Клинт ИствудРежиссура — эмоциональная работа, а не интеллектуальная

— Вчера показали «Непрощенного», вы его тоже посмотрели?

— Да, думал, погляжу первые пять минут, а потом остался до конца. Кажется, будто всего шесть или восемь лет прошло. Мне понравились в нем многие вещи, о которых я совсем забыл.

— Как вы получили сценарий?

— Он попал ко мне в 1980 году — меня хотели таким образом познакомить с работой Дэвида Пиплза, как мне сказали, замечательного сценариста: я тогда искал автора для одного проекта. Начал читать, и мне понравилось. Оказалось, что сценарий свободен — я его купил. Убрал в стол, подумал, что может получиться отличный вестерн — а у меня их было уже много, — на этот раз последний. Прошло десять лет, и вдруг я обнаружил, что сценарий все еще у меня в столе. Достал его, перечитал, и он понравился мне еще больше. Кажется, я забросил его, потому что со мной тогда работала редакторша, которая читала все сценарии. Так вот, она возненавидела «Непрощенного». Ее отзыв до сих пор висит в рамке на стене у меня в кабинете.

Джин Хэкмен тогда не хотел сниматься ни в чем жестоком, я сказал, что это история в каком-то смысле «анти». Она рассказывает о чувствах, которые могут возникнуть, когда позволяешь себе погрузиться в жестокость. Так что иногда обстоятельства складываются в твою пользу.

— Во многих вестернах вы не хотите быть просто классическим героем, «парнем на белом коне», ищете что-то более интересное. 

— Да, точно. Времена «белых коней» ушли. Морган Фриман был большим поклонником моих старых фильмов — «Джоси Уэйлс — человек вне закона», например. Он сказал: «Если когда-нибудь тебе нужен будет напарник...» Потом я позвонил Ричарду Харрису, который был где-то на Багамах, он говорит: «Я тут смотрю «Бродягу высокогорных равнин». Сначала он подумал, что его разыгрывают, а когда я предложил прислать сценарий, ответил: «Не нужно, я и так согласен». Вот так все и собралось.

— Вы посвятили фильм учителям — Серджо Леоне и Дону Сигелу. Можете рассказать про ваши впечатления от них? Что вы от них получили?

— Серджо был очень необычным персонажем. Он по-другому видел масштаб и «размер» фильмов. Я многому у него научился. Дон Сигел был невероятно активным, стремительным, деятельным, он думал очень быстро, не проваливал ни одного дубля. Это были мои учителя, мне повезло. Но были и другие, хорошие режиссеры на телевидении, на сериалах. Тогда, в начале 60-х, многие кинорежиссеры, вышедшие из моды, стали работать на телевидении: Ласло Бенедикт, Тэй Гарнетт. И даже плохие режиссеры — у них тоже можно многому научиться: например тому, чего не надо делать. В жизни учишься у всех. 

— Дон Сигел как-то сказал: «Анализ ведет к параличу».

— Он имел в виду, что лучше делать что-то, чем постоянно об этом говорить. Если режиссер не уверен в том, что делает, вся команда словно впадает в спячку, никто не движется вперед. У Дона все было в движении. Он был сварлив и ненавидел продюсеров, постоянно на них жаловался: «Не представляю, чем они вообще занимаются!» Я ему говорил: «Ну, они нанимают работников... Тебя вот наняли. По счетам платят». Но его невозможно было переубедить.

— Вы в детстве любили вестерны?

— О да. Я рос в 30–40-е, когда все дети хотели попасть в мир вестернов, схватить пистолет и умчаться на лошади. И телевидения тогда не было.

— Ваши любимые актеры?

— Мне все нравились. Гэри Купер, Джимми Стюарт и Джон Уэйн — да, но еще Род Кэмерон из B-вестернов. Они тоже были хороши. — Как вы думаете, почему жанр такой живучий? Зрители всегда любили и продолжают любить вестерны. В чем их привлекательность? — Не знаю... думаю, вестерн — это чистый эскапизм, идеальный побег из реальности, уход в другой мир, в другое время. Фантазия, утопия, где закон и порядок выстроены вокруг личности героя, когда он мог бы сам о себе позаботиться. Такая фантастическая система не существует в реальности, она невозможна в организованном обществе.

— Я знаю, что вы ребенок периода Депрессии, что вашим родителям приходилось нелегко. Какой отпечаток это на вас оставило?

— Да, я родился, когда Депрессия началась. До пяти-шести лет не замечаешь трудностей. Родители всегда старались, чтобы у нас с сестрой хоть что-то было. Мы постоянно переезжали. Полгода в Сакраменто, потом полгода в Рединге, затем в Пасифик Палисадес, где ничего не было, кроме заправки, на которой работал мой отец, оттуда назад в Сакраменто... Вот такое было время.

— Как на вас это повлияло?

— Начинаешь яснее понимать, что ты делаешь, куда движешься, на что тратить, на что не тратить время, силы. Иногда понимаешь, что сейчас не нужно так беспокоиться, как тогда.

— Как вы стали актером?

— Я принимал участие в спектакле, который мы ставили в школе, — такое было задание. Учительница английского языка выбрала меня на роль умственно отсталого парня, идиота. Она решила, что я идеально подхожу. Получилось ужасно. И нам было так страшно выйти на сцену перед всей школой... Но пьеса стала хитом — она была настолько плоха, что вызывала смех, и это всем нравилось. Люди подходили ко мне после спектакля и поздравляли: мол, хорошо вышло... А я отвечал: «Никогда больше не просите меня выходить на сцену!» Так и было до начала 50-х, пока я не отправился в Лос-Анджелес в колледж, где поступил на актерские курсы — там было много красивых девушек, к тому же друг попросил составить ему компанию. Совсем непрофессионально. Пробовали в студии разные импровизации. Позже мне предложил заключить контракт Ирвинг Глассберг, он был увлечен спортом, спортивной темой, а я рассказал, что в армии занимался плаванием. Глассберг пригласил меня на съемки. Посадил перед камерой и задал несколько вопросов, вот как вы сейчас. Я ужасно нервничал. В общем, я ему понравился, и он нанял меня на $75 в неделю. Тогда на эти деньги можно было что-то купить. Я заключил контракт с Universal на полтора года, а они меня выкинули, устали от шоу, которое стоило им немалых денег. Так что в 50-е я перебивался маленькими ролями, иногда на телевидении (в записи или в прямом эфире), реже в кино. В конце 50-х я получил роль в сериале «Сыромятная плеть» (Rawhide) — тут мне по-настоящему платили, и я вдруг обнаружил, что могу зарабатывать актерством. Это была мечта, которая продолжалась шесть лет. Мой агент — теперь у меня был агент — спросил, хочу ли я поехать в Италию, сняться в вестерне — ремейке японского фильма. Я сказал: «Нет, не хочу, мне и так хорошо. Хочу немного отдохнуть». Но я все-таки начал читать сценарий, априори настроенный против него, скоро увлекся, подумал: это же «Телохранитель» Куросавы! Я решил, что из него получится отличный вестерн, но никому не хватит смелости взяться за такой дикий материал. Может, стоит попробовать? Я никогда не был в Италии, в Испании. Картина «За пригоршню долларов» оказалась очень скромной, ее бюджет был $200 тысяч. Серджо делал такие фэнтези-вестерны, более романтичные и стилизованные, чем раньше. Он прекрасно умел находить лица. Мне было полезно поработать с европейским режиссером, который смотрел на многие вещи по-другому. Я вернулся в США, позже мы с ним сделали еще несколько фильмов. 

— Первый фильм, который вы поставили как режиссер, — «Сыграй мне перед смертью» 1971 года. Вы как-то рассказывали, как упросили главу студии Лью Вассермана позволить вам его снять. 

— Я тогда сделал несколько фильмов для Universal, которые неплохо получились. Спросил его, могу ли я снять сценарий «Сыграй мне...», и получил положительный ответ. Говорю агенту: «Они совсем не сопротивлялись!» — «Да, но платить они тебе тоже не будут». А я: «Хорошо, да я бы сам им заплатил за такой опыт». Вот такой у меня склад ума со времен Депрессии.

— Еще один фильм, который появился в том же году буквально из ниоткуда и стал очень популярным, — «Грязный Гарри». Почему вы решили за него взяться?

— Мне понравился сценарий, для своего времени он был авангардистский. Дону Сигелу он тоже понравился. В то время такая история считалась неполиткорректной, а мы, взявшиеся за нее, — самоубийцами. Это было очень смело. При этом такая настоящая детская мечта — большие пушки...

— Вы были удивлены успехом?

— Я думал, у «Грязного Гарри» есть шанс стать популярным. Или пройти незамеченным. Я так думаю почти про все, что делаю. Если не получилось — нужно просто начинать сначала.

— А еще был более необычный фильм Сигела — «Обманутый», в этом году в Канне показывают своеобразный римейк — «Роковое искушение» Софии Копполы.

— Я прочитал книгу Томаса Куллинана и сценарий и дал их Дону. Ему, конечно, понравилась идея. У него никогда не было возможности сделать что-то столь нетривиальное для себя. Он решил: если фильм провалится, это будет моя вина. Это был первый фильм, с которым я отправился в промотур, хотя он не был особенно коммерческим. Во Франции, в Италии «Обманутый» получил некое признание. Вот так, не сразу, постепенно зрители стали смотреть. Однако все равно он провалился в прокате.

— А еще вы снялись вместе с орангутангом?

— Да уж. Фильм «Как ни крути — проиграешь» был обречен провалиться. Меня все отговаривали — агенты, адвокаты, — а я хотел сыграть в картине, которую наконец могут посмотреть дети. Критики были безжалостны, но фильм собрал кассу. Орангутаны — милые животные. И потом, участие в разных нелепых проектах мне нравится: оно напоминает мне ту школьную пьесу — зрители совсем не против, когда кто-то другой на их глазах ведет себя нелепо.

— Я очень люблю ваш фильм «Бронко Билли», о нем, кстати, редко говорят.

— Да, о сценарии вначале тоже не думали ничего хорошего, но мне показалось, он очень в духе Фрэнка Капры. Капры уже не было, чтобы сесть в режиссерское кресло, так что сделать это пришлось мне. Фильм в итоге получил хорошие отзывы, мне кажется, благодаря какой-то наивности.

— «Мосты округа Мэдисон» тоже выбиваются из ряда ваших картин.

— Книга Роберта Джеймса Уоллера необычная, сначала она мне не понравилась, но потом я подумал: а что, если эту историю, написанную с точки зрения мужчины, показать с точки зрения женщины? Ведь главное — это дилемма, перед которой она оказывается. Я позвонил Мэрил Стрип, ей книга тоже не понравилась, но сценарий показался интересным, и она согласилась.

— А вот более мрачный фильм — «Таинственная река», с которым вы тоже приезжали в Канн...

— Буквально через неделю после того, как я прочитал книгу, мы начали готовить съемки, так я ею проникся. Иногда актеры репетировали без меня, сами, это было в духе их персонажей. Мне нравится делать первый дубль и видеть, как работает этот механизм на актерских лицах, когда они впервые проговаривают текст перед камерой. Снимать в итоге было очень легко и весело.

— Считается, что вы не любите делать много дублей.

— Нет, это не так. Бывает по-разному. Чему я научился у Дона Сигела — я всегда стараюсь выдать все на первом же дубле. Он считал, что только так и можно снимать. Многие режиссеры любят бесконечно репетировать, и, когда настает время снимать, им уже все надоело. Всегда можно вернуться и сделать миллион дублей, и я сам так делал не раз, но вот эта первая реакция — если все срабатывает... Она вдохновляет всех, особенно актеров.

— Мне кажется, у вас какие-то особенные отношения с Францией — люди здесь очень любят ваши фильмы, и так было с самого начала. Как думаете — почему?

— Они сумасшедшие. Очень люблю страну, людей, и работать здесь всегда здорово. Надеюсь, получится еще как-нибудь.

— А что вы скажете о разнице между актерством и режиссурой? 

— Если у тебя хорошие инстинкты, то ты должен доверять им. Режиссура — это ведь в первую очередь эмоциональная профессия, а не интеллектуальная. По актерской игре я иногда скучаю, но не слишком часто. Надеюсь, когда-нибудь к ней вернусь, а пока готовлю новый фильм.

Читайте также:

• Хороший, плохой, злой: Клинту Иствуду — 90