Дальний мираж, пальмовый пляж: «Джетлаг» Михаила Идова

Никита и Женя собирались в любимый согражданами отпуск — 14 часов в Таиланд на сэкономленные средства. Не доехав до аэропорта, поссорились. Кажется, потому что Никита айтишник, на досуге придумывающий видеоигру, а Женя — проект-менеджер. В результате парень отправляется в Таиланд в гордом одиночестве, а Женя, уж совсем на последние деньги, спонтанно летит в Берлин, где ее приютит подружка Заза.

Никита заводит в тропиках общение с медитирующими дауншифтерами — такой же молодой парой, у которой тоже, видно, не все в порядке в отношениях. А вот у Жени все завертелось: подруга затащила ее подработать на съемочную площадку фильма «гениального» русского режиссера Германа, который работает в паре со своей столь же гениальной супругой, художницей Мелиорой (Ларисой). Проект-менеджер Женя (сверхчеловек в понимании режиссера) быстро привлекает внимание Германа, и не только в профессиональном смысле. Снимают, кстати, картину «Сирин» — про молодого Набокова в Берлине и его единственную неудачную измену супруге Вере.

Параллельно продюсер Германа соблазняет в Москве бездарную актрису, которая очень бы хотела у Германа играть. Живет она в квартире, которую сдает Никита. Москва очень маленький город и к тому же, как провозглашает один из героев, является единственным городом в мире.

В каком-то смысле одна Москва, пусть фрагментарно, присутствует в фильме, действие которого мечется между Россией, Таиландом, Берлином, Каннами, Лиссабоном и уж совсем ни к селу — Детройтом. Герои живут в вечном состоянии джетлага, оно же потеря души, как утверждают персонажи, цитируя Салмана Рушди. Душа не успевает за самолетом, поэтому некоторое время мы ждем ее, тоскуя, на новом месте.

Размазалась душа по земному шарику как манная каша по скатерти. Целый мир превращается в смазанный видеоряд. Темную улицу Берлина не отличишь от другой, аэропорты всюду одинаковы, португальский пляж безлик и пустынен. Каннский же светится дешевыми пластиковыми пальмами на грязном песке.

Чувство растерянности, отчуждения в фильме политично. Во-первых, в какой-то момент режиссер Герман оказывается арестован по навету за наркоторговлю: прозрачный намек на Серебренникова (Михаил и Лили Идовы написали сценарий «Лета»), а может, и еще других задержанных или затравленных деятелей искусства. Во-вторых, примерно со второй трети действия смыкаются границы, защелкиваются засовы, надеваются маски. Вообще, кинематографу еще предстоит оценить, насколько медицинская маска может быть выгодным визуальным элементом. Блудный Никита сталкивается на лестнице суда с Женей, снимает маску — и вот он уже «раскрылся». Почти так же выгодно, как закурить перед камерой, только эти герои уже почти совсем бросили курить.

Герои фильма Идова, как и производство, интернациональны. Как говорили продюсеры, это «креативный класс». Который живет «новой искренностью». Дух пророка этой искренности Ноа Баумбаха блуждает по пространству «Джетлага». Его персонажи тоже могли, расставшись с любимым человеком и потеряв жилье, сорваться, например, в Париж. Тоже были людьми сплошь творческих профессий и тоже делали друг другу мелкие гадости, продолжая говорить о высоких материях.

Но нечто трудноуловимое в них было симпатичнее. Возможно, дело в том, что Идову как-то трудно говорить о людях обыкновенных (пусть творческих). Они все оказываются в диапазоне от циничного продюсера, выбрасывающего использованных людей, до актрисы-неудачницы, идущей по головам, чтобы жить в этой самой Москве. Ни у кого из них нет мам, пап и воспоминаний детства: мельком упоминается, что Женя из «Еката», ну и что, из этого ничего не следует. Тут не до тонкой душевной жизни — замечается, только когда душа временно отлетела.

Точно так же упоминание Сирина-Набокова выглядит не к месту, хотя эту маску, конечно, хотелось бы примерить Идову, а равно его возможному альтер эго Герману. Конечно, Набоков мог жить в Берлине и Америке, художественно тосковать по России и писать про личную жизнь интеллигентного человека. Но чего у Набокова не было, это штампов. А «новая искренность» — давайте признаем это — и есть набор штампов.

Часто это можно сказать и про более почтенные искренности искусства: например, бодрое панибратство советской детско-подростковой прозы и кино. Вот эти вихрастые мальчишки и девчонки стали взрослыми людьми, брезгливо смотрящими на взрослый мир лжи и чистогана. И начали рассказывать про «образованных, но простых», как сказано в фильме, которые выражаются предельно «искренне».

«Ты, конечно, не поверишь, если я скажу, что это в первый раз», «Когда человек любит, он беззащитен», «Это история о нас». Одновременно герои всерьез произносят что-то вроде «аймсори» или «жжешь». Для чувства современности также представлены «меметичные» произведения вроде сериала Лапенко или рисунков художницы Космоножки. Все в куче это так же правдоподобно, как набоковская Америка с «техасами» и «Гемингвеями».

«Джетлаг» — выраженно провинциальное кино. Что простительно для экспата, который пытается окинуть мир взглядом с птичьего полета, однако постоянно путает, куда смотреть. Смешно при этом, что Идов продолжает свою заочную полемику с Балабановым: когда избитый Никита летит из Таиланда, стюардесса предлагает ему водочки, а он в ужасе трясет головой. Шутка смешная, однако, может, в самом деле сила в правде, а не в искренности? 

Новая искренность — дела минувших дней, даже выражение «новая этика» стало бумерским сленгом, а инфантильные герои Идова этого еще не знают. Впрочем, глаголом жечь сердца людей и необязательно, а особенно в жару: шутки про «Убить Билла», прохладный сумрак Берлина, все очень мило, и в каком-то смысле этого достаточно.