Пупс земли: «Барбигеймер» — апофеоз полярности. У Кристофера Нолана плохая новость, у Греты Гервиг — получше

Когда полтора года назад рождался маркетинговый мем «Барбигеймер», вряд ли кто-то из пиар-отделов Warner bros. и Universal (тем более — из сетевых остряков) догадывался, как далеко все зайдет и насколько велика в этой шутке доля истины. Прикол же был в наглядной полярности образов: мрачный гений Оппенгеймер, стоящий за созданием страшнейшего оружия в истории человечества, против жизнелюбивой ожившей куклы Барби, обитающей в розовом потребительском парадизе. В итоге — рифмы, что нарочно не придумаешь, мемы, которые мы заслужили, и обширная дискуссия, где каждый вопрос достоин отдельного материала. Пока же, в тени исторических событий, экономических кризисов и ядерного шантажа, интересно поразмышлять, какую картину мира нам предлагает эта ситуативная дилогия о страхе смерти — кукольной и атомной.

I. Большой взрыв

Ключевой момент в обеих картинах — 1959 год. В черно-белых сценах «Оппенгеймера» Льюис Штраусс (Роберт Дауни — младший), возглавлявший Комиссию по ядерной энергетике, отчитывается перед Сенатом о политической деятельности. Президент Дуайт Эйзенхауэр выдвинул его на пост министра торговли, и теперь представители всех штатов должны кандидата утвердить. Простая формальность превращается в «суд истории»: причастность к Манхэттенскому проекту, который возглавлял Роберт Оппенгеймер (Киллиан Мёрфи), ставит крест на амбициях Штраусса. Само заседание в Сенате опоясывает фильм Кристофера Нолана, не позволяя режиссеру далеко уйти от якорного (или ядерного) события.

В «Барби» Греты Гервиг тот же год — точка отсчета, миг сотворения (современного) мира: посреди каменной пустоши девочки 1950-х играют с пупсами и чайным сервизом, пока не замечают её — исполинскую пластиковую девицу в черно-белом бикини (Марго Робби), которая больше похожа на современных американок, чем любая игрушка до нее. Эпилог иронично стилизован под знаменитую сцену из «Космической одиссеи 2001» Стэнли Кубрика, когда обезьяны встречали каменный монолит, чье энигматичное совершенство будет преследовать людскую цивилизацию до скончания времен.

II. Адский рай

Разница между мирами «Барби» и «Оппенгеймера» тоже на самом деле не столь велика, как кажется. Физик-теоретик живет в декорациях академических заведений, составляющих важную часть иконографии гения в XX веке: визионерское одиночество в съемной комнатушке, муки и панчи в аудиториях, треп на общественные темы в кампусе, пара постельных сцен не секса ради, но обнажения души (именно тут Оппи сообщает возлюбленной словами «Бхагавадгиты», что он «Смерть — разрушитель миров»). Особняком — наукоград посреди степи Нью-Мексико, где ученый наконец совмещает страсть к физике и ранчо, параллельно приближаясь к пониманию мира — через постижение того, как его уничтожить.

Если мемориальные места Оппенгеймера легко представить в качестве линейки наборов LEGO, то в случае с «Барби» и фантазировать не нужно: блокбастер от Mattel (не путать с Marvel) плотно вдохновлен реальными событиями, точнее — моделями. Все эти домики мечты, машины с открытым верхом, каждая обитательница — от президентки-афроамериканки (Исса Рэй) до вечно беременной Мидж (Эмиральд Феннел) — были в продаже и теперь воплощают попытки большого бизнеса угнаться за комнатным воплощением американской мечты.

Вдвойне показательно, что обе картины проникнуты библейским пафосом. Оппи травит яблоко наставника на лабораторном курсе и называет первое испытание бомбы «Тринити» (в честь поэзии Джона Донна, но что это меняет), а камера Хойте Ван Хойтемы не преминет взглянуть на гения снизу вверх, словно события показаны глазами его учеников-«апостолов». В кукольном райке Барбиленда вечно неуместный Кен (Райан Гослинг) служит подобием Адама для недоступной (во всех смыслах) Евы, которую тут сотворили первой — правда, не совсем по образу и подобию дочери Рут Хэндлер. Сама мать-создательница (Ри Перлман) явственно устранилась от дел, позволив потребительницам и корпорациям самим разбираться с кумирами и (их) дальнейшей судьбой.

III. Насколько глубока кроличья нора?

Амбивалентность подходов проявляется не в гамме или фиге в кармане, а во взгляде на персонажей — в том, как титульные герои оказываются (не) мерой всех вещей. Что бы ни происходило в мире, у Нолана каждое событие обращается к Оппенгеймеру: в вихре перекручиваемых таймлайнов можно и не заметить, что у него нет истории — только судьба. Мог ли кто-то, кроме Роберта, завороженного музыкой небесных сфер, дирижировать лучшими умами США, создавая атомную бомбу? И хотя генерал Лесли Гровс (Мэтт Дэймон) упоминает других кандидатов, в логике фильма это пустая формальность, дань факту: тень сомнения не омрачает ни кадр, ни лицо Мёрфи.

У Гервиг — свой фатум, из эпохи метамодерна: когда Стереотипную Барби настигает проклятье в виде прямых ступней (и перспектива целлюлита), она вольна не покидать Барбиленд, медленно становясь местной фрикиней, как Странная Барби (Кейт МакКиннон). Та даже предлагает ей выбор — на манер Морфеуса с его двумя пилюлями: привычная туфелька или не калечащий ступню крокс, символизирующий отправку в Реальный мир. Там Барби нужно разыскать девочку, которая, играя с ней, задумалась о бренности бытия — и отправила в розовый парадиз морщины опыта.

Таким образом, героиня Робби устремлена вовне — пускай не к переменам, но возвращению статус-кво. Она вообще не столько действующее лицо, сколько свидетельница чужой рефлексии, медленно понимающая что-то про себя. Если Нолан так и остается в коробке юношеского максимализма, сводящего все на свете к ребусам и «универсальным» понятиям с большой буквы, то Гервиг выпускает Барби из привычных обстоятельств «собрать фидбэк» — мир посмотреть, себя показать, послушать других. Это не только дарит им с Кеном еще один библейский момент — осознание субъектности (а-ля наготы), — но и запускает в «идеальной девушке» механизм сомнения в прежней жизни.

IV. Лошади

Заслуживший много восторгов (и чуть меньше обиженной критики) Кен, подцепивший в Реальном мире идеи патриархата, в какой-то момент признается, что разочаровался в «мужском превосходстве», когда понял, что это никак не связано с лошадьми. Увлечен непарнокопытными и Оппенгеймер, разрывающийся между ношей гения и простой радостью — покататься верхом по ранчо Perro Caliente. Может быть, гэг про любовь к лошадям, замаскированную под обязательный атрибут маскулинности, неидеально «проиллюстрирован» в фильме Нолана, зато по части нейминга портрет довольно точен. И Perro Caliente («хот-дог» по-испански) и «Тринити» — пафосные названия в духе «мачо-дача-хата-хаус» (в оригинале — mojo dojo casa house).

V. Многоточие

Конечно, в весовой категории «фильм за $100 миллионов» сходятся не столько конкретные авторские позиции, сколько идейные векторы. В каком-то смысле «Барбигеймер» — это краткий пересказ «Твин Пикса» для посетительниц и посетителей мультиплексов: у Дэвида Линча тоже новейшее зло зародилось в момент испытания атомной бомбы, а противостояли ему экстравагантные обыватели из увиденного во сне ситкома (оригинальный сериал), которых ждет трансформация под воздействием реальности (третий сезон, где и показан момент Х).

Нолан, по иронии, тоже предчувствовал «схватку» двух тентполов — в «Доводе» (еще не подозревая, что отводит себе роль умирающего от рака олигарха). «Оппенгеймер», при всем техническом мастерстве и даже нехарактерных для режиссера остроумных диалогах, не предлагает картины будущего — только печальную завороженность прошлым, которое ни бросить, ни продать (впрочем, фильм про атомную бомбу все-таки пользуется спросом). Нолановский гениальный ученый, видящий то, что недоступно другим, бесконечно мечется между двумя крайностями (например, Эмили Блант и Флоренс Пью), воплощая монотонную трагедию полярного мира.

В «Барби», нашпигованной интеллектуальной собственностью Mattel похлеще любого рекламного ролика, наряду с искусными гэгами, неловкими метакомментариями и неизбежным для блокбастера популизмом, есть устремление в будущее. Героиня Робби не просто свергает карикатурный патриархат, столь же утрированный, как корпоративный диктат или сестринский рай, или дает выговориться усталой Глории (Америка Феррера), чья жизнь никогда не будет похожа на Барбиленд. Она принимает ответственность за разрыв между теорией и практикой, идеей и реализацией, намерением и капиталистическим угаром. Более того — решает поселиться в мире, который косвенно «сотворила», чтобы пройти этот нелегкий путь наравне со всеми. Не очень похоже на решение всех проблем, но, как известно: взрывать не строить.