — отчасти клише. Во времена «новой волны» типично французским кино называли болтающих о пролетариате парижских интеллектуалов, которые и носу не кажут из своих chambres de bonnesИзначально — комната для прислуги, мансарда, отделенная от квартиры буржуа, а рабочих не видели ни вблизи, ни издалека.

Сегодня на место Годара и ко пришли люди с «покойной совестью», якобы озабоченные мизерабилизмомОт французского misérable — жалкий, отверженный мигрантов или все того же третьего сословия. Например, Робер Гедигян. К счастью, французское кино богаче. Кроме Гедигяна, есть Деплешен, не меньший интеллектуал, чем какой-нибудь Филипп Гаррель, есть Ассайас, воспевающий бобоБогемные буржуа — социологический термин, обозначающий новый буржуазный класс, образовавшийся в США в конце XX века. Его представителей отличает стремление к развитию и самореализации, и так далее.

Но вернемся к самочувствию. Французское кино поживает плохо. Как и любой другой национальный европейский кинематограф. Я сейчас не о кризисе идей. А о том, что наше время прошло. Да, помощь государства существенна во Франции. Но французское кино, как и немецкое или итальянское, больше не «путешествует». Наша культура плохо экспортируется. Мы — товар внутреннего потребления. Мы мало кому интересны за рубежом. И даже Каннский фестиваль не способен переломить эту ситуацию. Печально, но факт. А Netflix нас скоро прикончит.

— Раз ты вспомнил Netflix, что ты думаешь про конфликт Каннского фестиваля и Netflix?

— Ооо, я предчувствовал этот вопрос.

Философского ответа в духе оппозиции Эдисон — Люмьеры не будет. Все гораздо проще. Канны зависят от французских прокатчиков, а у тех дела идут неплохо: во Франции публика продолжает посещать кинотеатры.

Но! Уступить Netflix — это как проигрыш темпа в шахматах, символическое поражение. Вроде как большому экрану хана. Поэтому для Канн было важно настоять на своем. Но они все равно уступят. Также я считаю, что Netflix рано или поздно приобретет свою сеть кинотеатров, вот тогда и начнется самое интересное.

— Ты всю жизнь снимаешь фильмы о женщинах. Поэтому неизбежно я должна у тебя спросить, что ты думаешь про #MeToo, или, как это движение называется во Франции, #BalanceTonPorc?

— Я думаю, что мне не нравится французский вариант названия движения — «сдай свою свинью»Или «усмири свою свинью». Вы же знаете историю Франции: оккупация, коллаборационизм и так далее — слово «сдай» нагружено исторически такими коннотациями, что вообще должно исчезнуть из лексикона. Это неприличное слово. Далее. Насилие — неотъемлемая часть революции: без насилия систему не сломать. Естественно, я поддерживаю борьбу женщин за равноправие, и я рад, что многие мужчины как бы очнулись и задумались: а корректно ли мое поведение etc.

Во Франции чувствуется — произошли перемены в сознании сильного пола. Ревизионизм налицо. Мы славимся своей любовью рубить головы. Чуть что — на плаху. Но не забывай, «Вайнштейнгейт» во Франции не случился: в индустрии да и не только полным-полно мужчин, которые безобразно себя вели и ведут в отношении женщин. И все молчат.

— Ты сейчас про Люка Бессона?

— Например. Посмотрим, чем закончатся последние обвинения (смеется). Помнишь историю с Домиником Стросс-Каном? Ну так вот, месье и похлеще Стросс-Кана во французском кино десятки. Конечно, во Франции долгое время была популярна идея либертинажаНигилистическая философия XVII–XVIII веков, отрицавшая общественную мораль и выступавшая за гедонистические, плотские удовольствия. Плотские утехи, даже в самой извращенной форме, негласно приветствовались. Наши президенты всю жизнь ходят налево. Наша культура на всех уровнях пронизана сексом. Но ситуация плавно начала меняться.

Лично мое мнение такое: всегда ли мужчины доминируют и используют женщин? Не знаю.

— А что ты думаешь про антипорнографический феминизм и страстную борьбу его представительниц с объективацией женщины? Кажется, у тебя было много проблем с феминистками после фильма «Молода и прекрасна».

— Слушай, я считаю, что кинематограф — это искусство эротизации. Почти всегда я делаю своих персонажей желанными. Зритель неизбежно вожделеет людей на экране. Не только женщин, но и мужчин. Кстати, если тебя кто-то вожделеет, это совсем не значит, что ты становишься объектом или жертвой доминантного самца. Если женщина красива, гламурна, желанна, это не значит, что она пассивна. В моих фильмах женщины всегда восхитительно прекрасны, но у них всегда очень сильный характер и они сами полны самых разных желаний.

— В книге Андрея Плахова есть такая фраза: «Озона недолюбливает кинематографический истеблишмент». Ты, как пел Клод Франсуа, — mal aimeС французского — «нелюбимый». Почему?

— Это упрощение, но я понимаю, о чем ты. Вот именно, что меня не любит истеблишмент, а не публика. Например, журнал Cahiers du cinéma никогда не упустит случая позлословить в мой адрес. Но опять же. Кто сейчас читает Cahiers, горстка сектантов?

Основная претензия ко мне звучит так: Озон — стилист, скачет от жанра к жанру, поверхностный режиссер. У людей стресс потому, что они никогда не знают, каким окажется мой новый фильм. Они теряются между «8 женщинами», «Под песком» или «Двойным любовником». Трудно присобачить этикетку. А мне просто скучно талдычить одно и то же годами.

— Каким же будет твой новый фильм Grace a Dieu«По Божией милости», ты представишь его в Берлине в феврале?

— Да, надеюсь, что в Берлине.

Действие разворачивается в Лионе. Это реальные истории нескольких мужчин, которые подверглись сексуальному насилию в детстве во время обучения в католической школе. Спустя годы они узнают, что их агрессор все еще жив, более того, продолжает работать с детьми. В главной роли снялся мой любимый Мельвиль Пупо.

Это не «В центре внимания» (2015) и не «Спящие» (1996). Сначала я хотел сделать документальный фильм, но когда познакомился со всеми этими людьми, ставшими жертвами священников, понял, что мне нужна будет дистанция. Кроме того, все они уже дали так много телевизионных интервью и настолько не желали больше говорить на камеру о прошлом, что идея художественного фильма возникла сама собой.