«Ты сам надежда и опора»: «CЭР» Сергея Бодрова — одиссея, которая разрушает иллюзию

Действие берет начало с места в карьер с первого кадра, где общим планом, с верхней точки, увиден огороженный бетоном голый плац с выстроенными в каре детьми в одинаковых черных робах. Из внушительной шеренги здоровенных, налитых детин-воспитателей лениво, неспешно падают слова: «Ну вы, ублюдки... Сегодня совершил побег воспитанник пятого отряда Григорьев. Пока его не найдут, все учреждение переводится на особый режим содержания... Напра-во!» И далее — ночной плац, дети, коротающие, сидя на земле, часы «особого режима». На этом фоне первый титр: «СЭР». Что за «сэр» такой? Кличка?

Между тем беглец неторопливо проходит под носом дежурных милиционеров, бдительно осматривающих вокзальную толпу, берет билет, садится в автобус. Юный супермен с ясным взором чуть косящих глаз, за внешним спокойствием — сжатая пружина, готовность бежать, обороняться. Волчонок в овечьей шкурке добропорядочного, благополучного мальчика — успел где-то переодеться в «цивильное», в чужой кожаной курточке чувствует себя уверенно, как в своей. Действительно, «сэр»...

Комфортабельный «Икарус» мягко, беззвучно мчит по автостраде, увозя счастливого беглеца навстречу свободе, прочь от спецшколы для несовершеннолетних правонарушителей. Скорость. Дорога. Воля. И песня:

«Good bye, Америка, о! Где я не буду никогда... Мне стали слишком малы твои тертые джинсы, нас так долго учили любить твои запретные плоды...»

«Америка» — хит «Наутилуса Помпилиуса», прощание с великой иллюзией семидесятников — мечтой о свободе, чья обетованная земля там, за океаном. «Где я не буду никогда...» Звучащая на титрах «СЭРа», эта песня поначалу воспринимается лишь как эмоциональная подстройка, аккомпанемент к радости вырвавшегося на волю подростка.

Вспоминаются — естественное побуждение найти связь в двух разных произведениях одного автора — кадры иного фильма. Старенький автобус, бодро преодолевающий километры степной дороги под четкие ритмы «Битлз», везет молодых неприкаянных бродяг-музыкантов от одного маленького приключения к другому. Беспечные ездоки, небрежно носящие хипповые майки и потертые джинсы, лениво раскинувшиеся на сиденьях, расслабленные в движениях, вольные в отношениях, они играют в свободу — в Америку. Это — из «Непрофессионалов» (1985). Я отмечу лишь одну особенность фильма — остранненость авторского взгляда, которую невольно приписываешь героям, чувствующим себя в собственной стране пришельцами с чужой планеты. Этот угол зрения позволяет им при желании принять казахскую степь, проплывающую за оконцами автобуса, за, допустим, арканзасскую:

«Где я не буду никогда…»

Разумеется, в «Непрофессионалах» эта игра в «Америку» была лишь побочной, фоновой темой. В «СЭРе» автор предполагал «сыграть по-крупному» — сделать «советский американский фильм».

Сам сюжет побега из тюрьмы как будто напрашивался на такую игру, провоцировал жанр, диктовал стиль, избирал героя — эдакого отчаянного одиночку, бесстрашно преодолевающего опасности. А цель беглеца — колония, где отсиживает очередной срок его отец, — давала возможность увенчать «фильм-побег» рвущим душу сентиментальным аккордом финала.

Сергей Бодров, ходящий у нас в «молодых режиссерах», одновременно и опытный драматург-профессионал со стажем, без простоев и ощутимых неудач. Его упорная борьба в режиссуре со сложившимся собственным имиджем сценариста-комедиографа — сюжет особый, здесь его касаться не будем. Важно другое: сценарий «СЭР» писался твердой, уверенной рукой. С оглядкой на известные образцы да при наличии профессионализма сконструировать «американский» фильм — задача посильная. Тем не менее сюжет, так динамично раскрученный в самом начале, неожиданно стопорится, тормозит. Действие уступает место созерцанию уже в первом прибежище на пути беглеца — у его, видимо, давней знакомой, непутевой и одинокой Клавы. Метраж щедро тратится на зарисовки убогого быта Клавиных соседей, живущих в немыслимо жалких «курятниках». На пьяную пирушку у самой Клавы. На длинный ее проход по двору милиции, куда она явится, чтобы «заложить» своего постояльца.

Так же методично и пристально будет рассмотрена милицейская инспектрисса — хладнокровная дама с ухватками лагерной капо, равнодушно тасующая в руках Сашину судьбу — его документы и запрос «осужденного Григорьева» о сыне. Она же опознает Сашу по татуировке на правой кисти — «СЭР».

В полутемном карцере спецПТУ, куда будет водворен пойманный беглец, зрителя ожидает разгадка названия фильма. Над голыми нарами на стене запечатлен вопль души какого-то «воспитанника»: «Свобода — это рай». Титр пояснит, что «сэр» — тюремная татуировка.

В подробностях быта: казарменных коридорах, обшарпанных сортирах, хождении воспитанников строем, обыске их перед сном, молчаливом, единодушном избиении Саши в ночной спальне — в каждом миге этой жестокой, тюремной, по сути, жизни — обжигающая достоверность, точность знания материала.

Разумеется, съемкам предшествовали поездки в такие же спецшколы и колонии. Освоение натуры нанесло неожиданный и мощный удар по замыслу «американского» фильма. Перед лицом жестокой, бесчеловечной реальности детских тюрем конструирование стало невозможным, игра в «Америку» — неуместной. Следование канонам жанра отодвинулось на дальний план. На первый вышли «эмоции» — боль, совесть, сострадание. Материал уводил автора за рамки профессиональных проблем в пределы не менее значимых — нравственных.

Взяв на себя ответственность за реальную судьбу исполнителя главной роли — воспитанника спецшколы Володи Козырева, — режиссер этим шагом окончательно утвердил для себя превосходство нравственной задачи над чисто художественной. Поэтому — good bye, Америка! И поэтому же, кстати, не хочется предъявлять «СЭРу» претензии по части некоторых профессиональных и художественных просчетов.

СпецПТУ, куда заключен Саша, как будто накрепко закрыто от внешнего мира и совсем не нуждается в колючей проволоке в три ряда и охранниках с собаками, о которых мечтает помощник по режиму Агеев. Никто не помешает этому сытому, вальяжному вертухаю царить в своем маленьком государстве, самоутверждаться в безраздельной власти над «ублюдками»: «Они все здесь по пьянке деланные». Да что там внешний мир! Для этого внешнего мира Саша как раз — заведомый враг. И совсем не он, не Саша вызовет сочувствие у молоденькой медсестры, но здоровенный служитель из детского спецприемника, конвоирующий мальчика в больницу: «Тяжелая у вас работа». И врач никак не отреагирует, когда на его глазах милиционер изобьет Сашу ногой в тяжелом сапоге.

Но «свобода — это рай». И Саша повторно идет в бега. На этот раз удачно — до конца преодолевая немыслимо длинный путь от Алма-Аты до Архангельска. Но его печальная одиссея шаг за шагом разрушает блаженную иллюзию о том, что за стенами ненавистного спецПТУ, куда он попал, кстати, из столь же ненавистного детдома, — что за этими стенами ожидает чаемая свобода.

Ее нет.

Есть странный, вывернутый мир, сам воздух которого напоен липким страхом. Здесь Сашу снимают со случайного ночлега заливистой трелью свистка или травят собакой доблестные вохровцы. Здесь ловят, ликуя победу, — «Дра!» — и даруют свободу на полном ходу стремительно несущегося поезда — «Прыгай!». Здесь со внезапно пробудившимся в сонных глазах спортивным интересом наблюдают: «Ловят кого-то».

Какой там рай! Убогий быт предместий. Городская больница, похожая на каземат, вдоль стен которой, как арестанты, покорно ожидают больные в мышиных халатах... Угрюмая серая Москва, мрачной громадой проплывающая за окнами поезда... Истеричное частушечное веселье на борту северного парохода...

Лишь трое свободных людей, способных помочь и пожалеть, встретятся на длинном Сашином пути.

«Жрица любви», которая заставит раскошелиться и для Саши своего кавалера да выставит его поскорее, чтобы дать ночлег беглецу. Глухонемой конюх, с которым Саша проделает изрядный кусок пути в товарном вагоне. И, наконец, монашка, что спасет мальчика на последнем этапе побега, уведя его прямо из-под носа милицейского патруля. Все трое — каждый, как видим, в силу разных причин и побуждений — находятся в противоречии с общим законом, незримо нависшим над этим угрюмым миром, где «человек человеку — товарищ волк». И недаром рядом с этими свободными душами смягчается ожесточенное сердце затравленного паренька. Но к ретивым «охотникам» его сторожкая душа с готовностью поворачивается своей темной изнанкой. А там уже — холодный мрак отчаяния, готовность на все...

Чем ближе Саша к конечной цели своего путешествия, к краю России, тем очевиднее меняется его обличье. Вместо отчаянного «супермена» — усталый, сгорбленный парнишка в ватнике месит грязь под осенним дождиком. Меняются ритм, интонация, атмосфера фильма. Чем дальше, тем явственней проступают черты традиционной русской поэтики...

Исчезает последняя смутная надежда на какую-то немыслимую, волшебную помощь извне, на невозможный «счастливый конец». Навстречу Саше выйдет мрачный урка, безучастно и вяло взирающий на внезапно появившегося сына. И будет длиться мучительное в своей неразрешимости напряжение. Ночью в наводящей тоску тюремной комнате свиданий отец ровно, без интонаций рассказывает сыну о себе. Что родился в лагере, где мать, посаженную на пять лет за пять украденных колхозных огурцов, «прижал», может, вор, а может, охранник. Когда вышла, хотела бросить на вокзале, да пожалела...

Круг замкнулся. В мире-тюрьме и отец, и сын рождены зэками. Общество назначило им такую социальную роль. Она передается по наследству, как титул. Титул з/к.

Не поможет никто. Даже начальник колонии, каким бы чутким и благородным он ни был. Он так же несвободен, как все. Им управляет служебный долг, обязывающий отдать тебя в руки милиции. Помощи извне ждать не приходится. Спасение в тебе самом. Ты сам надежда и опора. И сам выбираешь свой внутренний закон. Саша выбрал милосердие. И взял на себя еще и эту тяжесть — безвольного, опустошенного, усталого зэка. Наврал про спецшколу для одаренных детей. Пообещал долгую счастливую жизнь после срока: на свободе, вдвоем, в своем доме, с мопедом и всем, что способна изобрести твоя голодная детдомовская фантазия. Поклялся: «Я буду тебя ждать». Дал отцу силу жить и «мотать» свой срок. И — пошел отсиживать свой.

На фестивале в Монреале «СЭР» получил Гран-при с символическим названием «Приз всей Америки». Разумеется не за «Америку», которой в фильме нет, но за человечность, которая есть.

Текст впервые опубликован в №3 журнала «Искусство кино» за 1990 год под заголовком «Здесь тебя не встретит рай».