Станислав СветловКак хотите, так и трактуйте

— Твоя трогательная «Ада» на фестивале Voices получила две награды от зрителей. Какие ощущения от такого признания? 

— Как я уже говорил, когда получал награду, — кино мы снимаем для зрителя. Хотя многие со мной поспорят, даже Тарковский в своих мемуарах говорил, что искусство — это самому себе, но, как по мне, зрителя не обманешь. В том сегменте кино, в котором работаю я, аудитория приходит осознанно, чтобы вложиться духовно и получить определенные эмоции. Такое кино не смотрят на фоне, пока режут салат, — его нужно смотреть на большом экране. Зритель всегда тратит самое дорогое, что у него есть, — время. И то, что картина нашла отклик, дорогого стоит. Дело даже не в наградах или призах, а в вопросах, которые задают люди после показов, например. Мне передали бумажку с отзывом — кто-то написал на бланке с оценками добрые слова о «кинофильме-гипнозе». Ради этого мы и снимаем — чтобы погрузить зрителя в свои собственные воспоминания и переживания. 

— Первый публичный показ «Ады» состоялся на ММКФ, где аудитория от Voices, очевидно, отличается. Какая была разница в зрителе для тебя как для создателя картины?

— Разница колоссальная. Всю ночь перед показом на ММКФ волновался, ведь никогда до этого не показывал фильм профессиональной аудитории. На пятой минуте какой-то пожилой кинокритик встал и со словами: «Ну, все понятно» — вышел из зала. После этого бояться было нечего. Конечно, ты остро реагируешь, слушаешь каждый кашель и вздох, болезненно смотришь вслед выходящим из зала. В какой-то момент мне нужно было отлучиться из зала, и вместе со мной вышла женщина, которая сказала: «Я пришла посмотреть фильм, который назван моим именем! Там же ничего не происходит: ни характеров, никаких событий, ни конфликта». Мне кажется, это исключительно кинокритический подход со своими установками и ожиданиями. Они смотрят кино не сердцем, не душой, а умом, пытаются анализировать и во всем найти отсылки. 

После показа мы вышли в какой-то бар, и сценарист Женя Баранов потом рассказывал, как его друзья критики рассуждали: «То, что это рай, и так понятно — лестница Иакова. Но когда там сказали «манна небесная» — это уже слишком». А «манна небесная» сказала повариха, абсолютно непрофессиональная актриса, просто на импровизации. Критики нашли какие-то библейские отсылки, которых мы не закладывали. Мне кажется, происходит так: человек смотрит, что-то придумывает и как-то себе оправдывает. Ему дороже свое мнение, и он ищет ему подтверждение. Иногда вещь настолько проста, что не требует лишней трактовки и двусмысленных подтекстов. Мне кажется, «Аду» надо смотреть именно так — не искать в каждом герое или моменте потайной смысл. Меня столько раз спрашивали про ребенка в траве: «Что этот ребенок? Это же чудо?» А для меня это просто ребенок в траве — как хотите, так и трактуйте.

— Про трактовку у меня только один вопрос как от собачника. Я правильно понимаю, что перерождение Ады-собаки — ознаменование нового жизненного этапа?

— Абсолютно правильно, это такая буддистская философия. В картине много восточных мотивов, смыслов, много связано с природой. Человек и природа — одно целое, смена времен равна взрослению человека. Когда мы снимали, я намеренно не обращал внимание на погоду, ведь это и есть настроение 12-летней девочки: утром ты идешь хмурой — и идет дождь, потом бежишь гулять по холмам вместо уроков — и выйдет солнце, а вечером опять нагрянут тучи. Собака становится символом — ничто не умирает, оно перерождается. В это верит не только наша героиня, но и огромное количество людей на земле. Мы решили не показывать смерть несчастной собаки и страдать по этому поводу, а верить в лучшее, что она всегда будет с нами и переродится во что-то новое. 

— Исходя из такой философии так много кадров пейзажей? В этом плане кино очень визионерское.

— Природа повсюду, особенно так далеко — в маленьких городах без развитой инфраструктуры, где нет больших построек, ты все время проводишь на природе, и детство у тебя ассоциируется с ландшафтами вокруг. Любого человека спроси, он всегда вспомнит, как гулял с друзьями, ездил в деревню к бабушке, в детский лагерь, как ходил в лес. Почему-то детство всегда ассоциируется больше с природой, мы как будто ближе к ней. Потом вырастаем, уезжаем в большие города, работаем, и природа для нас уже роскошь по выходным и праздникам. Денис Осокин, соавтор сценария, как раз уехал из большой Казани в маленький городок в Нижегородской области — живет в идеалистическом для себя мире, где леса, реки и нет большой цивилизации. Я к нему приезжал несколько раз — мы кормили птиц и кидали какие-то дары богам рек. Он постоянно, когда мост переходит, что-нибудь в речку бросает или капает в воду эфирные масла — всегда с собой флакончик. Когда с таким сталкиваешься, невольно переводишь на себя и понимаешь, как здорово это отрешает от обыденности. Ты понимаешь, что эта природа — реки, леса, камни, все это вечно, а ты здесь временный. И все наши проблемы, все, что происходит в мире, кажется абсолютно ничтожным по сравнению с величием природы. Именно это в фильме захотелось показать и рассказать проблемы маленькой девочки, взросление и влюбленность на фоне холмов, которые оставил древний ледник.

— Ты упомянул критика, который сказал, что в фильме ничего не происходит. Такое ощущение, что сейчас режиссеры как раз и стараются снимать хронику жизни, потому что в реальности у нас постоянные катарсис, кульминация и катастрофа. Можно ли сказать, что вырисовывается тенденция среди кинематографистов — просто показывать жизнь без резких моментов?

— Когда я только обсуждал сценарий со студией, редактор говорил: «А где завязка-то? На этой странице должна быть завязка, на этой поворот, где поворот?» От этого становится грустно и скучно, потому что это схема, отработанная годами. Но смотреть кино, выверенное по линейке, совсем не интересно. Здесь мы «классической» тенденции не следовали, но, видимо, оказались в другой. 

Что касается повествования без сюжетных перепадов, мне близки фильмы, показывающие поток жизни. Я ради интереса взял классические схемы драматургов и проверил сценарий «Ады» по ним: все сходится, просто поворотные моменты не настолько явные. Все углы сглажены, если событие и происходит, то необязательно изменяет весь ход повествования. Мне кажется, такое кино ближе к жизни и дает зрителю гораздо больше духовного насыщения.

— Как часть кинематографического сообщества, расскажи, какие сейчас настроения в сфере?

— Часто сталкиваюсь с напыщенностью режиссеров — мне такое не близко. Одни говорят «Мы должны взять и что-то сделать!», другие твердят «Мы не должны ничего делать». Я к этому отношусь гораздо проще: есть возможность снимать — снимаю, нет возможности — ищу ее. Контекст времени все равно отразится в твоих произведениях, хочешь ты этого или нет. 

Серьезные рассуждения о том, как должно сейчас выглядеть творчество, а как не должно, очень узки. Не хочешь заниматься искусством в определенный момент — пожалуйста, не занимайся, но не надо заявлять об этом на весь мир.

— Ты сейчас работаешь над фильмом, сюжет которого на сегодняшний день кажется мягко говоря фантастическим. Расскажешь про «Волонтера»?

— Эту историю написал Александр Рогожкин, один из выдающихся современных режиссеров и, как мне кажется, один из не до конца признанных. На нашей картине было много рогожкинских актеров и членов его съемочных групп, которые рассказывали о нем и о масштабе его личности. Рогожкин еще в начале нулевых написал сценарий о немце, приехавшем в Россию и оказавшемся в обычной питерской больнице. Сценарий, кстати, публиковали в журнале «Искусство кино». Спустя почти 15 лет после создания сценария фильм получает экранизацию — за это время, конечно, многое поменялось. Мир перевернулся с ног на голову, и сама завязка стала менее реалистичной. Но я для себя решил, что история, которая развивается у нас на экране, будет существовать вне времени. Мы постарались уйти от каких-то маркеров эпохи, чтобы можно было представить такой сюжет и десять лет назад, и сегодня, и еще через десять. Потому что кино фокусируется на отношениях между людьми, а не на календаре. В этой истории все герои разговаривают на разных языках, как в предании о Вавилонской башне. Пытаются найти общий язык и понимание друг с другом вне зависимости от языковых и национальных перегородок. Это то, что никогда не теряет актуальность.

— Ты придерживаешься мнения, что сейчас нужно делать больше таких рефлективных картин? 

— Надо снимать всего и побольше, на каждого найдется свой зритель со своим эмоциональным багажом. 

Мне кажется, авторское кино должно становиться ближе к зрителю. Например, смотришь ты датский «Еще по одной» — оно авторское, но при этом понятное всем и на любом континенте, потому что оно про людей. В нем нет преобладания формы или сложнодоступного содержания, в нем отражены все аспекты жизни. Мне кажется, наш путь — именно такое авторское кино. 

В нас как будто заложено заблуждение, что мы не можем сделать что-либо из-за обстоятельств вокруг. Но всегда можно изменить события в рамках себя — снимать, писать никто не может запретить, даже если в стол. Если вещь достойная, ее можно запереть за семью замками, но рано или поздно она выйдет на свет — к своему зрителю.