«Мертвые не умирают», но все стареют, и Джим Джармуш тоже

Петр живет в тайге вот уже третий год

Петр ушел от людей, он ушел от людских забот

Он просто устал от жизни и не держит зла на людей

Но было время, он был носителем великих идей

Химера — Петр

Три сомнамбуличных копа служат в городке на 700 человек: один, старик, живет в мире воспоминаний (Билл Мюррей), другой, кажется, догадывается, что он персонаж фильма Джима Джармуша (Адам Драйвер), третья как раз довольно обычная (Хлоя Севиньи). Жизнь течет настолько медленно, что, добавь к ним по соседству зомби, никто и не заметит разницы, ходят горожане примерно с той же скоростью, что и ожившие мертвецы. Словом, они и оживают: Земля налетает на небесную твердь (на самом деле сходит с оси), гравитация меняется, трупы восстают из могил.

Дальше следуют нюансы. Неспроста один второплановый персонаж новой картины Джима Джармуша «Мертвые не умирают» отвечает другому где-то в начале на просьбу поделиться на прощание какой-нибудь житейской мудростью: «Мир идеален. Присмотрись к деталям». Главная деталь здесь — сам 66-летний (уже) Джармуш, культ и икона по обе стороны Атлантики, премьерующийся в Каннах, успешный в прокате и при этом не выходящий из собственного мира, заволоченного сигаретным туманом, где бесконечно хрустит олдовая музыка (The Dead Don’t Die — это на самом деле название кантри-композиции Стерджила Симпсона). И из того мира он вдруг выпрыгнул с этой зомби-комедией.

Немало фильмов в последние годы, да и во все времена, грозили нам концом всего сущего. Но той же триеровской псевдобиблейской торжественности («Меланхолия») Джармуш отвечает разухабистым гимном тому, что называется rural America. Его попытка изобразить Твин Пикс без линчевщины — чистый анекдот. Стив Бушеми в незаслуженно для него простой шаржевой роли гипотетического трамповца, фермера в красной кепке с белыми буквами «Сохраним Америку белой снова». Пара-тройка провинциальных дурачков в разных ипостасях словно из набора «собери сам»: две официантки дайнера, один продавец на заправке, один владелец мотеля. Никакой аутентичности, это лишь декорация.

Главными звездами джармушевских подмостков становятся восставшие из мертвых, обычные трупики, которым позволена, кроме традиционного поедания еще живой плоти, небольшая отрада — вернуться к тому, что радовало их в жизни. И зомби (в их роли с удовольствием снялись всякие друзья Джима, например, Игги Поп, которому почти не нужен грим) спешат — кто на футбольное поле, кто в магаз за комиксами, кто за какой еще потребительской радостью. Ходячие здесь сделаны в стиле Джорджа Ромеро, которого Джармуш с благодарностью поминает: медленные, в целом неопасные, оторви голову — и всего делов; берут количеством, ведь мертвых давно уж больше, чем живых.

Но «Мертвые не умирают» не очень-то походят на любовное послание к жанру, в симпатиях к которому синефил Джармуш ранее замечен не был. Это именно что комедия, со вполне традиционными гэгами, но при этом вовсе без динамики. Выступая же на дистанции кинематографа жанрового и зрительского (понятно, что деление это условно, и Джармуш воспарил над демаркационной линией, но все же), фильм, запыхавшись, вовсе не доходит до линии финиша: слишком медленно бежал. Еще три года назад режиссер мог показать график водителя автобуса, который пять дней в неделю крутил баранку, потом два дня отдыхал, и воздушной поэтикой происходящего хотелось дышать, не останавливаясь («Патерсон»). Здесь же любимые, народные артисты потешно рубят бошки нарочито забавным ожившим мертвякам, а при этом дождаться титров кажется сложнее, чем второго пришествия. Словом, изменился ли Джармуш? Да. Верен ли был новый курс? Не факт.

Единственный призрак прошлого Джармуша времен «Мертвеца» (вот уж воистину мертвые не умирают, и «Мертвец» бессмертен) — Тильда Суинтон с прической в духе сенсея из «Убить Билла», чуть пародируя собственный образ просветленного мага-монаха из «Доктора Стрэнджа», играет здесь престранную шотландку-гробовщицу с катаной, пришедшую из совсем другого кино, которая, пройдя путь пса-призрака-самурая, исчезает.

Наконец, абсурдистский финал, одновременно издевательский (вновь проламывается чиненная-перечиненная четвертая стена), эпический (с битвой в условиях тотального численного превосходства соперника) и риторический. Том Уэйтс, возможно, самый близкий Джармушу автор, опутан старящим гримом. Его герой живет в лесу, предпочитает подножный корм и наблюдает в бинокль из-за кустика за развивающимся апокалипсисом (такой Серафим Саровский, только без чудес). В развязке он, наблюдая за концом локального человечества, вдруг продекламирует банальности о падении консьюмеристского мирка, о подмене души телом, о том, что люди даже еще до того, как лечь в могилу, а затем жутко воскреснуть, не были живы, а были только не мертвы. Временно.

Допуская в финале такую патетику, Джармуш не мог не почувствовать, что этот его неироничный лобовой выпад в антитезу полуторачасовой несерьезности не мог быть считан иначе как программное и именно что авторское высказывание. И в то же время воспринимаются такие наивно-старческие проклятия в адрес зажравшегося мира вовсе не как манифест поколения, поднимающий на борьбу с ожившими мертвецами (а для этого, Джим, нужно прежде всего побороть ожившего мертвеца в себе), а как якобы острая колонка в газете для стариков, где ее уже никто не прочтет, а если и прочтут, то не те.

Читайте также:

• Интервью Джима Джармуша