Война — это эпидемия: Александр Адабашьян о том, как мы друг друга убиваем

В каждой стране есть Министерство обороны. Нигде нет министерства нападения или войны. Все обороняются. Никто не нападает. Но войн меньше не становится. Посмотрите историю любой страны — это история войн. Особенно показательны хронологические таблицы. Воюют все беспрерывно. И каждой войне есть материалистическое объяснение: обострились противоречия, глупый король одной страны написал неправильное письмо нервному королю другой страны, у кого-то не было выхода к морю, а кому-то не хватало пахотных земель. Там внезапно обострились религиозные противоречия, а тут вдруг не хотят говорить на одном языке, а хотят на другом.

И все это поводы для того, чтобы хватать дубины, пики, ружья, автоматы и очень активно обороняться.

Толстой в «Войне и мире» задается вопросом: как случились наполеоновские войны? Как случилось, что тысячи вполне мирных французских буржуа и крестьян бросают дома, семьи и хозяйство, цепляют сабли, берут ружья и топают по всей Европе вслед за недавним капралом, убивая и грабя?

При том что в то время не было ни телевидения, ни газет в нынешнем понимании их влияния, и бывший капрал никак не мог осуществлять массового воздействия на кроткие умы своих сограждан. Многие даже никогда его не видели, и харизма его пленяла их заочно. Тем не менее за Наполеоном послушно идет полстраны, буржуа и поселяне приходят и в Россию, о существовании которой еще недавно и не подозревали, там тоже грабят и убивают, потом их гонят назад, императора снимают и отправляют в ссылку, а те, кто уцелел, отмороженные и увечные, возвращаются в свои дома и к своим огородам, не испытывая никакой ненависти ко всем тем, кого недавно жгли и резали, и, что самое удивительное, те тоже никаких недобрых чувств к французам не испытывают.

Россия дворянская продолжает говорить по-французски, парижские платья сводят с ума дам, а то, что в этих платьях, — мужчин. И как будто ничего не было. И то же самое между Россией и Германией.

Русские ездят в Германию, восхищаются порядком, пивом и машинами, немцы так же охотно едут в Россию работать и учить, потом воюют между собой. Затем дети уцелевших русских снова едут в Германию восхищаться ее философией и Вагнером, подрастают, опять воюют; потом их дети, убежав от революции, снова в Берлине. Там они издают книги и газеты на деньги добрых немцев, и опять война. И опять все сначала. Опять Германия самый наш большой друг, а Горбачев даже назначается однажды лучшим немцем года.

Это вовсе не значит, что мы обречены на новую войну с Германией, но равно и не значит, что войны такой быть не может хоть на будущий год.

Размышляя над всем этим, а также регулярно читая газеты и глядя новости по телевизору, я и пришел к собственной теории о том, что сейчас происходит в мире.

А происходит третья мировая война.

Кино уже не довольствуется просто демонстрацией насилия и жестокости. Этого добра уже наснято столько, что юные зрители зевают при виде банально зарезанных, расчлененных и удавленных. И тут появляются умельцы вроде Тарантино, поднимающие все это на уровень вроде бы эстетики. Это уже не жестокость в чистом виде, это вроде как ирония по поводу жестокости. Юмор на темы насилия. Смерть как категория комического.

Великий русский хирург Пирогов придумал очень профессиональное, с точки зрения медика, определение, что такое война. По Пирогову, война — это эпидемия травматизма. Чуть расширив его формулировку, я в доморощенной моей теории называю войну эпидемией насилия. И считаю, что и начинаются, и кончаются войны по правилам эпидемий — холеры, чумы, черной оспы или чего угодно подобного. И человек может быть повинен лишь в распространении этой эпидемии, но никак не в ее возникновении или прекращении.

Вообще, на мой взгляд, глубокое заблуждение — ставить человека в центр мироздания. У Мамина-Сибиряка есть замечательная «Сказка о том, как жила-была последняя Муха». Так вот, там описано вполне стройное и логичное мухоцентрическое строение мира. Подозреваю, что можно по такому же принципу рассматривать устройство Вселенной и с точки зрения баобаба, севрюги или помидора. Ведь и в те времена, когда все знали, что небо есть твердь, а Земля покоится на трех китах, ни у кого не возникало сомнений в конечности знаний о мире. И Дарвин, произошедший от обезьяны, не сомневался в абсолютной истинности своей теории. А великий физиолог Павлов верил в Бога. Как говорил Чехов, во что человек верит, то и есть. И мы, не зная даже приблизительно, что находится в нашей планете на глубине более сотни-другой километров и вообще из чего она сделана, возомнили, что знаем о мироздании все и что человек — венец творения и хозяин земли на том только основании, что человек может что угодно сломать, сжечь, убить, съесть и выпить.

До сих пор непонятно происхождение эпидемий. Микробы или вирусы, их разносящие, время от времени объявляются побежденными, но неожиданно вдруг откуда-то снова появляются. Или возникает что-то новое, СПИД например, и косит избирательно самую продвинутую часть населения — наркоманов, секс-меньшевиков и проституток. А также тех, кто с ними общается.

По такому же принципу возникают и эпидемии насилия. Из ничего и ниоткуда. Конечно, в каждом случае можно найти или придумать причину — где-то не того выбрали, где-то кто-то что-то не так сказал, там образовалось откуда-то новое течение, а тут некто просто сошел с ума.

И так же, как любая эпидемия щадит города и страны, где уровень гигиены выше, где есть канализация, водопровод и мыло, так же и насилие не так ярко проявляется в местах, менее к нему предрасположенных. Канада просто проводит референдум об отделении Квебека от остального государства. Корсика уже изредка стреляет и взрывает, отделяясь от Франции. А в Чечне выросло поколение, не умеющее ничего другого, кроме как стрелять и взрывать, и надежда, что они обратятся в мирных хлебопашцев или трудолюбивых поселян и поселянок, очень невелика.

В Америке свихнувшиеся школьники расстреливают десятками своих одноклассников. В Африке истребляют уже целые народы за принадлежность к другому племени. Югославия разделилась на бессчетное количество государств, ненавидящих друг друга. Закавказье, Средняя Азия, Ближний Восток — постоянные поставщики новостей для наших телеканалов, где сюжет без одного хотя бы трупа крупным планом в эфир не выходит.

Если предположить, что Пирогов прав и война — это эпидемия, то становится понятно, почему нынешняя не происходит классическим, так сказать, методом — все против всех, как 50 лет назад, когда даже в далекой от театра основных действий Колумбии происходила кровавая и бессмысленная гражданская бойня, так и вошедшая в историю страны под названием violenca, что в переводе означает «насилие».

Если сегодня война втянет в себя такое же количество государств, как и раньше, то неизбежно будет применено ядерное оружие, а никакая эпидемия не предполагает тотального истребления ее участников. Потому война нынешняя идет в розницу, а не оптом, собирая свой урожай с полей, раскиданных там и сям. Понятно, что с таких полей урожай невелик, это все равно что сравнивать колхозные угодья с приусадебными сотками. Потому и будет такая война идти дольше, чем прежние, привычные историкам.

Эпидемии не лечатся. От них спасаться возможно только путем личной гигиены — не пожимать руки бациллоносителям, не лизать ни их задов, ни их тарелок, не пить из их стаканов и вообще стараться избегать больших сборищ, митингов и шествий, потому как любая инфекция распространяется воздушно-капельным путем.

Интересно, что самые массовые, собирающие больше всего зрителей зрелища — спорт, кино, рок-концерты — тоже становятся все более и более агрессивными. Спортивные фанаты, поклонники шоу-звезд и посетители кинотеатров испытывают агрессию прежде всего самого зрелища. Спорт становится все более и более жестоким, появляются новые виды единоборств, приближающиеся к боям гладиаторов; к топору или, в лучшем случае, к петле зовут со сцен культовые рок-группы. И кино не отстает.

И наше кино, ко всеобщему изумлению, едва освободившись от всякой идеологии, кинулось, как командировочный, в дикий разврат. А затем, уже как боевики Золотой Орды, ринулось с экранов жечь, топить, пытать и убивать. На самом деле ничего странного в этом нет. Эпидемия поражает прежде всего организмы ослабленные, лишенные иммунитета и инстинкта самосохранения. И наша культура, закаленная в тайной борьбе на кухнях и слабеющая при единогласных голосованиях на людях, оказалась беззащитной перед чумой XXI века — ползучей эпидемией насилия.

Тем не менее все пройдет, чума соберет свою жатву, снова исчезнут или затихнут очаги жестокости и насилия. Создадутся комитеты защиты мира, выжившие ветераны будут призывать молодых «Скажем «нет» войне!», постаревший Тарантино будет буянить по более мелким поводам, пародируя теперь собственные ранние картины и объявляя их юношескими шутками и культовым стебом.

Жаль только, что очень многие полягут, полагая, что бились за какое-то правое дело, за будущее счастье, за грядущий покой. А нужно было мыть руки, не ходить в толпу, не слушать тех, кто громче всех кричал, потому что при этом брызжет слюна и летят бациллы. И не снимать и не писать того, за что нужно будет оправдываться и чего придется стесняться.

Текст «Холера во время чумы» был впервые опубликован в журнале «Искусство кино» (№11, 1999).