Беспокойство: «Незнакомая дочь» Мэгги Джилленхол

In a mother’s distorting mirror,

They discovers the Meaning of Knowing

W.H.Auden

Леда (Оливия Колман) приезжает в «рабочий отпуск» на греческий остров. Одна. В чемодане книги и распечатки. Преподает в Кембридже. Переводит на итальянский Йейтса и Одена. Ей 48. Но «выглядит хорошо». Ее встречает и провожает в квартирку пожилой, сухой, сексуальный консьерж (или управдом) — с виду с хиппарским прошлым (Эд Харрис). На пляже у кромки воды она расположится под зонтиком и обложится литературой. Обещается покой, но брезжит и неясная тревога. Вблизи возникает молодая красавица мать (Дакота Джонсон) с маленькой дочкой. Они плещутся в море, играют, дурачатся. Неподалеку их родственники — назойливые американцы. В романе Элены Ферранте, по которому снята «Пропавшая дочь» (в переводе «Незнакомая дочь»), на их роли были назначены бурлящие итальянцы.

Наблюдение Леды за счастливыми отдыхающими, наблюдение тайное и откровенное, выталкивает ее в воспоминания. Развернутые флешбэки молодой Леды (Джесси Бакли) — это сцены из супружеской жизни с благонравным мужем, двумя дочками, истязающими мать необходимостью заботы. Она же рвется за стол с рукописями, к книжкам, к филологическим трудам и мечтает о карьере. Она же — неизбежно и банально — срывается в адюльтер, а следом уходит из семьи на три года, во время которых не видит своих дочек. А потом вернется восвояси. Любовь к ним помешает ей стать собой — так ей казалось. Потом — ровно наоборот. Теперь дочкам по 20 с лишним лет. Они живут в Канаде, где работает их отец, и общаются по телефону с независимой мамой как ни в чем не бывало.

События в смущающей реальности острова, искрящей деликатно, но неотвратимо эротическим током, — во взглядах-касаниях Леды с матерью крошки Елены Ниной (Дакота Джонсон); Леды с героем Харриса, в прошлом, похоже, ходоком; Леды с пляжным спасателем-студентом (Пол Мескал), проводящим каникулы за учебником и с любовной интрижкой; Леды со стоппершей (Альба Рорвахер), которую (вместе с мужем) приютила на ночь, — скрещены с потоками любви, но и с разрывами молодой филологини. (Эхо этой истории можно при желании расслышать в «Другой женщине» Вуди Аллена с Джиной Роулендс в роли завкафедрой философии, не желающей иметь детей из-за любви к работе, разведенной из-за такой любви, но женскость свою и потом ни на миг не упускавшей.)

Кажется, что дебют в режиссуре Мэгги Джилленхол — подачка женским страстям, женской виктимности, неудовлетворенности, расхожей двойственности, поверхностной противоречивости. И всё. Ну да, актеры выше всяких похвал. Ведь звезда Джилленхол одарила их выразительной палитрой чувств, реакций и пластики. Но фильм этот — не актерский в том смысле, как принято это сочетание слов употреблять. Снятый по женскому роману Ферранте, знаменитому, но не слишком занимательному и замечательному (если судить по переводу), фильм МДж завораживает просодией кинематографической материи поверх барьеров — поверх фабулы и сюжетной повестки.

Подобно тому как Ферранте скрывает свои настоящие имя с фамилией, свой пол, свое лицо, фильм МДж прикрывается иллюзией очевидностей.

МДж снимает очень близко к тексту, но атмосфера, воздух, детали и легато эпизодов ее фильма разнятся от романа настороженностью и опасными связями. Или намерениями. При прямолинейных сюжетных коллизиях.

Живительная камера Элен Лувар приближает женские лица, портретируя — без чрезмерного упоения — вибрации внутренних состояний героинь. А саундтрек Дикона Хинчлиффа насыщает плоть фильма затаенной, ранящей слух угрозой.

Внутренний тремор стучит едва ли не в каждом обыденном эпизоде, побуждая ощутить в нем подноготную, подкладку триллера. Психологической мотивацией такой тремор, такой триллер объяснить нельзя. Точнее, можно, но тогда фильм сведется к более или менее болезненным отношениям матерей с дочками, к борьбе женщины за самостийность, которыми Венеция-2021 в разных вариациях была буквально ушиблена.

«Пропавшая дочь» — это психодрама, в которой все-все, а не только Леда, ищут, находят на время, теряют опору своему «я», отвлекаясь от себя в одних предлагаемых жизнью обстоятельствах во имя неизвестности или заглушенного опыта, заблуждаясь, получая удовольствие, сомневаясь, стыдясь, бунтуя, укрощая наклонности и так далее.

«Греческий хор» — пляжное окружение — на этом острове вторит, нюансирует, усугубляет раздрай сильной протагонистки.

Оксюморон заключается в том, что этот фильм получил в Венеции приз за сценарий. Не оригинальный, а какой тогда? Драматургия отношений персонажей, актерского существования и партнерства принята была за сценарное достоинство. Но вот что более странно. Незагадочность того, что происходит с героями, которые стреножат свою тягу друг к другу, но и ей отдаются, как молодой спасатель и уставшая от материнского бремени молоденькая Нина или как консьерж, наведывающийся с пойманной только что рыбой для ужина к Леде, возбуждает беспокойство — доминанту настроения, тональности «Пропавшей дочери».

The chill of the crooked wing — «холод искривленного крыла» — строчка Одена, которым занимается Леда, цитируется в романе как рефрен, сопровождающий — наподобие сигнальной одомашненной реплики — в семье молодой филологини разные житейские события, в фильме МДж окутывает и пронизывает все, кажется, эпизоды. Крикливые, настырные, угодные простецкой и наглой американской банде родственников на пляже, и эпизоды вполне нейтральные, расслабленные — в квартирке Леды с террасой, откуда виднеется море.

Этот островной рай подточен уловками, рассекающими волны его внешнего благолепия. Тарелка с фруктами, гостеприимно ждущими приехавшую гостью, на вид зазывная, при ближайшем рассмотрении отвращает. Сгнившие фрукты; насекомое на подушке, испугавшее ночью Леду; кукла, которую она украла у Елены («ведь любая мать — это дочь, которая играет») и из которой (во время мытья) сочатся грязь, песок, черви; сосновая шишка, больно ударившая Леду в спину. Все это работает на атаку тревожности. Соответствует положению между войной и миром. При всем том МДж, конечно, занимает в заурядном литературном материале существо женскости, ее амбивалентная природа, внутренний хаос, ее способность к самообузданию — что важно, вовсе не жертвенная, а естественная и наступающая как «значение осознания» (см. эпиграф). Действенного и очень интимного. Как бы элементарно это ни казалось. Потому что, повторю, направляет восприятие этого фильма именно просодия.

«Куда ты», — наезднику молвил начетчик» — заезженной матери, сбросившей свои обязанности, и женщине, и привлекательной карьеристке, чей доклад (или она сама) вызвал восхищение усталого, вполне жовиального профессора (Питер Сарсгаард), сыплющего товарным набором имен (Бурдье и Рикера), обольстившего молоденькую Леду, обольщенную успехом на конференции.

В пляжной встрече были у параллельных мам (Леды с Ниной) и совпадения. Как-то Елена исчезла. Ее бросились искать. Но нашла ее Леда. Когда-то то же самое произошло и с дочкой Леды на пляже. Разве стоит напоминать, что дочкой мифической Леды, изнасилованной Лебедем, стала Елена? Однако не зря, хотя кто знает, героиня Ферранте названа так.

Жестокосердная история с куклой, параноидальная охота за которой превратилась в ад для Нины, в истерику Елены, в мазохистский драйв или невнятное (кому, за что?) возмездие Леды, оказалась парафразой участи расколотого сознания протагонистки, умеющей держать удар, романа и фильма.

Леда и есть потерянная дочь, играющая с куклой в дочки-матери, а в прятки — с «дочерью своей» Еленой.

Постаревшая, но не повзрослевшая Леда, склонная к фантазиям, не забросившая занятия, чувственная. И все еще жаждущая, не пренебрегая запретными играми, стать самой собой. Или с собой совладать. Из двух углов — в середину.