В белоснежном гробу: «Ван Гог. На пороге вечности» с Уиллемом Дефо выходит в прокат

Винсент Ван Гог (Уиллем Дефо) пишет «Башмаки», срисовывает те, что стоят у входа в квартиру брата Тео (Руперт Френд), в меру плебейские и одновременно схожие с чем-то абсолютно природным. Он быстро наносит на холст яркие краски и после неуверенной паузы начинает преображение чистого цвета в монохромный реалистический портрет грязной обуви. Для сегодняшней Википедии — это символ его сложного пути, для самого Ван Гога — последняя ошибка. «Башмаки» — одна из последних работ, выполненных в Париже, и по совместительству финал секулярногоСвободный от церковного влияния, светский периода его творческой биографии. Ван Гогу вскоре станет понятно, что социальное неравенство — удел человечества, а он метит выше. Винсент уедет на юг Франции, в Арль, писать девственную природу, отрекшись от предыдущих работ и постепенно — от своей тогда еще невсамделишной общественной жизни. Единственными товарищами художника будут мольберт и краски (снятые макропланами с вуайеристской дотошностью). Его творческий метод нивелируется до техники мазка, быстрого и уверенного. С реализмом будет навсегда покончено. Вкратце кино — об этом.

Жизнеописания Ван Гога начинаются с переезда на юг. За кадром — трудное, зависимое от независимых родителей детство, работа в торговой фирме и дальнейший отказ от работы в принципе, занятия в Королевской академии изящных искусств, результатом которых стало решение постигать стезю на собственном опыте. Ван Гог, проповедовавший шахтерам Евангелие. Ведомый желанием быть нужным обществу, он пытался слиться с пролетариатом. Ван Гог, пытавшийся создать семью. Он жил с беременной проституткой, что привело к разрыву отношений с родителями и концу его зависимости от отчего дома. Он проповедовал, но не был пророком. Считал, что любит, но никогда не любил. 

Роль 30-летнего Винсента исполняет 63-летний Уиллем Дефо, Иисус Христос из субверсивногоУстаревшее — подрывной, нипровергающий фильма-евангелия Мартина Скорсезе«Последнее искушение Христа», 1988. На юге Франции грехи обнуляются. В коннотации, предложенной фильмом, Ван Гог — несомненно Иисус, но Иисус — в отличие от прочтения Шредера и Скорсезе — не поддавшийся искушению. Он так и говорит, что его признают после смерти, не сразу, ведь пока Иисус висел на кресте, он оставался обычным узником. Здесь его герой принимает божьи испытания с еще большей покорностью, добровольно выбрав мученическую смерть, в которой будут виновны не отдельные люди, а сразу весь люд, не современники, а век, само время.

Режиссер Джулиан Шнабель маркирует жизнь художника серией загадочных невротических приступов, которые тот не в силах запомнить, но во время них, по его словам, способен даже убить. В кино их форма — психоделическая. В мультиэкспозиции лицо Ван Гога постепенно теряет человеческие черты, а инфернально-аскетичное пространство его черепной коробки вдруг распадается на яркие мазки кисти. Голос одинаково страстно взывает к Богу и Тео. Режиссер действует эллипсисамиВ лингвистике — намеренный пропуск слова. Мы, как и беззащитный Винсент, никогда ничего не видим, знаем лишь о последствиях, всегда ужасных (например, о всем известном ухе, отданном случайной проститутке, или лечебнице в Сен-Реми-де-Прованс, где Ван Гог провел несколько плодотворных месяцев).

Ван Гог сыплет на лицо грязь, носится по лугам. Его преследуют голые деревья и пульсирующие, как в фильмах Довженко, желтые подсолнухи. Слово, характеризующее Ван Гога, — «солипсизм»Философская позиция, представители которой сомневаются в возможности объективной реальности, а потому полагаются исключительно на индивидуальное восприятие мира. Нечто подобное проделывал Александр Сокуров: поэтика «На пороге вечности» сродни той, которой дышит «Мать и сын». (К слову, Сокурову мог бы принадлежать и перформативный финал: Ван Гог лежит в белоснежном гробу, окруженный своими полотнами; вокруг — ритуально передвигаются все герои фильма.) Камера оператора-визионера Бенуа Деломма извечно дергается, дрожит, изворачивается в тревелингеСъемка в движении — с камерой на операторской тележке или в полете. Иногда неразличимы предметы и лица — как иной раз на картинах Винсента. Уиллем Дефо в редких крупных планах изображает автопортреты художника. Поль Гоген говорит ему: «Твоя цель — показать людям собственное восприятие реальности». Джулиан Шнабель следует этому наваждению и, как и многие биографы от искусства, пытается показывать чужой эзотерический мир. И все-таки остается самим собой, Джулианом Шнабелем, склонным к излишней патетике и спонтанным переходам к разговору о добром и вечном, привязанным к форме классического байопика, как говорят, «голливудского образца».

Ван Гог как миф. Он ведет длинные беседы со штатным психологом, объясняется с официанткой насчет идеалов, диктуемых «Ричардом III», а в ответ на обвинение пастора называет того Понтием Пилатом. Вместо флешбеков — ряд парижских профессиональных неудач: выставка в баре и разочарованность в нагло смеющихся за соседним столиком буржуазных художниках. В социуме Ван Гог — психопат. Когда начинает говорить с девушкой, та принимает его за насильника. Когда начинает рисовать служанку, та заслоняет руками лицо. С активистским рвением отгоняет ораву детей от свежей работы.

В случае «Скафандра и бабочки» такой метод кинобиографии, скрипя зубами, уместен. Но что для редактора глянца хорошо, аутичному художнику — смерть. И если условный Караваджо Дерека ДжарменаРечь о байопике «Караваджо» 1986 года живет в мире собственных картин, соприкасаясь с ним посредством придуманных режиссером натурщиков, Ван Гог Джулиана Шнабеля живет в самом обыкновенном мире, который под воздействием художника все же иногда засахаривается. Как и всякое солипсическое кино, «На пороге вечности» не может удержать внимание на отдельных лицах и персонажах. И как всякий «оскаровский» байопик, фильм не способен в полной мере передавать палитру чувств, стать порами тела беспокойного Винсента.

Титры. Желтый цвет, много желтого цвета.

Моя любовница — моя кисть. МимесисПодражание искусства реальности, основополагающий принцип эстетики — в первородности оттенка.