Алина Рудницкая, режиссер «Школы соблазнения»Женщины острее чувствуют время

— Герц Франк говорил, что единственными достойными темами для фильма считает рождение и смерть. А вы ради чего готовы время и силы тратить?

— Наверное, ради того, что происходит с людьми между рождением и смертью. И прежде всего — между мужчиной и женщиной. Мне нравится искать конфликтные ситуации и смотреть, как в них проявляется человек. Так уж случилось, что между мужчиной и женщиной конфликты возникают всегда. Мне нравится наблюдать их и исследовать. Наверное, все мои фильмы — об одном и том же.

— На Западе сегодня один из самых распространенных типов кино — это фильмы про себя и свою семью. Однако вы такого не делаете и про свои личные конфликты не рассказываете.

— Попробую ответить честно. Я вообще не знаю себя. Я боюсь этой жизни. Мне легче познавать себя, наблюдая за другими.

— Помогает?

— И да и нет. Вообще, может, это просто я так хитро придумала способ убежать от себя.

— Об этом, конечно, задумываешься во время просмотра «Школы соблазнения»: режиссер-женщина пришла на курсы по устройству личной жизни, с героинями подружилась, стала документировать…

— Мне была очень интересна сама природа такого явления, как эти курсы. Я ведь всегда отталкиваюсь не от героя, а от темы, и мне, естественно, интереснее женские проблемы. Более того, я, пожалуй, не могу придумать ни одной темы про мужчин, которую мне интересно было бы снимать. Даже не знаю, как к ней подступиться.

— А «Фатеич и море» (2019)?

— Меня пригласили снимать этот фильм, но тема была не мной придумана. Мне нравился драматизм ситуации, потому что героя систематически грабят браконьеры, и что он живет на острове, но сам герой — это не мой тип, хотя он очень обаятельный. Неоценимую помощь при съемках этого сложного фильма с подводными съемками мне оказал мой муж — Сергей Винокуров. Мы вместе монтировали фильм и пытались рассказать про человека в ситуации, когда дело жизни медленно рушится и ты ничего не можешь сделать. До сих пор думаю про этот фильм. Надо вернуться туда еще раз.

— А со «Школой соблазнения», вернее с фильмом «Как стать стервой», все было понятно?

— Я слушала, чему там учат. Туда ведь пришли женщины, которые хотели изменить свою жизнь. Для меня это было интересно. Когда преподаватель просил их выполнять упражнения, иногда совершенно безумные, я чувствовала что-то вроде восхищения, смешанного с завистью: ведь они могли преодолевать себя и пытались раскрыться, раскрепоститься. Кроме того, в нашей съемочной группе было двое мужчин, так что для женщин это было еще большим испытанием. Все они разрешили себя снимать, было, по-моему, только три женщины, которые отказались и ушли с курсов. Я все время боялась, что нас сейчас все равно выгонят, но еще больше боялась, что меня сейчас тоже попросят выполнять эти задания. Оператора тренер курсов постоянно вовлекал в процесс, и я все ждала, что дойдет очередь и до меня. У меня и так огромный страх перед аудиторией, выступлениями, интервью, а тут от этого зависели бы съемки моего фильма. Я старалась прятаться за оператором, чтобы меня никто не замечал, и, слава богу, пронесло. Но я слушала, чему учат на курсах, размышляла о том, насколько все это относится ко мне, и поняла в итоге, что я не все знаю об отношениях с мужчинами. Мне вдруг стало очень грустно, как будто я ехала на велосипеде, он сломался, и я уже не знаю, ни как он ехал, ни как его починить. Тогда я решила, что надо полностью абстрагироваться от себя и быть сторонним наблюдателем в этой школе. Только так можно было продолжать делать кино.

— В «Школе соблазнения» открывающая сцена — День Военно-Морского Флота в Петербурге, где много брутальных мужиков в тельняшках. По логике фильма получается, что именно на покорение мужчин такого типа и рассчитан тренинг.

— Я поняла, что такая сцена нужна, уже во время монтажа. Рассуждала так. Женщины острее чувствуют время и быстрее меняются в соответствии с новым положением дел. Время, когда у мужчин была важна демонстрация брутального поведения, проходит, но некоторые представители мужского пола меняться не хотят. Такой тип тормозит женщину в ее развитии, поэтому семья сегодня начинает принимать разные формы — ты можешь жить один и без детей или на две семьи сразу и так далее. А сегодняшний откат к консервативным ценностям не дает развиваться обществу. И понятно, что мне для иллюстрации этого нужен был морской парад как метафора. Там содержатся знаки, помогающие зрителю, особенно за границей, понять, в каком обществе развиваются события фильма. Это демонстрация силы, военной мощи. У нас каждый третий мужчина в стране — либо военный, либо полицейский, либо что-то в этом роде. А развитие страны, ее модернизация — это экономический подъем малого бизнеса, либеральные ценности, свободный человек, а никак не вот эта отсталая стабильность цвета хаки.

— В вашем в фильме мужчины всегда показаны иронично, они такие беспомощные, ограниченные и, в сущности, жалкие. Динозавры, не понимающие, что они обречены на вымирание.

— Ой, не знаю, я снимаю интуитивно, и мне казалось, что мужчины в этих фильмах, наоборот, стараются как могут, берут на себя ответственность, защищают, как могут… Хотя вот в «Школе» женщины пришли на курсы, чтобы научиться манипулировать мужчинами, добиваться своих целей. Мне же надо было показать, что их учили не зря! Поэтому, возможно, мужчины и выглядят такими… управляемыми, слабоватыми.

— А для контраста вы всегда помещаете в фильм некий символ власти, на их фоне уже и все персонажи кажутся совсем маленькими. Они уже все «слабоватые». В «Школе» это Путин, в «Фатеиче» — министр.

— Путин в фильме — представитель консервативных ценностей, его речь позволяет понять, в каком обществе мы живем. Он символ мужчины консервативного, решающего все проблемы силовым методом.

— Скорее, он здесь что-то вроде эйдоса, а остальные герои-мужчины — его несовершенные формальные воплощения. На его фоне они кажутся особенно мелкими, и это у вас частый прием, обозначение масштаба.

— Думаю, это прямое следствие того, что герои у меня подбираются под тему, как я уже говорила. Скажем, в фильме «Кровь» (2013) из людей так же выкачивается эта самая кровь, как из недр страны — ресурсы…

— И государство оказывается неким исполинским вампиром. А мы добровольно ему несем себя, радуясь жалким подачкам. Еще и в очередь встаем.

— Да, стоим в очереди за подарками и все ждем: что-то произойдет. Я сейчас как раз об этом снимаю новый фильм, но о нем пока говорить нельзя.

— Вы чувствуете себя человеком, который все время сталкивается с государством?

— С ним невозможно не сталкиваться, оно всегда тебя ждет за углом с дубиной и мешком. Особенно я это почувствовала, когда родился ребенок. Вот тогда я столкнулась с садиком, поликлиниками, больницами…

— И как?

— Я точно убеждена, что надо все менять, систему здравоохранения и обучения точно. Хочу, чтобы мой ребенок учился в современной школе с нормальными учителями, хочу доверять врачам. Меня это вдруг стало очень беспокоить.

— Не думали снять фильм на темы, связанные с детьми, раз уж вы во все это окунулись? Про детский сад как модель общества и тому подобное?

— Лучшее, что можно снять про садик, уже сделал Виктор Косаковский в фильме «Я любил тебя» (2000), я не стану даже пытаться.

— Обычно в разработке у документалиста сразу несколько тем. От чего зависит, какую выбираете в данный момент?

— Пожалуй, от финансирования. И мне это должно быть интересно. Хотя иногда бывает удается снять какой-то ценный материал, и очень хочется закончить начатое, пусть даже денег на это нет. Тогда я трачу свои, пока не кончатся.

— У вас есть какая-то пороговая сумма, выше которой вы уже не станете вкладываться в фильм?

— Не знаю, нет, наверное. Недавно вот я 200 тысяч рублей потратила на фильм, который неизвестно, получится ли вообще. Если я вижу, что есть персонаж, есть сцена, мне последней рубахи не жалко. На кино я экономить не умею, на себе — могу. Когда вдруг приходит идея — я сразу спрашиваю себя, что будет в кадре, как визуально об этом рассказать, какой конфликт, какой парадоксальный поворот. Если я не могу ответить на эти вопросы, просто ищу дальше. Иногда очень долго. С другой стороны, кино — дело коллективное, и чтобы начать что-то делать, всегда нужен единомышленник. Мне повезло, у меня он есть. Это мой муж Сергей Винокуров, мы с ним 16 лет в браке, и все это время мы сотрудничаем. На самом деле это он придумывает все мои фильмы, он вообще философ, много размышляет и умеет формулировать. Он разрабатывает концепцию, ставит задачу. А я — режиссер-практик, который идет и гениально реализует.

— Отлично: он автор, вы режиссер!

— Точно! Я действую интуитивно, нахожу героев, снимаю сцены, но мне нужно понимать, о чем снимать. У Сергея много идей, какие-то я пропускаю мимо ушей, когда рефлексия не включается, и я не понимаю, что с этим делать. А за некоторые я цепляюсь, потому что сразу вижу в картинках практически весь фильм.

— На съемках это не мешает?

— Нет, фильм — это многослойный пирог, образы, метафоры делают его глубже. Скажем, «Школа» — первая картина, которую я снимала с датскими продюсером и монтажером. Значит, она должна быть понятной везде. Проблемы женщин сегодня актуальны, и любопытно, что когда шла акция #metoo, самые смешные отзывы на нее были у российских женщин. Актрисы писали, что если продюсер обратил внимание, то ты радоваться должна. И я понимала, что мой фильм — об этом, о том, откуда такие отзывы берутся. Это ведь мы знаем, что у нас была война, как следствие — дефицит мужчин, что пусть хромой и косой, лишь бы был. Мы это все впитываем через поколения. У нас считается нормальным уйти от старой жены к молодой, а в Германии или Дании считается дурным тоном, если у тебя жена на 20 лет моложе. Над такими хихикают.

— Если герой на экране из личности превращается в типаж — это неудача?

— Да нет, это очень хорошо. Зрители легче считывают типичное и понятное, это помогает им более внимательно рассмотреть личность.

— Часто бывает, что сами вы хватаете камеру и начинаете снимать, потому что вам виднее?

— Найти оператора — большая проблема, потому что все хорошие и опытные постоянно заняты и очень дорогие. Последнее время я все чаще снимаю сама, просто из экономии. Но мне кажется, это плохо, потому что если я разговариваю с героем и одновременно снимаю его, то я больше думаю о технических вопросах, чем о собеседнике. Нервничаю, фокуса нет, штатив кривой — все идет шиворот-навыворот. С оператором я могу позволить себе быть более внимательной к своим персонажам, мне же все время надо слушать, что они говорят, ведь из этого складывается дальнейший план съемок, намечаются какие-то события. Всегда проще и приятнее работать с теми, с кем ты уже снял несколько фильмов. Тут такое взаимопонимание, что часто даже говорить ничего не надо, я только подумаю — а он уже все снял.

— А если операторов несколько?

— Достаточно одного. Раньше я пыталась снимать события целиком, брала несколько камер, но этого не нужно. Иногда одна деталь расскажет о произошедшем больше, чем если ты будешь суетиться и снимать все подряд. Надо только понять, что самое главное для тебя в этой сцене, и заранее объяснить это оператору. Тогда 30 секунд — и все снято.

— На «Школе соблазнения» вы работали с датским режиссером монтажа, и результат отличается от ваших прошлых фильмов. Словно ориентируясь больше на западную, чем на российскую аудиторию, «Школа» кажется буквальнее, прямолинейнее. Это следствие вашего длительного противостояния?

— Дело было так. Когда я познакомилась с датским продюсером Сигрид Дюэкьер, оказалось, что из всех моих фильмов ей больше всего нравился «Как стать стервой». А я ей рассказала, что за некоторыми героинями того фильма я слежу уже несколько лет. Мы решили, что надо сделать из этого что-то новое, но столкнулись с неожиданными трудностями в датском кинофонде и на зарубежных питчингах. Выяснилось, что иностранцы не понимают, в чем конфликтность ситуации, не понимают, что хочет сказать режиссер. Дошло до того, что продюсеры уже подумывали ввести мой закадровый текст, чтобы я свою позицию прояснила. Я наотрез отказалась, и мы стали искать компромисс. Еще изначально я хотела монтировать истории героинь параллельно, но оказалось, что для иностранцев все эти девушки на одно лицо, они их просто не различают. Пришлось делить картину на новеллы. Мы много разговаривали с режиссером монтажа Катриной Амбус, я ей рассказывала, как мы живем, чтобы она лучше поняла материал. Я очень благодарна ей, без нее это кино было бы злее, циничнее. А она внесла в него европейское уважение к человеку, к личному пространству. Получилась золотая середина.

— Вам никогда не хочется то, что не вошло в фильм, поставить бонусным материалом на диск или как-то еще использовать?

— Бонусом на диск — нет, но я всегда архивирую материал, вдруг все это пригодится для другого фильма. Снимает же Гелена Тржештикова своих героев по 30 лет. За десять лет в жизни человека может многое измениться, в том числе его цели. И то, что ему не нравится в том, что он видит на экране, потом вдруг покажется ему совсем иным, очень для него важным. Поэтому у меня хранятся все материалы, вся квартира завалена коробками.

— А героини не против сохранения материала?

— Я считаю всех трех героинь «Школы соблазнения» своими подругами. Они мне очень близки, мы не просто же так поддерживали связь все эти годы. Этот фильм я снимала про себя, каждая героиня — это часть меня. Это мои Лебедь, Рак и Щука. Я через них отвечаю на вопросы о своей жизни. Я их всех понимаю и принимаю, под каждым их словом подписываюсь. Это не истории подлинных Вики, Лиды и Дианы.

— Это история Алины.

— Да! Если там кому-то что-то кажется жестким или обидным, то надо просто понять, что это — о моей жизни. А еще мне кажется, что это современная версия фильма «Москва слезам не верит» (1979).

— Это все к тому, что одна из героинь, Диана, объявила фильму войну?

— Очень жаль, что так получилось. Она имеет право на свою точку зрения, ей не нравится получившийся образ. Но я ее увидела такой. Десять режиссеров снимут об одном человеке — получится десять непохожих фильмов. Совесть меня не мучает, потому что я точно знаю, что она в моем кино получилась лучше, чем в реальности. У меня достаточно материала, чтобы это показать, но я этого не делаю. Вообще, взрослый человек, допуская в свою жизнь камеру, несет ответственность за это. Я вот не люблю, чтобы меня снимали. Для меня это большой дискомфорт. Решаю это очень легко — просто отказываюсь и не снимаюсь.