«Бессмертный» — документальная антиутопия про окуклившееся советское «всегда»

В 2010 году на «Артдокфесте» показали короткометражный фильм «Завея», номинированный на премию «Лавр». Портрет одинокой бабки, которая в мертвой белорусской деревне встречает Новый год в полном одиночестве, разве что с Лукашенко по телевизору, привел меня в ярость. Каждый кадр фильма был построен так, чтобы зритель испытал жалость, прочувствовал чужое одиночество, проникся бабкиным положением: никто не приехал к ней на Новый год, соседи поумирали, она лежит плачет, а на окне мигают гирлянды. Вся эта тщательно сконструированная драма разбивалась об один вопрос: а кто же тогда снимает? Какого черта режиссер с оператором оплакивают бабкино одиночество, любуются чужой трагедией, вместо того чтобы зайти в комнату и поздравить старуху с Новым годом? Режиссер не должен вмешиваться, а должен делать вид, что он муха на стене? Понимаю, но это лицемерие — сначала строить в чужом доме стену, а потом делать вид, что ты на ней муха. На обсуждении постановщицу Ксению Охапкину спросили, почему оператор не мог или не хотел войти в дом. Она ответила, что за всем этим есть некая личная история, но это неважно, потому что у нее был совсем другой режиссерский замысел, она хотела показать одиночество.

Через несколько лет и фильмов Ксения Охапкина сняла «Бессмертного», получившего два Гран-при («Артдокфеста» и докконкурса фестиваля в Карловых Варах) и отправленного на «Оскар» от Эстонии (у фильма эстонский и латышский продюсеры). Эта песнь льда и металла производит такое сильное впечатление именно потому, что в фильме есть режиссерский замысел, именно потому, что сюжет здесь сконструирован автором, именно потому, что мухи на стенах в таком климате не выживают.

Апатиты, вечная тьма. Дети учатся взрослой жизни: девочки — танцам, мальчики — смерти. Будущие неизвестные солдаты, ученики «Юнармии», разбирают и собирают автомат, учатся стрелять, отжимаются, повторяя, какой сегодня праздник. День героев Отечества. Еще раз: День героев Отечества. Еще раз. Девочки разучивают танцевальные движения. Мужской мир не пересекается с женским. На улицах — тени машин, тени людей. Снег.

Это документальная антиутопия. Пространство — постапокалиптическое: руины, умирающие здания, металлические конструкции. Время — окуклившееся советское «всегда», время бессмертных подвигов и ежедневного труда. Действующие лица — толпа или колонна, человеческая масса, снятая со спины, подростки, в крайнем случае — одинокий рабочий или одинокий памятник, тоже, впрочем, снятый со спины. (Ксения Охапкина в одном интервью сказала, что специально так снимала людей, пытаясь сымитировать взгляд тех, кто управляет государством.) Взрослые — это не люди, а функции: либо машины по воспитанию других машин, либо фотографии на кладбище. Дети — послушные, и потому счастливые — пока еще отделены от функции, пока еще задают вопросы, пока еще ковыряют в носу, пока еще живы. Но уже готовы замереть на месте, упасть и отжаться, стать героем Отечества.

В фильме несколько смысловых пластов, и, судя по обсуждениям «Бессмертного», все охотно считывают лишь один — идеологический, милитаристский: в России детей превращают в солдат, готовят умирать за родину, а родина их — вечная мерзлота, холодильник для замороженных продуктов. Но фильм не был бы настолько сильным, не будь в нем других смыслов, других пространств. Это не просто высказывание о современной России. Это послесловие к Советскому Союзу, его мифам и его несбывшемуся бессмертию. Это размышление о природе рабства и о том, что ради выживания человек готов расчеловечиться, развоплотиться, стать толпой, остаться в трудовом лагере, даже когда ворота в нем будут открыты. Это роман воспитания. Наконец, это солярный миф, в котором праздник самодеятельности оказывается актом борьбы против тьмы зрительного зала, то есть против себя же самих, и золотой бюстик Путина освещает путь. Для освещения есть еще солнце, нарисованное на стене, прирученный огонь, которым топят лед, и золотое дерево у дороги. Символы, символы. Ночь за Северным полярным кругом длится много месяцев, свет надо беречь.

Не знаю, входит ли в авторский замысел параллель с рассказом Борхеса «Бессмертный» — о реке, чьи воды дают бессмертие, и о том, как пуста жизнь вечного: в ней нет сострадания, и каждый поступок — лишь отголосок других. Город, который построили бессмертные, ужасен, ибо лишен смысла и цели. «Каждый человек здесь никто, и каждый бессмертный — сразу все люди на свете», — говорит рассказчик, и это идеально описывает Апатиты. Место, которого не существовало до советской власти. Охапкина выбрала его намеренно: город начался с трудовых лагерей, так что, в сущности, Апатиты — это не только квинтэссенция советскости, советского образа жизни, но и пустое место. Людям, которые тут существуют, нужны ритуалы, нужна идея, нужно понять, как выжить во тьме.

Вот так: подчиняться. Подчинять. Подчиняться. Еще раз.

В «Приходи свободным» (2016), предыдущем фильме Охапкиной, снятом в жанре визуальной антропологии, поэтизировался и ритмизировался быт чеченского поселка. «Бессмертный», при узнаваемости авторского почерка, устроен иначе. В «Приходи свободным» люди были природной силой, в «Бессмертном» они — детали гигантского механизма, застывшего в черном городе. Они развоплощаются, становятся мельтешением, тенями, углем. Апатитами.

Иногда фильм кажется слишком холодным, слишком сконструированным. Похоже, сцены в помещениях прошли цветокоррекцию, чтобы лица были такими же серыми, как и все вокруг. Похоже, в финале режиссеру не хватило вкуса, и связка кладбище — Дом ребенка выглядит лобовой, примитивной, искусственной, недостойной бессмертия. Похоже, режиссерский замысел в некоторых эпизодах мешает живой жизни, вносит ненужный пафос.

Но в фильме есть угольные коридоры и тусклый свет жилых домов, как в какой-нибудь постапокалиптической игре. Черная бездна зрительного зала и девочка, размахивающая флагом, как будто молящая о помощи. Сияние огней и огоньков в ночи. Вагоны с углем, плывущие над городом. Синяя ткань облаков. А ближе к концу в фильме внезапно появляется бродячая собака, на ее шкуру налип снег, она одинока и неприкаянна. Она тоже, конечно, символ: бездомна, свободна, наверняка мечтает о хозяине и ежедневной кормежке. Она не лает, а внятно произносит в камеру: «Гав. Гав» — человеческим жалобным голосом.

И становится ясно: весь фильм — просто небольшой эпизод из длинной сказки. Экранизация паузы между «и отец отвел детей в лес, да там и бросил» и «сели они на пенек и заплакали».