«Аладдин» Гая Ричи — пока лучшее чучело диснеевского мультфильма

В чарующем восточном городе Аграба живет воришка Аладдин (Мена Массуд), при помощи ловкости рук и обезьянки Абу добывающий себе еду. Экономическая обстановка в стране не позволяет ему найти какую-то более стабильную работу, поэтому он и крадет (на этот счет у него есть песня, под которую весело убегать от стражников). В том же городе живет свободолюбивая принцесса Жасмин (Наоми Скотт), которую ждет брак с каким-нибудь тупоголовым принцем (например, неуловимо славянским, в большой меховой шапке и с ухмылкой Билли Магнуссена). Однако ее тянет общаться с народом и поменять несправедливые патриархальные устои, которые заставляют ее выходить замуж, а таких, как Аладдин, — воровать. Венчает эту тройку жертв системы злой визирь Джафар (Марван Кензари), тоже в прошлом карманник, который дослужился до высокого поста, но мечтает свергнуть султана, а потом захватить соседние города (а, быть может, и весь мир). Для этого трюка ему понадобится волшебная лампа, что хранится в волшебной пещере, а также воришка с добрым сердцем, который сможет туда попасть.

Пересказывать сюжет классического диснеевского мультфильма 1992 года, казалось бы, нет нужды, тем более новая версия идет практически след в след. Однако принято считать, что дорогостоящие авторемейки нацелены на нового зрителя, который с тем «Аладдином» еще не знаком. К такому подходу есть много вопросов: в частности, непонятно, как должны ужиться почти не измененная стереотипная история и прогрессивный месседж. Неслучайно «Аладдина» заранее преследовала череда скандалов: одним не понравилось, что Уилла Смита для роли джинна покрасили-таки в синий, другим — высказывание продюсеров, что довольно сложно найти восточных артистов, которые могли бы и петь, и играть, и танцевать (действительно, невыполнимая задача).

Если раскручивать этот тюрбан противоречий, то можно вспомнить, что и мультфильм прошел не без скандалов: стереотипы об арабском мире и четверть века назад вызывали бурные споры, а в открывающей песне поначалу вообще звучала строчка

«Они отрежут тебе уши, если им не понравится твое лицо».

В свете этого недовольства господской позицией студии «Дисней» по отношению к чужой культуре, вдвойне иронично, что в режиссерское кресло позвали британца Гая Ричи. Вероятно, студийные боссы рассудили, что уличная шпана Аладдин — продолжатель славных традиций кокниПренебрежительное обозначение низших слоев лондонского общества, а также их наречия из фильма «Карты, деньги, два ствола» (1998), но при желании можно увидеть в его фигуре и отголосок могущества Британской империи.

Ставка, как и в случае с Тимом Бертоном в «Дамбо», не сыграла: даже фирменная беготня по улочкам Аграбы с динамичным чередованием видов от первого и третьего лица режиссеру дается с трудом; стремясь попадать в ритм песни, Ричи вынужден монтировать грубее — и привычной головокружительности не получается. Ну а любовные похождения и прочие сцены-чучела, заимствованные из мультфильма, мог бы поставить кто угодно: руку британца можно угадать только при большом желании.

Однако если вынести за скобки ориентализмОриентализм — использование восточных мотивов в европейской культуре и сомнительную необходимость пересказывать что-либо одновременно почти дословно, но с косметическими изменениями, «Аладдин» — едва ли не лучший диснеевский авторемейк. Все еще с невыразительным авторским почерком, вставными зубами новых поучительных номеров и с желанием сделать конфликты глубже, но при этом не менять ничего сложнее костюмов главных героев (Аладдин теперь носит не только жилет на голое тело). И слишком сделанно и искусственно: пресловутая пещера чудес напоминает съемочную площадку какой-нибудь сказки великих Птушко или Роу. Вопиющая ненатуральность для более «реалистичных» проблем.

И все же, если копаться в этой куче сокровищ, можно обнаружить, что безвестные актеры в главных ролях вполне справляются с задачей по обаянию зрителя — и египтянин Массуд, и англичанка Скотт. А попавший под шквал критики Уилл Смит, выкрашенный в синий, вообще тащит на себе всю картину — как в свое время Робин Уильямс, разругавшийся с Диснеем из-за нарушенного джентльменского соглашенияОн согласился озвучить персонажа за сниженную ставку ($75 000 против $8 миллионов) при условии, что его не будут использовать как локомотив рекламной кампании мультфильма, чтобы не мешать продвижению ленты «Игрушка», в которой он снимался параллельно. «Дисней» обещание не сдержал.. Наконец, Ричи и его соавтор Джон Огаст, ранее много работавший с Бертоном («Чарли и шоколадная фабрика», «Крупная рыба»), а также адаптировавший для большого экрана игру «Принц Персии», понимают, что сердце этой истории — как раз Джинни. Не случайно именно он выступает рассказчиком, который затягивает песню про «Прекрасный восток», желая развлечь детишек — сына и дочь.

Ведь и правда «Аладдин» — поучительная сказка, формирование ролевых моделей в действии, фантазия на тему. Вероятно, даже в вымышленном мире нет никакой Аграбы, как и пещеры с тигриной головой, как и джинна. «Космическая сила и крошечное жилье» — это не только про могучих духов востока, но и про каждого человека в отдельности. «Аладдин» 1992 года как раз был историей про жажду свободы: ее хотел пленный джинн, ее хотела принцесса, ее хотел босяк, мечтавший попасть во дворец и обрести независимость (от неприкаянности и нищеты) благодаря власти. Даже визирь с султаном хотели того же: первому надоело быть вторым, второй просто хотел уйти на пенсию.

В новом фильме это все заострено, вынесено в патетичные монологи, разжевано, высушено на солнце и положено в зрительский рот, что окончательно развеивает дух волшебства. Что бы ни творили Уилл Смит и компьютерная графика, сколько бы ни хохмили с экрана про джемы и феминизм, — это лишь эпизодические победы на фоне гладкого, как леденец, фильма.

Потому-то так оазисопободен и человечен именно гедонист Джинни, мечтающий съехать из лампы и завести семью (ну то есть размять чресла в том числе), а не спутавший в какой-то момент «быть» и «казаться» «нищеброд» Аладдин или абсолютно плоская в справедливой ярости Жасмин. Потому-то джинн и синий, ведь синий — самый теплый цвет (хотя на самом деле — самый холодный), цвет верности и неба, то есть бескрайней свободы. К слову, именно в него выкрашен экран в выдающемся завещании экспериментатора Дерека Джармена — фильме «Блю» (1993), где режиссер прощается с этим светом.

Впрочем, Джинни с его бытовыми подробностями — крохотное синенькое пятно на исполинском гобелене дежурной радости и произносимых, как тосты, хороших мыслей в сочетании с разными сомнительными, как принято на застольях, поступками. Тиха арабская ночь, но лампу надо перепрятать.