Арт-стрелка: тезисный разбор «Жмурок» Зары Абдуллаевой

Полагаю, что вышивать по бумаге крестиком — в надежде завербовать сторонников «Жмурок» — бесполезно. Даже если хочется. Кто слышит — не видит. И наоборот. А доказать ничего невозможно. Разве только себя утешишь. Поэтому — тезисы.

1. Балабанов вернулся в режиссуру, равную себе, автору «Счастливых дней». Его дебют задевал необиходным взглядом чужое пространство. Абстрактного для тогдашнего Балабанова Ленинграда. Небезразличного черно-белого города. В нем, то есть в фильме, обитали странные люди. Насколько помню, потомки беккетовских персонажей.

В невеселых «Счастливых днях» пробуждались наклонности режиссера: обостренный лиризм, грусть-печаль, вспышки эксцентриады.

2. После первого фильма начались, как водится, поиски — куда плыть. Нервному и упертому режиссеру вскружили голову две дорожки.

На первой он упражнял свою физическую форму, увлекался стилизацией, тянулся к эстетству, разглядывал киногеничное, то есть «прекрасное», уродство людей. А также порочность-наивность-невинность уродов. Лучшим заплывом к этим дальним берегам стал, по-моему, «Трофим».

На другой дорожке Балабанов тренировал и изживал комплексы нашего идейного современника. Немосквича, неленинградца. Удивленного контрастным окрасом пагубного времени, в котором приходится жить. И кино снимать. Дух времени, развеянный где хочешь, хоть в трамвае, хоть на поле брани, материализовался у него в цвете кожи людей и уродов. В люмпенском и популистском драйве. В чувстве гражданского долга разбойников на длинных дорогах войны и мира.

3. Интеллектуалам этот прыжок Балабанова в воду понравился. Либералы зажмурились, замахали руками, призывая зрителей промыть глаза-уши. Интеллектуалы объясняли про киножанры. Не вполне точно или бессознательно лукавя. Или по своей простоте выдавая желаемое за действительное. Либералы заголосили про реальность и ксенофобию. На прямолинейные порывы и приманки режиссера, которого потряхивало или даже трясло и по другим, не только социально-политическим причинам, они ответили столь же прямо. Как чистые, честные люди.

4. Я же расстраивалась (и) по другим причинам. То, что так называемая реальность ужасней и гаже озлобленной версии второго «Брата» или примитивного русофильства «Войны», ежику ясно. Но ежику не ясно, что энергичная и уязвимая напряженность Балабанова по поводу «современного положения вещей» и при виде нашествия нерусских на русские территории укорачивает, искажает его режиссерское дарование.

Рядовые режиссеры не наказываются за такие вещи скукоживанием таланта. Точно также как мозги и голова важны музыканту-исполнителю не меньше, а, может быть, больше технических (пианистических, например) способностей и умений, так и задержка в развитии человека-режиссера Балабанова стреноживала его режиссуру.

Поэтому меня столь же не вдохновляла режиссура его броских, бойких картин, сколь и позиция автора, обиженного — своими, чужими и на себя — подростка. Неудивительно, что эти эффектные фильмы, в которых ощущалось бессилие автора, понравились одним и напугали других наших. Удивительно только, что они таким образом унизили режиссера, который считается лучше многих. И на сколько, интересно, процентов он был тогда лучше?

5. Тем временем Балабанов взрослел, а, значит, страдая, мужал. И дорос до «Жмурок». Естественно, что этот фильм мало кому понравился.

Когда сто раз кричишь: «Пожар, пожар!», — а пожара нет, то случившийся пожар непременно проморгаешь. Это касается и гражданской позиции.

Но так ведь и с жанром. И даже с обессмысленным (в нашем употреблении) слоганом «Тарантино!». Не говоря о реальности, с которой не «жмурики», а эстеты научились играть в жмурки. Бесподобное know howНоу-хау — оригинальная технология.

6. «Жмурки» — смесь комедии масок... Гайдая с тарантиновскими — но на наш манер — «Бешеными псами». Из последних и прямая цитата: привязанный к стулу чернокожий с окровавленным ухом. Такой же отморозок, бандит, недоросль, как у них — белокожие WASP’ыБелые англосаксонские протестанты. А у нас, и теперь у Балабанова, — чисто русские парни. Ибо перед законами жанра все равны. А мир, конечно, несправедлив.

Формально «Жмурки» — комедия. Но с длиннющей русской традицией. И без люмпенского — в раже — обстрела всех подряд на улице второго «Брата».

Хотели — или не хотели? — комедию. И — получили. Но не обрадовались.

«Боже, как грустна наша Россия». В самых разных ситуациях этот выдох А. С. П.Александр Сергеевич Пушкин все еще ранит, как впервые.

7. Говорят еще «комикс». Ну да. Точнее, нет. Хотя комикс — почтенный жанр, его называют «девятым искусством», в котором есть свои мейнстримщики и работники андерграунда. Но у комикса на экране другие опознавательные знаки. А от рисованных картинок — от bandes dessineesТак называют комиксы во Франции — здесь только «банды». И еще — оттенки в роли Михалкова. Оттенки в пластике, в гриме, но не в актерских приспособлениях. Эту тонкость учитывать не обязательно, тем не менее она есть. Мимика этого персонажа из комикса, а, например, едва заметная — с непривычки недавно обогатившегося — путаница с телефонами (один звонит, он берет было другой, но спохватывается, и все это за долю секунды) — уже характеристика на вырост (воображения зрителей).

8. Есть здесь свой Балбес — Сережа — Алексей Панин, похожий внешне, если не склочничать, на Юрия Никулина. Балбес из другого времени. Так эстетическая непрерывность резонирует историческим разрывам и отзывается в русском — критическом — реализме. Балбесом, кстати, Сережу называет, возможно, случайно, тем лучше, персонаж Михалкова Михалыч. Сам балбес, хотя думал про себя, что он-то как раз «ай-ай-ай»... когда превратился в охранника из пахана.

Впрочем, костюм охранника Михалкову очень идет.

Эти простейшие аллюзии и весь финал с титром 2005 год я бы отрезала. Или переделала, памятуя о прологе картины, снятом в другом жанре. Телепублицистика не пришивается, не приживается к черной, по-русски окровавленной комедии о 90-х.

Есть в «Жмурках» и Бывалый 90-х годов — Саймон-Дюжев. И Трус — не профи, а бандит поневоле — персонаж Маковецкого, в квартире которого висят плакаты Rocky«Рокки», 1976, Элвиса Пресли и Apocalypse Now«Апокалипсис сегодня», 1979.

9. Эти маски сыграны, представлены знаменитыми артистами выше всякой похвалы. Могучий дюжевский дитятя с сигарой, мечтающий «свалить» в Америку и с любопытством крошки-дикобраза берущий книжку в руки, когда они не заняты снайперской пальбой. И бледненький, вроде слабенький простак с хитринкой — персонаж Панина Алексея. Он носит, держит у сердца пуленепробиваемую папку, не спасшую, само собой, его тело от выстрела. Как в цирке, где обязателен «настоящий трюк». Эта парочка отмороженных коверных («Ты — в монастырь. А я — за бугор»), этот архетип русскости и спародированной американскости, эти «толстый и тонкий», то есть смысловые — навылет — обертона, разработаны не только на пластическом, фактурном, но и на голосовом контрасте.

Сергей Маковецкий — по амплуа интеллигент (Балабановым учтенный) — сыграл едва ли не лучшую свою роль говорливого, умного идиота, поджимающего в решающий момент хвост. Хорошо, что это тезисы. А то... «Когда разгуляется»...

Маски персонажей, скрытые по ходу сюжета масками бандитов, предъявляют самые что ни на есть реалистические и типические образы 90-х. «Реалистические» — слово, производное от слова «реальность», но это не синонимы. Так Балабанов догнал наше русское с другого входа.

10. Кроме того. Я убеждена, говорила об этом не раз, а теперь хочу дотрещать: только в условной — и не обязательно жанровой — поэтике просвечивается, проявляется наша реальность. Специфическая, как ни крути. Да, именно реальность, ее люди, времена, мифологии, надежды, разочарования, слова и вещи. Только в так называемой условной поэтике наша зыбучая — то зыбкая, то застоявшаяся — реальность лишается фанеры, картонажа, прикрас, ностальгии, отшелушивая «художественную правду» до типологии, сущности, генетической клетки.

11. Как сказала Аня Соловьева, беспредел, показанный в «Жмурках», отлит в соответствующую форму. Иначе говоря, беспредел обрел равнозначную форму, которая на протяжении 90-х никому так жестко в авторской позиции и тонко по режиссуре не давалась.

Балабанову раньше «шили» социальную дальнозоркость или близорукость (в «Братьях», «Войне»). Теперь можно говорить о социальной зоркости в его портрете 90-х. Тут не до психоложества. Эти портреты психологией не взять. Умом их не понять. Их можно только увидеть. Запечатлеть посмертные маски живых людей с уничтоженной психологией, но с рефлексами Павлова и небывалой, а теперь — на первый взгляд — архаической речью.

12. Наверное, Балабанов не придавал «Жмуркам» значения. Так бывает: не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Но для этого 90-е должны были, конечно, отстояться. Чтобы проститься, казалось бы, с ними, по Марксу, смеясь. Осмыслить дистанцию, в том числе и как художественное остранение.

В 90-е реальность нервировала и снедала Балабанова. Теперь он от нее отрешился. Но не отрекся. И рассмеялся сквозь невидимые нам, чужим людям, зрителям, слезы.

13. Подобно тому как советский анекдот был органом философии, рентгеном культурного, политического, экзистенциального состояния общества, расцветом фольклорного творчества, так комедия «Жмурки», редуцируя характеры до конструктивного схематизма, или, если угодно, архетипов переходного времени, побуждает в гротесковой стилистике разглядеть правду о времени. Которую у кинотеатрального разъезда либералы и почвенники хотят (каждый на свой резон и фасон) приукрасить. И в эстетическом смысле тоже. А реалисты — с поэтической и не мертвой душой — приукрашивать не желают.

14. Все, на время — неизвестно какое, поэтому и требую финал картины ликвидировать, — надо было свернуть постановочные усилия, чтобы сконцентрировать и оголить смыслы. Тем, кто знает, что зло побеждает добро в этой жизни, но следит все равно за собой и при этом не обольщается, «Жмурки» — впору. Им достаточно там всего. Включая легкость дыхания и торможение энергетических зарядов, принимаемых, часто зря, за режиссерскую волю. Мне достаточно, что Балабанов повесил портрет Сталина в ментовке ничтожного мента, изображение Сталина — на цепочку с крестиком на шею пахана, плакаты (см. выше) бандиту-любителю и любителю винила, русскому романтику (нового времени), оказавшемуся в стесненных обстоятельствах. Достаточно, что Балабанов положил героин (из-за которого по сюжету сыр-бор) в духовку, чтобы впредь поостеречься рассуждать про «духовку» и про негероическую «духовную деградацию». Тем более что Сережа Алексея Панина, пришедший за этим героином, все время — и на оперативном задании, до него и после — крестится на храм. А они, храмы, на натуре, где были съемки, «как нарочно», лезут в кадр. Достаточно вклеить крошечный план с архитектором-неумехой Андреем Паниным, чтобы не рассусоливать (на долгий метраж) переживания интеллигентов-холуев, уничтоженных хозяином дымящего камина на месте «преступления». Но не за профнепригодность, как было бы в комиксе. А за холуйство! Как в высокой комедии. Ну и черной, как русский угар, как разудалость. Достаточно надеть шелковую рубаху пахану Михалкова, а мальчику-сыну его повязать не пионерский галстук, чтобы — уже — не растить этого сына до финального 2005 года. И так ясно. Достаточно «эфиопца» Сиятвинду запрячь в тройку с белорожими «жмуриками», чтобы перерегистрировать ксенофобию Балабанова по адресу законного гангстерского жанра. Достаточно было запустить Ренату Литвинову в официантки, чтобы все наконец (и без помощи мемуаров знаменитых людей) поняли про наших лучших в мире буфетчиц, официанток. Мечте поэтов, прозаиков, режиссеров и «жмуриков».

Достаточно поглазеть на Доктора (Алексей Серебряков), чтобы узнать и Франкенштейна (вот где братья, а не в другом известном фильме известного нашего режиссераРечь про «Мой сводный брат Франкенштейн» Валерия Тодоровского, 2004) и про доктора Джекила. Достаточно было артистическим нюхом учуять, что здесь можно поживиться, как Никита Михалков не удовольствовался собственным опытом, как в «Статском советнике». И сыграл не плакатно, то есть пальчики растопыривал ровно настолько, не больше, чтобы не видно было из трюма Черноморского флота, говорок не форсировал так, чтобы журналисты пожалели о времени артиста, потраченном на Союз кинематографистов. Достаточно было увидеть Митю Савельева в глубине кадра за барной стойкой, чтобы уловить: в другой своей жизни он столь же правдив и не изменяет себе, как и в этой, литературной, публичной. Достаточно промелькнуть кадру в зоопарке, где простецкий (по амплуа) Бычков в маске бедного, но гуманного итээровцаИнженерно-технический работник сладкозвучно вопрошает сына, не жалко ли мышку бросить на съедение крокодилу, чтобы вздохнуть... и «наших пожалеть». Когда же крокодильчик побрезговал мышкой, не разуверившийся в правильном мироустройстве папа объясняет сыночку, что крокодил не голодный. Ах, как удачно прошел воспитательный урок про акул первоначального капитализма. Но издевательство Балабанова над книжниками и фарисеями уклончиво, здесь он режиссер-минималист.

Про каждого — и про недоуменного персонажа Мерзликина, и про хама, изображенного Краско, трупа в туалете — одновременно скелета в шкафу, и про Степанова, смешливого, рыхлого, цепко простодушного — в этом цимес — Быка можно написать поэму в прозе. Но у меня — тезисы, то есть жанровый аналог комикса или графического романа.

15. И вот еще почему 90-е здесь состоялись без лажи, без всяких иллюзий. Замечательные, но изношенные в сериалах, в жизни, в плохих (как говорится, «интересных») фильмах-обманках актеры сыграли изумительно не только благодаря Балабанову. Их точность, их естественность — да, да, вместе с фиксами, толщинками, челюстными протезами, безъязыкостью, расплавленной в отличных диалогах, и так далее осваивались из воздуха и почвы 90-х!

Из жестоких игр, легкой наживы, возбудимости и безразличия.

Из того социального, культурного — и в археологическом смысле тоже — слоя, который пропитал, огранил такую органическую — игровую — возможность подробностей и обобщений. Не частый случай, когда задача «идти от себя и от роли» решается практически без накладок. Накладок не в смысле нашлепки на плешь, но оплошностей в исполнительской технике.

16. Не фанера эти «Жмурки» и не «балаган». Это мертвые — первая после пролога сцена в морге недаром — души 90-х оживают в разное время, независимо от социального заказа и пожеланий самой сердечной публики. Эти уцелевшие мертвые всегда свидетельствуют о невообразимой реальности.

17. «На зеркало неча пенять, коли черт догадал (кому-то) родиться в России с душой и талантом» (две вместе цитаты)К присказке про зеркало примешана цитата из письма Пушкина: «Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом».

18. Как писал Бахтин в маске (под псевдонимом П. Н. Медведева), «жанр уясняет действительность; действительность проясняет жанр».