Фёдор БондарчукНа этом пути, если удалось не испачкаться, значит, Федя — молодец

— Давайте начнем с «Психа». Что, как вам кажется, получилось лучше всего? Что вам самому больше всего нравится?

— Я доволен, каким получилось визуальное отражение этого странного времени, такого момента «перехода», который лично я остро ощущаю. Я поражен Богомоловым. Мне нравится сценарий Паулины: структура, диалоги, герои, которые эту историю населили. Она написала историю, созвучную мне, такую, когда нет вопроса — снимать самому или отдать другому режиссеру. Вообще, все персонажи, герои мне интересны и близки. Я в восторге от работы с Юрой Никогосовым! Все, что мы с ним задумывали в подготовительном периоде, работа со светом, а точнее, без него, с костюмами Татьяны Долматовской — получилось! Еще композитор Вдовин. Прям в башке его электронные шмели и осы сидят.

— У него же в «Психе» камео еще.

— Да-да, большого масштаба человечище. Важно отметить, что много новых людей я встретил на этом проекте. Анна Крутий — режиссер монтажа. Открытие! Она, можно сказать, молодая, еще выпускница МШК, при этом закончила «Цоя» Алексея Учителя, работала с Юрой Быковым. Мы же в сентябре только завершили съемки, поэтому монтируем серии прямо практически под эфир. Получаю удовольствие.

И молодые артисты, с которыми я прежде не работал: Кристина Исайкина, она играет подружку Константина Юрьевича, Нина Гусева — сыроед. Саша Алябьев – артист, который с бактериями все время разговор ведет.

— Вот диалоги, они действительно удались. Удачное использование обсценной лексики, по которой зритель так соскучился. Если бы сейчас у вас была такая волшебная возможность отыграть назад и вернуть мат на экраны кинотеатров, вы бы ей воспользовались?

— Да, воспользовался бы.

— То есть цензура обедняет сильно?

— Я, по-моему, один топил против этих ограничений. Это какое-то сплошное лицемерие. Мат был заложен в сценарии и иногда возникал спонтанно, но всегда по делу.

— В «Психе» все либо психологи, либо пациенты, которые ходят на психотерапию. Значит ли это, по-вашему, что Россия — страна травмированных людей? Если да, то чем они все травмированы?

— Мое поколение — наверное, да.

Из одной системы координат в другую переходили, не всегда по адресу. Да какое «не всегда» — переход получился слишком сложным, если не сказать драматичным. У меня огромное количество людей, которые просто пропали во времени. По разным причинам. Так заинтересовались новыми «знаниями», новыми возможностями и так экспериментировали в своем исследовании нового мира, что просто не дожили. А кто-то не нашел себе места, потому что в другой системе координат вырос, и в новой системе потерялся. Грустно, но таких много.

— А новая система координат, новое время лучше прежнего?

— Новое пандемическое, оно другое. Я еще сам до конца не разобрался, какое. Может быть пока еще не новое время, а переход. Как Богомолов объясняет герою Верника, что вы из одной комнаты не можете перейти в другую, потому что боитесь неизвестности, вот и болтаетесь в дверном проеме. Так называемая лиминальность, состояние, которое я очень ощущаю. Нет уже тех людей, о которых мы все еще рассказываем в кино, как о героях сегодняшнего времени. Их уже нет, и времени этого нет, и настроек этих нет. А другое не пришло. Так получилось, что «Псих» снимали сразу после первой волны ковида, которая все равно провела черту — а вышел он во вторую. С одной стороны, мир кардинально изменился. С другой стороны, эти изменения начались, наверное, давно и связаны с болезнью скорее «душевной». Я в первую очередь про город говорю, про горожан, которых я наблюдаю, про Москву конкретно, которую я знаю прекрасно, глубоко.

Сейчас такое время имитации того, что было. Мы имитируем. Время уже стремительно вперед убежало к чертовой матери. Прежнего мира, как мне кажется, уже давно нет, а мы его все имитируем и имитируем. Ни героев этих нет, ни образов, слов этих нет, ни интереса этого нет, ни энергии этой нет — она нахрен никому не нужна. А мы отчасти всего этого не замечаем или не хотим замечать, боимся. Мы рассказываем про то время, которого уже нет. Поэтому, когда я смотрю многое, что про день сегодняшний в разных жанрах выходит, мне кажется, что это такая ушедшая натура уже. Вот это ощущение ушедшей натуры, я об этом думал и, наверное, это передалось в «Психе».

Недавно прочитал про опустевший город — образ Москвы. Я не планировал снимать локдаун. Но то, что я отметил, что это выделяют, — мне это понравилось. Машинки-то я стирал на графике, и прохожих я стирал для того, чтобы попытаться создать такой образ.

— Вы думаете, что вы готовы в кино уже осмыслять новую реальность, где, например, герои будут в масках и т. д.? Потому что кино когда-то было таким медиумом, которое диктовало реальности, как ей нужно развиваться. Полин Кейл говорила в свое время, что кино учит нас носить плащ в солнечную погоду и курить под дождем. А сейчас оно наоборот опаздывает. Сейчас бум фильмов про 90-е. Причем, у самого младшего поколения — только сейчас они начали про это задумываться, про 90-е, которые, наверное, травмировали ваше поколение, как вы сказали.

— Меня 90-е не травмировали. Это было мое время. Я его как раз принял. А если вы говорите про Акопова, к примеру, для меня это тоже загадка. Или вот фильм «Бык». Я Юре Борисову говорил: «Ты где подсмотрел этого персонажа? Ты в это время не жил, ты так не двигался». Очень точно. А я знаю, я был в эпицентре. Очень откликается. И «Маша» откликается Насти Пальчиковой, хотя этот фантастически прекрасный дебют все-таки личная история.

Я на самом деле сам заинтересовался выходом этих точных и не очень картин совершенно другого поколения про девяностые — честно и свободно.

Свободно — главное слово.

«Псих» — мое отражение сегодняшнего дня, в этом зеркале можно увидеть и очертания будущего. Оно немножко депрессивное. Нет, оно сильно депрессивное.

— Ну вот, кстати, про депрессию. В «Психе» много героев с проблемами, слабых, в том числе мужчин. Сейчас есть такой тренд, называется «новая маскулинность» — он гласит, что мужчине можно плакать и подскуливать, рассказывая о своих травмах детства. Как вы относитесь к этому тренду? Или вы, как Тони Сопрано: «Куда делся Гэри Купер, молчаливый тип?»

— А кто двигает тему новой маскулинности? Мне хочется узнать лидера или лидеров.

— Да все. Даже Брэд Питт в интервью говорил: «Нас воспитывали быть сильными, а мы хотим быть слабыми».

— Как это хорошо, как это прекрасно звучит.

— То есть вы «за»?

— Да. Как хочется показать себя слабым или хотя бы поделиться этим. И как это невозможно сделать.

— Это же часть вообще магистрального течения под названием «новая этика». В связи с этим вопрос. Поскольку вы не только творческая единица, вы еще антрепренер, у вас есть свои компании. Вы как-то интегрируете новую этику в корпоративные отношения? Вы чувствуете, что дух времени диктует свои законы? Или на съемках? Или при написании синопсиса?

— Чувствую. Остро чувствую! Приведу пример из «Психа». По сюжету Игорь Верник бьет свою жену в исполнении Марины Александровой. Или Константин Юрьевич Богомолов жестко отталкивает свою Марину. Я останавливал съемки. Я говорил: «Давайте обсудим это дело. Что увидит зритель?» Травму в сегодняшнее «MeToo-время испытает? Или?! И это я только два примера привел. Это может быть отношение мужчины к женщине, мужчины к мужчине, межнациональные вопросы, религиозные. Мы останавливались. Я никогда этого не делал, я никогда не задумывался об этом. Я в «9 роте» не обсуждал меру жесткости или насилие в кадре.

Например, сцена с Белоснежкой: как ее сейчас можно назвать — персонаж с низкой социальной ответственностью? У меня не было таких вопросов и рефлексий. Сейчас задумываюсь об этом. Прямо останавливаюсь. Давайте обсудим, что почувствует женщина, когда увидит этот кадр? У Марины и Олега по флешбекам считывается структура отношений жертва-палач. Она даже говорит: «Жертве всегда хорошо, потому что ей нравится быть жертвой». Со стороны — такой поломанный текст, опасный для сегодняшнего дня. Но отношения мужчины и женщины или мужчины и мужчины — неважно — такой хаос, что их невозможно превратить в правила или в нечто этически верное. И именно поломки в кино интересно исследовать, нездоровье. Это тот случай, когда зрителю не достаточно комфортно устроиться в кресле, ему тоже надо поработать — и, да, может быть неприятно или болезненно в процессе. Не готов — не смотри. Поэтому, да, я задавался вопросом границ, я об этом думал, но не сглаживал углы.

— А что вообще у вас или у нас с феминизмом? В «Психе» есть два ярких женских персонажа. Это Лядова — героиня, которая вроде как содержанка и говорит своему Косте: «Кто у нас мужчина?» И есть мать Богомолова Кира, она наоборот говорит: «…(кошмар), что теперь я должна готовить?» Это два полюса. Еще есть всякие разные проблемы объективации и т. д.

Какие у вас мысли по этому поводу? Женщина в современном в кино — какой вы ее видите? Ваша героиня? Тем более, что женщин-режиссеров сегодня много, они в топе, победили на основных фестивалях в этом году.

— Какая-то гремучая в моей башке смесь. Потому что у меня первая девушка в кино — Рената Литвинова, она училась на параллельном курсе, на сценарном во ВГИКе. Когда я увидел эту богиню в белых перчатках… Она покупала их, или это все мои фантазии (смеется), что раньше продавали барабанщикам пионеротряда белые перчаточки. Она создавала образ девушки из 60-х, советского неореализма. И вот так приходила в институт. Поэтому первые ее тексты, а она уже тогда была с ярко выраженной индивидуальностью, поразили меня до глубины души! Я на нее смотрел, подругу мою, на этот образ женщины в кино, новый образ для 87-го, для перестройки, и понимал: время — вперед.

А потом появилась Кэтрин Бигелоу, эмансипировавшаяся от Кэмерона, когда она взяла «Оскара» за «Повелителя бури»… София Коппола в это же время «проявилась». По-моему, чуть ли не с того момента началось триумфальное шествие женщин в большом американском кино. Россия опаздывает, к сожалению.

Я, наверное, крамолу сейчас скажу, но женщинам все-таки надо помогать, их надо оберегать. В сегодняшнем мире эти слова лучше не произносить. Вы должны самостоятельно развиваться, и любое сравнение в сторону «Я сильнее тебя» или «Я могу помочь, посоветовать» — нафиг ты сдался мне такой? Я не знаю. Сам до конца не перестроился, да и не смогу я (смеется).

— Вы давненько не снимали про реальность-реальность. Вы летали в каких-то межгалактических пространствах долгое время. Вам было интересно вернуться с небес на землю? Какие у вас сейчас планы?

— Я боялся с небес на землю возвращаться. Я всегда говорил: «Дайте сценарий — сниму». Меня многие уже достали: «Слушай, сними кино на двух артистов. Мне хочется, чтобы у тебя одна сцена была, в которой не было бы окопов, Москва Сити не уходила под воду и в конце не появлялись вертолеты или НЛО». Но дальше сцены дело не шло. Да и желания не было. А потом случилось вот что. Я сам себе сказал: «Доколе! (Смеется) Не могу смотреть, дайте теперь я скажу».

Подобное чувство в жизни я испытывал первый раз, когда посмотрел на видеокассете фильм Дэнни Бойла Trainspotting. Я посмотрел его, потом перемотал на начало и посмотрел еще раз сразу же. После этого расплакался и сказал: «Ты снял мое кино». Только другое дело, что мой Trainspotting был бы про Россию того времени — возвращаясь к началу нашего разговора, когда я сказал, что люблю 90-е и вспоминаю как лучшее время своей жизни.

И про 90-е если говорить, второй раз я подобное испытал, когда «Бумер» увидел. Я говорю: «Подожди, Петя! Это, конечно, хорошо. А как же я ?! Я знаю больше, лучше». Потом время прошло. Я себе сказал: «Хорошо, вернусь к этому чуть позже». Боюсь потерять острое ощущение того времени, потому что про 90-е я, конечно, хочу снять картину.

А потом появилась платформа.

И, конечно, Она, с большой буквы говорю, предоставила новые возможности. И появился сценарий Паулины «Псих»!

Я себя не ограничивал в съемках — только своим вкусом и восприятием кинематографического пространства. Вот мои ограничения были. Конечно, смешно говорить о том, что я снимаю на платформе, потому что там можно ругаться матом или показывать обнаженное тело — тоже не поэтому. Просто какая-то свобода — не какая-то, а большая относительно эфирного телевидения или показов в кинотеатрах, она есть. Все сложилось в одно время.

— Вы подчеркнули, что 90-е — лучшее время в вашей жизни. Общественное мнение-то — противоположное. Мы слышим про то, что это были лихие 90-е, все всех убивали и бегали голые, был геноцид, было нечего есть, развалили страну.

— Так и есть.

— Вам хочется с этими людьми поспорить про свободу, про то, что открылись возможности?

— Я могу поспорить, но мы будем в разных весовых категориях — кого что волновало. Кого-то — свобода слова и кооперативы или то, что происходило в стране с политическими процессами… Часть людей этого просто не видела и не замечала, им было не до того, выжить бы просто, детей накормить... Но то, о чем я говорю: например, 14 декабря 1991 года — «Гагарин пати» в Москве, на ВДНХ, или их же «манифест о рейве в искусстве», или поход в ЦДЛ на просмотр фильма «Империя чувств» — кому-то это неинтересно, у кого-то там нет энергии... Лично я, просто был в раю!

И да, большинству, конечно, больнее было проживать это время.

А у меня был другой интерес.

То, что я наблюдал, ощущал и проживал, конечно, доминировало над сложностью жизни и т. д. Меня интересовали другие вещи. То, что открывало время в этом пространстве — это невероятно. Ничего подобного я даже физически и эмоционально никогда не проживал. Это непередаваемые ощущения.

И эта свобода — не какой-то образ. Это конкретное ощущение. Ты в каждой букве ее чувствуешь, проживаешь ее по-другому. Если у тебя на чаше весов стоит развал страны, переход на другую систему координат, несправедливость дикая, опасность каждодневная и т. д. Это перевешивает все равно. Это мои настройки. Я жил в музыке, в визуальном восприятии этой жизни, кинематографическом. Эксперименты и т. д. Меня это интересовало. У других радовало и болело другое. И спустя время мы говорим о другом. А я никогда не забуду это время, которое не повторится, потому что такой свободы не было ни до, ни после.

Помню, пришел на концерт Pink Floyd. Представить, что это возможно — невозможно. По Москве ходили слухи, что привезли несколько самолетов с каким-то супероборудованием звуковым, которое мы никогда не видели и не слышали. Вот мы дошли из общаги ВГИКа на этот концерт. Передо мной стоял мужчина старше, другого поколения. Дети цветов. У него была тесемочка на голове, кошелечек такой, с пацификом вышитым. Он еле-еле стоял на ногах, а они тянули и тянули одну ноту в начале концерта, разгоняя публику, доводя всех до истерики предвкушения. И когда уже взяли первый аккорд, он провыл: «Дождались!» — и рухнул на пол. В этом было все: «Дождались!» При этом он падает без сознания — это ощущение очень точное того времени. Но все-таки дождались эмоционально.

— Сейчас на закрытии «Артдокфеста» показали, по-моему, замечательный фильм Виталия Манского «Горбачёв. Рай». Вопрос: Горбачёв для вас герой со знаком «+» или со знаком «–»? Потому что для всего остального мира это герой-освободитель, для нас это — чуть ли не предатель.

— Скорее, положительный герой. Это отдельная тема. Миллион ошибок. Можно говорить сколько угодно. Да нет, скорее да, герой.

— Ваши большие фильмы на фантастический сюжет — это какой-то побег от реальности?

— Да.

— А чем она вас не устраивает?

— Многим. Невозможностью сделать честное кино. Побег от реальности — признаюсь, да. Я всегда задумывался. Все-таки «9 рота» была снята в 2005 году, а это история 1989-го, я закрывался временем, хотя снимал про себя,про мое поколение. «Обитаемый остров» — понятно, тоже уехали в другую галактику. «Сталинград» — 42-й год. «Притяжение» — а что, если бы. Я анализировал это — да, побег, отчасти.

— А она вас не устраивает этически или эстетически?

— Этически и эстетически.

— Почему честное кино нельзя сделать про нашу современную жизнь?

— В моем случае — можно. Сейчас.

— Просто вы сказали, что нельзя было делать.

— Тогда — да. А тогда не совпадали с моими амбициями мои обстоятельства. Ты или один будь и не веди за собой людей, или… Так получалось всегда, что за мной большое количество соратников. С самого начала у меня было желание студию сделать, собрать вокруг себя единомышленников. Я смотрел на группу Балаяна, когда он снимал «Леди Макбет Мценского уезда». Или на Никиту Сергеевича, вот эта могучая кучка. Такие союзы, которые объединяли вокруг себя художников, композиторов, режиссеров, операторов, других художников. Я уже не говорю про период «Ассы», которой я был свидетелем, я же учился на этом курсе с Рашидом Нугмановым, который снял «Яху» и позже «Иглу». Актерское мастерство на экспериментальном курсе Соловьева преподавал Анатолий Васильев, и все главные музыканты и художники были рядом с этой мастерской. Такие объединения.

У меня сразу же была цель не одному развиваться, а как-то объединить вокруг себя друзей или однокурсников. Это ответственность сразу же. Почему? Не знаю. Амбиции, так устроен. Взял на себя ответственность. А эта ответственность не позволяла какие-то вещи делать.

Вот, хороший пример. Я подписал с Warner контракт на «Одиссею». Все, у меня контракт подписан. Кризис в стране. Я отказываюсь от картины и остаюсь здесь. Почему? Люди. Ответственность.

— То есть можно все-таки утверждать, что вы хотели быть нашим Джорджем Лукасом и строить нашу собственную индустрию развлечений, или это не совсем справедливое утверждение? Дело не только в этом?

— Не только в этом. С Роднянским мы обсуждали, например, когда начинали снимать, готовиться к «Обитаемому острову» идею ничего не строить, ничего не придумывать, вообще ничего не делать, а перенести все действие просто в Москву, в знакомый город. Сейчас я спустя время прихожу к тому, что… В общем, до сих пор не могу ответить на этот вопрос.

К чему я? Возвращаясь к побегу. Не закрываться. Была такая возможность. Стругацкие написали про нас, про сегодняшнее время. Когда, например, украинские события начались, «Обитаемый остров» вдруг поднялся по просмотрам невероятно. Я так это отмечал, смотрел. Как-то по-другому зажила картина.

— А в этом жанре Америка по-прежнему главный ориентир и референс, и величайшая кинодержава, и страна? Равняемся на Америку?

— Я никогда этого не говорил.

— Это я говорю.

— Американское кино оставляет след на любом кинематографисте, особенно на том, кто занимается зрительским кино. Конечно. Даже как они звучат и выглядят. Но я всегда пытался убежать от этого. Не всегда получалось. Есть конкретные просто цитаты, повторы. Есть какие-то свежие вещи. Но да, является, конечно.

— Была ли у вас когда-то такая мечта, фантазия — полноценно работать в Голливуде? Что для вас важнее в фантазийном пространстве — Голливуд или «Золотая ветвь» Канн?

— Я никогда об этом не думал, честно. Никогда. Я в Лос-Анджелесе появляюсь по делам, в основном это касается рынка, и почти всегда как продюсер. А как участник… Я был на красной дорожке и скажу, что чувствую себя там комфортно.

Я вообще про фестивали в какой-то момент не думал. Ты давай, выбирай: либо миллионы зрителей, бокс офис… Не думал. Сейчас задумываюсь. Если снимать кино или работать в Голливуде, надо реально переезжать. Это все байки про то, что можно по скайпу работать и эпизодически прилетать в Лос-Анджелес. Нет, надо переезжать.

— Сейчас будет несколько неприятных вопросов. Тема — художник и власть. Это продуктивный альянс? Или это всегда и для художника, и для его искусства — зло? Я спрашиваю, потому что вы член «Единой России» по-прежнему, доверенное лицо президента Путина.

— Во-первых, это всегда твой выбор. Во-вторых, это же старый разговор… Если государство платит, оно диктует или имеет право диктовать — тоже вечный вопрос. Я не знаю на него ответ. Потому что такая система только у нас в стране.

Я имею в виду госзаказ — он так раньше назывался. Давайте его тогда и вернем, чтобы определить рамки жанра. Я работаю на госзаказ. В Советском Союзе это так и называлось. Это по госзаказу. Это твой выбор.

А прикрываться всеми бюджетами Министерства культуры, что государство диктует музыку просто потому, что мы вам заплатили и имеем на это право, не совсем правильно. Мне кажется, чем чище жанр, тем понятнее даже автору, который собирается это сделать. Почестнее. Я работаю, у меня поставлены задачи. Я — нанятый режиссер. Это другое дело — имеет ли оно в принципе такое право и правильно ли говорить: «У нас госзаказ на производство патриотического фильма для воспитания…» Наверное, имеет, в нашей системе.

Другое дело, что это выбор автора — я работаю в таких условиях или нет. Размытые границы: есть Министерство культуры, есть несколько фондов (по большому счету, один), которые помогают в производстве картин. Если он платит, то он и диктует музыку. Он диктует, может навязывать или цензурировать. Я считаю, что это неправильно. А имеет ли право система на госзаказ — да, имеет. Только давайте тогда об этом говорить. Всем будет проще от этого. И совсем необязательно, что это должна быть плакатная плохая плоская история. Это договор между системой и художником. Или не художником, а ремесленником. Наверное, так.

На меня в этой системе повесили многое в самом начале. Меня вынесла, конечно, «9 рота» — волна народной любви. Она меня вынесла в лидеры киноиндустрии. Другое дело, что я и сам готов был, но я никогда ни на кого не работал. Я работал только на себя. У меня частная компания с 1993 года.

Отбивался я от этого образа? Да, отбивался. Успешно? Не знаю, не мне судить.

— Если открыть статью в «Википедии» «Фёдор Сергеевич Бондарчук», там будет перечислено: вы подписали письмо за Крым, защищали Рамзана Кадырова и так далее. При этом вы не снимаете всякую дрянь вроде «Союза спасения» про то, что на площади выходить нельзя. И вообще, вы это все не снимаете. И как-то все эти участия в подписях, в поддержках и прочем действительно к вам не прилипли.

— Не прилипли.

— Любой человек в профессии скажет: «Фёдор Сергеевич Бондарчук нихрена не верит во все это г...вно. Он очень классный». Тем не менее, это г...вно есть в «Википедии».

— Мне 53 года. Я меняюсь, и время меняется. Если говорить про определенный период, я действительно романтически верил, что могу быть полезным своей молодой стране.

Например, моя идея по строительству кинотеатров в малых городах — везде поставить кинотеатры, где их нет. Я искренне в это верил. На этом пути, если надо было что-то говорить, кричать, призывать, я это делал. У меня была цель. В этом был романтизм. Люди приобретают опыт общения с чиновниками, госструктурами и т. д. Мне с творческими людьми понятней, лучше, комфортнее. Но надо было прожить жизнь и приобрести этот опыт. У меня его не было. У нас специальная система, непохожая ни на одну общественно-политическую систему в какой-либо другой стране. А факты в биографии остаются. А я другой, я совсем не тот, кем был. Уже много раз другой. На этом пути, если удалось не испачкаться, значит, Федя — молодец.

— Сегодня 16 декабря, мы с вами разговариваем два дня спустя после выхода в эфир остросюжетного триллера под названием «Кто отравил Навального?» Не знаю, видели вы его или нет?

— Я его не видел. Сижу на перезаписи сутками. Я его посмотрю.

— Как вам кажется, в финале 2020 года в России homo sapiens, человек разумный, может поддерживать власть и быть за власть?

— Да. Систему или власть. Такие люди есть? Есть. Может? Может.

— Разумны ли они?

— Тоже правильный вопрос.

— Ладно, вернемся к кино. Подводя индустриальные итоги года, что вы думаете про решение Warner о сокращении кинотеатрального окна?

— Ой, блин. Двенадцать картин в год выходить будут в прокат и сразу же на платформе. Вот — новая реальность. Они будут дотировать кинотеатры из прибыли с онлайн-релиза. Вы об этом?

— Да. Не возмущает вас? Не апокалипсис?

— Да нет, я все возмущения уже собрал на «Спутнике». Вы не понимаете, что я прочитал и выслушал про себя.

— То есть вы адаптируетесь?

— Да. Да вообще будет все по-новому. Скоро Disney+ заберет все фильмы, а это большой процент. Они будут показывать только у себя. Соответственно, бродкаст лишится всех фильмов Disney+. Может, не революция, а эволюция происходит.

— Довольно долго мы все считали, что кино изобрели братья Люмьер, что это сеанс коллективного гипноза. Теперь выясняется, что кино изобрел все-таки Эдисон — это один человек, который смотрит в планшет.

— Не согласен. На самом деле я люблю смотреть кино один. Мне нельзя мешать. И мне кажется, коллективный просмотр — мы о нем говорим только в связи с пандемией, с одной стороны. А с другой стороны, там же тоже технологии развиваются. История о том, что молодежь живет без секса, она и без коллективного просмотра будет, уверяю. Тут много групп и поколений, тут есть, о чем поговорить.

— А откуда вы знаете, что молодежь без секса живет?

— Я много читаю, много наблюдаю, много смотрю за их высказываниями.

— Не об одной ли статье идет речь?

— Об одной статье.

— Вас не насмешило это?

— Немножко, да. Она истовая. В этом дух революционный есть.

— По поводу все-таки Netflix против кинематографа. Вышел «Манк» Финчера. Неужели не хочется посмотреть «Манк» на большом экране?

— Мне и «Психа» хочется посмотреть на большом экране. Если откровенно, то внутри, конечно, расстройства одни. Я просто вспоминаю, как я от пленки отказывался — я реально прослезился.

Мы с Максимом Осадчим пришли и смотрели первые материалы, снятые на цифровые камеры для Сталинграда. Я говорю: «Макс, это убедительно, цифра в смысле?» Он говорит: «Да». «Что же, мы вот прямо сейчас с тобой выбираем цифру?» Он: «Да!» Я прослезился... То же самое с большим экраном. Для меня это травма.

Я истово всегда топил за то, чтобы зритель вернулся в кинотеатры. Где ты получишь эту энергию? Где ты получишь это ощущение? Коллективные походы и т. д. Невозможно.

Но с недавних пор думаю: не трансформируется ли вообще кинотеатральное пространство в целом? Не удивлюсь. Сейчас ответа вам не дам, как я к этому отношусь. Новая реальность точно. Не буду сейчас говорить, что 100% зрителей вернется в кинотеатры. Грустно? Грустно.

— Какие пять фильмов вас сформировали как кинорежиссера? Фильмы, которые мы все смотрели на большом экране. Которые важны для вас.

— В детстве — это все фильмы отца. Они просто были, были всегда. Ни на экране, а именно в доме — с артистами, композиторами, операторами, сценаристами. Часть, конечно, на экране.

А кино, наверное, появилось во ВГИКе. Совпало со временем, когда картины с полки начали показывать. Я прямо физически помню это ощущение. По средам, во ВГИКе, у нас были показы по теории кинодраматургии, показывали в том числе и картины с полок, а потом были коллоквиумы, обсуждения. Как-то раз я не застал начальные титры, опоздал и начал смотреть кино, не зная автора. Я не понял, где я оказался — настолько сильным было впечатление от того, что я увидел на экране. И когда я в конце на титрах увидел, что это фильм Андрея Кончаловского «История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж, потому что гордая была», я был в шоке. Черно-белое кино, ни одного артиста, экспериментальное, с одной Ией Саввиной — это произвело на меня сильнейшее впечатление. Я не мог представить, что это сделано в СССР. То же самое с Аскольдовым произошло. Я не поверил, что это возможно.

Они ли произвели на меня впечатление? Безусловно. Если говорить про язык, эксперимент — да. Какие-то фрагменты, которые я каким-то удивительным образом вылавливал в городе. Та же самая «Империя чувств», когда ты пробрался в «Совинтерфест». Была такая организация. Из будки киномеханика смотришь «Апокалипсис сегодня», подсматриваешь за Буч Кэссиди и Санденс Кид, потому что там можно было подсмотреть западное кино. Сформировал ли Коппола? Конечно.

Вся советская классика сформировала.

Ощущения осознанные, яркие, я две картины, про которые сказал выше, могу привести в пример, потому что это действительно было чудо, особенно, когда ты не подготовлен — когда ты заходишь в зал и не видишь имя автора. Когда ты девственную картину смотришь, без «вводных».

— Три главных фильма этого года для вас? Которые вы посмотрели в этом году, новых.

— А что у нас в этом году было?

— Вот «Манк» сейчас вышел. «Дорогие товарищи!» Кончаловского. Был «Дау», наконец.

— «Дорогие товарищи!» — да, конечно. «Чики». Да, конечно. И не из-за того, что я имею отношение к ним. Скорее, даже режиссер в большей степени. Эдик прямо звезда. И документальные работы «Хэй, бро!» и «Мой учитель-осьминог».

— Последний блок вопросов — критика. Кинокритики нужны на сегодняшний день? Все говорят: профессия умерла, достаточно рейтингов на «Кинопоиске».

— Умерла до «Психа» у меня. Самого «Психа», правда, тоже не было! (Cмеется) Я таких текстов, таких умных, глубоких, давно не читал. Какое умерла? Нужна! Вот вы появились. До этого Долин приватизировал все. А до этого Лида Маслова была — где Лида, где Маслова, я вас спрашиваю?

— Выгнали.

— А до этого была Лида звезда — панк великий. Был Гладильщиков, Плахов. Плахов остается. Конечно, нужна, но звезды нужны. Вы же знаете про себя все.

— А вы обижаетесь на критиков?

— Нет. Я на болванов обижаюсь. Но я уже привык к ним. Но иногда, когда болваны очевидно неправильно, по-болвански говорят, я не обижаюсь. Но ты, блин, болван.

— А BadComedian — критик или нет?

— Нет, это другой жанр. Он никакого отношения к кинокритике не имеет. Это все-таки блогинг. Это отдельный новый жанр. Его сравнивать нельзя.

— Какое у вас к нему отношение?

— Нормальное. Обидно… Но как обидно? Тут обидно, а тут я гогочу в голос. Там есть очень талантливые вещи. Когда Женя там, он же Жомапель Харчок, с этой шпагой — я до слез смеялся. А так, про себя, да, иногда обидно. Но это никакого отношения к кинокритике не имеет.

— BadComedian в том числе чуть ли не каждый раз напрыгивает на систему госдотации, на Фонд кино, на Минкульт — на все это, но и без Бэда у публики имеется определенное мнение об этих организациях.

— Пусть напрыгивает. Глава Фонда кино должен выйти и рассказать всем, как это все устроено. На самом деле, это прозрачная система. Там коллективная ответственность. Если говорить про сценарии, в Фонде действительно сильнейший экспертный совет. Все забыли давным-давно, что страна производила 200 фонарей до появления Фонда кино. Что такое фонарь? Это фильм, который на бумаге есть, но его нет. И таких 200 фильмов-фонарей. Можете это себе представить?

Я вообще готов все свои сметы открыть. Transparency сделало однажды расследование «11 друзей Бондарчука». Мне хочется сказать: «Ты мне позвони, я тебе расскажу». Их, во-первых, не 11, а 111. Во-вторых, не забывай еще, что есть моя мама, которая училась в Московской студии МХАТ, моя сестра оканчивала ее же и служила во МХАТе — значит, я имею прямое отношение к МХАТ и могу «влиять». И так далее.

Но у нас индустрия очень маленькая. У нас два с половиной человека, мы действительно все друг друга знаем, и голосовать приходится друг за друга. Это отдельный разговор. Мое мнение — надо об этом просто чаще рассказывать, как это устроено. Взять того же BadComedian за руку и пойти вместе с ним в Фонд.

— Последний вопрос. Какая ваша ипостась для вас самая интересная: режиссер, продюсер, актер или системный игрок со 111 друзьями?

— Режиссер. Режиссер и продюсер, которые в моем случае неразделимы.