Дэвид ФрэнсНадежды живут долго, но умирают вместе с людьми

— Во-первых, позвольте вас поблагодарить за ваш активизм, частью которого является, конечно же, «Добро пожаловать в Чечню», это не просто фильм, это свидетельство обвинения. Я читал, что съемки шли 18 месяцев и были очень трудными. Расскажите, как именно вы работали?

— Я давно хотел снять фильм не об истории движения за права ЛГБТ, а о том, что происходит прямо сейчас, на наших глазах, причем не о рутинной правозащитной работе, а о людях, которые занимаются радикальным активизмом, ставят свою жизнь в опасность. Разумеется, я много слышал о том, что происходит в Чечне, до 2017 года о катастрофической ситуации еще писали в прессе, но затем эту проблему практически перестали освещать на Западе, о том, что делается в Чечне, я мог узнать только из публикаций «Новой газеты». Международное сообщество прекратило попытки как-то повлиять или что-то изменить в положении вещей, предоставило гомосексуалам в Чечне самим разбираться со своими проблемами. Поэтому я хотел встретиться с людьми, которые не сдались и продолжали спасать человеческие жизни, тех, кого приговорили к смерти. Когда я впервые посетил одно из так называемых убежищ, я был потрясен тем, насколько эти люди, волонтеры, преданы своему делу, несмотря ни на какие риски. Что касается того, как мы работали, «Добро пожаловать в Чечню» — это типичный продукт партизанского творчества. Мы не могли использовать профессиональную технику, мы должны были скрывать, что снимаем кино, поэтому мы использовали любительские камеры, мобильные телефоны, GoPro. Нас было двое — я и Аскольд Куров, известный документалист, взявший на себя обязанности и продюсера, и кинооператора. Камеры мы часто оставляли на «конспиративных квартирах», чтобы наши герои могли снять и таким образом рассказать о себе и о своей борьбе все, что считают нужным.

— Расскажите об архивных фрагментах и found footage, использованных в фильме, как они к вам попали?

— Эти видео, по сути, свидетельства преступления, были сняты «мучителями», в качестве отчета о проделанной работе перед вышестоящими. Как если бы они принесли своему начальству скальп врага. Я думал о том, что, используя снятые ими «материалы», мы рискуем, если угодно, впасть в эксплуатацию, но потом я понял, что мы меняем вектор контекстом — то, что было служебной запиской, станет уликой, и поэтому мы должны обязательно включить эти фрагменты в наш фильм. Кроме того, как бы ужасно это ни звучало, эти видео добавляют фильму саспенса. Да, зритель знает, что наши герои спаслись, но тут же мы ему напоминаем, сколько еще человеческих жизней в опасности, этот кошмар продолжается. В любом случае в found-footage-фрагментах мы всегда обрывали действие на самом тяжелом моменте, чтобы не преумножать унижение и страдание жертв, также во всех этих видео мы не показываем лица, заменяем на другие, например, изнасилованный мужчина — у него мое лицо, точно так же мы поступаем с каждым из 22 пострадавших.

— Поговорим об ответственности, Чечня — субъект Российской Федерации, однако, кажется, законы РФ в Чечне не действуют. 

— Мне неизвестна природа взаимоотношений Путина и Кадырова, кто от кого больше зависит. Одно я знаю точно — ужасы, что происходят в Чечне, на мой взгляд, являются результатом агрессивной воинствующей гомофобии, что транслирует вовне Путин последние 15 лет. Он целенаправленно приложил максимум усилий, чтобы глобальное общественное недовольство положением дел в стране конвертировалось в глухую ненависть к самой маргинальной страте — гомосексуалам. Эта стратегия увеличила его политический капитал. Логическим продолжением ее являются преступления, совершаемые против представителей ЛГБТ в Чечне. И не только в Чечне. Также и в Дагестане или в Северной Осетиии. То есть Кремль совершенно точно в ответе.

— Как бы вы описали различия в унижениях и репрессивных практиках, которым в Чечне подвергаются женщины и мужчины гомосексуальной ориентации?

— Различия невелики. Если мужчин-гомосексуалов пытают и убивают, а если не убивают напрямую, я имею в виду, что убийства не совершаются агентами безопасности, — то возвращают их семьям с подробными инструкциями, как следует совершить так называемое преступление чести, не караемое Кадыровым и его правительством (ведь Кадыров официально заявлял, что подобные «правонарушения» в республике не наказуемы), то лесбиянок и бисексуалок сначала отправляют в мечети, где над ними совершается «болезненный обряд экзорцизма», по крайне мере, таковы истории трех женщин, которых я знаю лично. Если экзорцизм не дал результатов, тогда жертв помещают в психиатрические лечебницы и обращаются с ними по-варварски. Если и эти медицинские процедуры не меняют их гендерную идентификацию или сексуальную ориентацию, вот тогда их убивают. Созывается семейный совет, на котором идут споры — кому именно предстоит покарать отступницу. К сожалению, среди мужчин-родственников всегда находится один, жаждущий взять на себя эту роль, выполнить эту «культурную миссию».

— А если семья отказывается, что происходит тогда?

— На них продолжают оказывать давление. Вот почему мы скрыли все лица. Ведь даже сбежавшие из Чечни, допустим, в Торонто, где есть целая «гей-деревня», вся в радужных цветах, остаются в опасности, их семьи никто не оставит в покое. Поэтому я утверждаю: гомофобия в Чечне — это не просто ненависть, это государственная кампания по зачистке генофонда, инициированная лично Кадыровым, уверенным, что если уничтожить в одном отдельно взятом роде или этнической группе всех представителей ЛГБТ, то никогда больше на свет не появятся ни геи, ни лесбиянки. И весь разговор о ситуации с правами ЛГБТ в России не идет дальше показного диалога между Путиным и Кадыровым. Путин спрашивает его: «Все эти репортажи правдивы?» — «Какие репортажи?» — отвечает Кадыров. Конец разговора.

— Считаете ли вы, что то, что происходит в Чечне, происходит во многом на религиозной почве? 

— На религиозной почве происходит множество преступлений повсюду в мире, и все же я полагаю, что геноцид в Чечне — случай особый. Это преступления политического режима. Религия тут — фон, а не триггер. 

— Есть ли какая-то надежда?

— Надежда на что? Вы знаете, вы назвали меня в начале беседы активистом. Я не активист, я человек, рассказывающий истории об активизме других людей. Надежда моя или моего фильма только одна — что люди, которым нужна помощь в борьбе, будут хоть кем-то услышаны. Например, вами или другими журналистами, что сидят за этим столом. Решить эту проблему без международного вмешательства на самом высоком уровне, на мой взгляд, невозможно. Я уверен, что если Путин приказал бы Кадырову остановиться, Кадыров бы остановился. Но вот кто подскажет отдать подобный приказ Путину? Надежды живут долго, но умирают вместе с людьми.