Место действия — недалеко до беды: «Айта» — боевик, который делает больно иначе

Афоня появляется на экране смеясь. В красках рассказывает байку, как к ним в отделение нагрянуло ФСБ. Коллега-полицейский одобрительно хмыкает, а сам Афоня заходится, будто первый раз слышит эту историю с туманным юмористическим потенциалом. Больше ни одной улыбки в кадре не будет: за окном — вечный дождь, на повестке дня — школьница при смерти, а подозреваемый в злом умысле — русский. В записке девушки упоминается предположительно тот самый Афоня (Андрей Фомин), приехавший в местечко недалеко от села Харыялах, Республика Саха, чтобы заработать, но за два года так и оставшийся чужаком.

Населенный пункт быстро пронизывают слухи — пересудами в очередях и социальных сетях. К тому моменту, когда девушка все-таки отходит в мир иной, полицейский приобретает славу педофила, а безутешный отец Айаал (Георгий Бессонов) готовится вершить самосуд в компании разъяренных земляков. Между стихией народного гнева и малоприятным ему коллегой оказывается следователь Николай (Иннокентий Луковцев), изо всех сил не поддающийся эмоциям. У него тоже дочь, родительское отчаяние и обывательское отвращение понятны, но все-таки — презумпция невиновности. Да и сажать Айаала, чувствующего, словно он умер вместе с дочерью, Николай бы не хотел.

«Айта» Степана Бурнашёва — кино такой концентрированной болезненности, что желание разместить его в одиночку какой-то жанровой модели в равной степени понятно и, кажется, непродуктивно. Конечно, есть вечный дождь — как в незабытом нуаре, финчеровских одиссеях в ад или южнокорейских воспоминаниях об убийстве. Да, нападение на полицейский участок — классический «штурм крепости», обжитый сначала вестерном, а потом и полицейским боевиком. Разумеется, истории о самосуде, общественных предубеждениях и назначении изгоев — почтенный сюжет из репертуара социального беспокойства, зачастую обращенный к тем, кто привык не замечать индивидуальность окружающих, но в критической ситуации использует различия для далеко идущих выводов.

Стартовая позиция осложняется тем, что Афоня — не просто пришлый, вряд ли активно сталкивавшийся, в отличие от местных, с опытом отчуждения и нетерпимости, но еще и полицейский — человек, облеченный властью и как бы априори защищенный практикой круговой поруки. Такие фоновые конфликты, не беспочвенные, но не обязательно справедливые конкретно к Афоне, формируют среду для роста напряженности после смерти Айты (Айталыына Яковлева).

Тут пора вспомнить, что фильм, основанный на похожем случае, все-таки называется не «Охота» (2012), «Соломенные псы» (1971) или «Нападение на 13-й участок» (1976), а носит имя покойной школьницы. Айта — представительница поколения, для которого расстояние не препятствие и уже не то чтобы маркер человеческой близости. Неслучайно ситуацию эскалирует отвратительная погода: дороги размыло, ехать некуда и помощи ждать неоткуда, что, конечно, не способствует правовой процедуре. Изоляция — идеальная среда для множащегося недопонимания, которое зачастую начинается в подростковом возрасте: между детьми и родителями.

Бурнашёв и сценаристка Светлана Таайко, вместе сочинившие морозную мелодраму «Наша зима», в «Айте» тоже описывают кризис коммуникации через климатические и технические обстоятельства. Там — 50-градусная стужа, тут — стена дождя, в обоих — фигурирует сломанный телефон. Не только метод связи, но и агрегатор внутреннего мира хозяйки/хозяина, недоступного постороннему (равнодушному) наблюдателю.

История Айты сначала тоже подвергается скоропалительным выводам. Взрослые попросту отказывают девочке-подростку в субъектности, даже не заглянув для начала в ее комнату, — как делают в каждом втором американском детективе о пропавших/погибших школьницах. Социальный климат подталкивает жителей сразу переключиться на Афоню, притягивающего внимание по поводу и без. Деятельный мужчина, который и невесту уже нашел, и подвозит кого-то постоянно на служебной машине, и за словом в карман не лезет, и вообще принимает гостеприимство как должное.

В каком-то смысле фильм Бурнашёва — это еще и детектив о поиске человека в ворохе непроговоренных конфликтов, бытовых неурядиц и засасывающей рутины. Отсюда возникает непроходящий саспенс, а также — прагматичный экшен, где каждый патрон на счету, каждый выстрел — вспышка ужаса, а перед шагом отчаяния следует пауза для взвешивания рисков. Так, один из товарищей Айаала отказывается давать трактор для штурма: вот посадят его — и как жена будет кредит выплачивать?

После концентрации такого выразительного, очень человеческого напряжения финал «Айты» выглядит как будто «засвеченным». Дождь вдруг заканчивается, герои садятся за стол, звучат казенные формулировки о том, как важно думать о будущем и окружающих. Словно настоящую концовку независимого фильма завернули продюсеры или худсовет (формат публичного покаяния напоминает моралите советских лет). Однако в мимике этой сцены нет облегчения — лишь зерна будущих бурь. Хотя бы слова главы администрации, что о произошедшем лучше молчать. Мол, в эпоху социальных сетей люди стали ретивы до выводов и действий. В то же время именно страх диалога, эмоциональной реакции другого запустил цепочку трагических событий. Получается, не развязка, а лишь пробуждение от морока — важные разговоры еще впереди.