Бивни цифрового мира: фильм «Китобой» как симулятор Чукотки

«Там вот — Аляска, а вон там вот — Чукотка. Америка — Россия. Прошлое — будущее»,

— браконьер показывает китобою Лешке (Владимир Онохов) острова Большой и Малый Диомид, которые разделяют четыре километра, а также государственная граница и часовой пояс, линия перемены дат.

Аляска — слева, Чукотка — справа. Справа — поселок Лешки, где каждый день анонсирует смерть его дед (Николай Татато), а они с друганом Коляном (Владимир Любимцев) гоняют балду и на мопеде, когда сам Лешка не развозит мясо по деревне. Он хоть и китобой, да неудачливый. Слева – Америка, где пляшет перед камерой знойная женщина HOLLYSWEET_999 (Кристина Асмус), в которую Лешка безоговорочно влюблен. Погуглив, как выглядит ее родной Детройт, увидев высотки, американские флаги и даже статую Свободы, он решает, что нужно воспользоваться близостью границ и рвануть к любимой, пускай она его не ждет, не знает и не понимает. Дома как будто то же. Всюду клин.

Полнометражный дебют Филиппа Юрьева, получивший в венецианской программе «Дни авторов» главный приз, а на «Кинотавре» — за режиссуру, за лучшую мужскую роль (Онохов) и диплом Гильдии киноведов и критиков, — тоже линия перемены дат. Налево посмотришь — упрешься в зрачок цифрового Моби Дика, историю о рисковой одержимости, замещающей смысл жизни. Похожий роман с модемом аккурат в прошлом году разыгрывал Григорий Добрыгин в заснеженной трагикомедии Sheena667, лишенной природного, «первобытного» флёра Чукотки. Направо посмотришь — наткнешься на кости Левиафана, напоминающего о бесперспективности российской жизни. Сюда Юрьев, правда, даже не косится: пускай среди референсов была морозная строгость Звягинцева и его оператора Кричмана, государственное и социальное выброшены за борт. Об этом больше можно вычитать в сценарии Елизаветы Симбирской «Сезон охоты», который должен был стать новым драфтом фильма Kitoboy, но Юрьев все отмотал назад, а сценаристку даже не поблагодарил в титрах за годы альтруистичной неоплачиваемой работы — о чем с опозданием покаялся у нее в комментариях.

Впрочем, дело не в комментариях — ни в социальных, ни в социосетевых. Сколько бы реальности ни было допущено в кадр — а ощущение миража, фантазма возникает с первого титра, — фильм подчинен иной логике, что частично будто бы снимает с него как справедливые, так и чересчур въедливые претензии к недостоверности быта или по части экзотизации. Об этом говорит уже само название — Kitoboy латиницей. Логин от сексчата, который мог бы быть у Лешки, если бы он хоть раз зарегистрировался на сайте, куда ходил смотреть на HOLLYSWEET_999, как туристы подкрадываются на лодках, чтобы рассмотреть гладкие спины китов. О чем они поют, для кого танцуют?

Под этим логином на самом деле входит в чукотскую реальность Филипп Юрьев — ученик Учителя, сокурсник Твердовского, который успел снять четыре полных метра, пока ФЮ подбирал пароль к дебюту. Оба, что симптоматично, мудрят с реальностью, ищут баланс документальности с фантасмагорией (не зря в мастерской сочетали игровое и док), украшают концептуальными решениями по ходу пьесы. Статичная камера «Конференции» родилась на съемках под тяжестью темы; фронтальные кадры в Kitoboy — тоже метод, найденный на ходу, но созвучный центровым композициям наскальных рисунков, зафиксировавших чукотские легенды. Твердовского тянет в выси духовные и к христианской символике, Юрьев старается закопаться в малопознанную хтонь.

Ничего этого Юрьев не скрывает — как и того, что фильм рождался в поле и на монтаже: после шквала критики от операторов Михаила Хурсевича и Якова Мирончева, а потом и насмешек главных артистов — двух Володь, — которые порой напрочь отказывались произносить написанное или уходили в тундру на восемь часов — на свидания. Режиссер читал интервью Кронина с Херцогом, воображал всех Клаусами Кински, играл с актерами в приставку — и медленно продолжал снимать, пытаясь ухватить край того морока, который помог фильму дойти до производства.

Версия Симбирской — очень складная, разговорчивая, многофигурная, не утаивающая логику мира, — конечно, не билась с историей об утрате реальности. Девятилетняя Нарспи, метавшая гарпун метче всех и дальновидно изучавшая английский, слишком заземляла этот выпаренный на маскулинности влажный сон. Мешала своей реальностью одиссее о завоевании образа — хоть HOLLYSWEET_999, хоть далекой Чукотки. И как Джона Хилл в «Середине 90-х» (2018) придумал хулиганскую юность, какой у него никогда не было, так и Юрьев, выросший в Москве и поступивший против фамильной воли на режиссера, нарисовал себе херцоговского кита, которого нужно догнать и пронзить. Похожая на экзистенциальную пустыню сознания Чукотка — идеальная декорация.

Декорация с характером, постоянно сбивающая с истории спесь. Поэтому погружение Лешки в морок сопровождается визуальными гэгами: мастурбация, озвученная шкрябающим кастрюлю дедом; прелюдия к первому, возможно, сексуальному опыту – потешные гадания приезжей блондинки (Мария Чупринская), постные лица возле банки (!) красной икры, робость перед обнаженной грудью на фоне стены с фотообоями тропического пляжа. Кажется, все это — вплоть до странной рифмы между ритуальным сожжением покойника и обуглившимся американским маршмелоу — плод фантазии подростка, мечущегося между «я все могу» и «я улечу, убегу, испарюсь».

Подлинная реальность стучится в форточку, но остается за кадром.

Упадок некогда промышленного центра Детройт, ставшего меньше десяти лет назад декорацией для «Оно» (2014) Дэвида Роберта Митчелла, где злой рок гонялся за теми, кто не пользовался презервативами во время секса. Мелькает в кадре розовыми титрами и неоновыми огнями под Джонни Кэша представление о вебкам-индустрии, где, поминутно поправляя трусы, полуобнаженные девицы идут по коридору (!), чтобы работать из «офиса», как звезда пип-шоу Настасья Кински в фильме «Париж, Техас» (1984). Хотя позапрошлогодний хоррор «Веб-камера» и прошлогодняя «Эйфория» запоздало объясняли, что извиваться перед камерой можно и дома.

И, конечно, Чукотка, чей подлинный характер, возможно, раскроют местные кинематографисты, заявив право на субъектность, подобно кинематографии Республики Саха (симптоматично, что якутское «Пугало» и победило на «Кинотавре»).

Однако баллада о разбитом сердце Джонни Кэша, звучащая в первой сцене и настраивающая на фильм из второстепенной секции Sundance, дает самое верное впечатление. Kitoboy — это не только логин/ник для виртуального приключения в чуждый мир — Чукотки, вебкама, собственных эмоций, — но и давно аккредитованный способ складывать построчно чувства, не боясь быть осмеянным.

Kitoboy — именно кино приглушенных эмоций, которому свойственны перепады настроения, недомолвки, невольное хохмачество, мальчишеское позерство и раздробленность образов, за которые еще лет десять назад любили подтравливать поп-музыку. Тучи тревоги нависают над Лешкой: что дед все-таки умрет и он останется один; что добытчика-кормильца из него не получилось — знай со всеми жмется вокруг туши да разочарованно облокачивается на борт после промаха; дружба с Колькой верная и крепкая, как его башка, но поговорить по душам по возрасту не положено — остается переглядываться с черепом кита, похожим на матку и символизирующим что-то посконное, pure nature; любовь эта великая — из песен и американских фильмов — вот- вот распадется на пиксели, так и не сообщив, что ни слова она не слышит через монитор да и не ради слов танцует (и вообще это российская актриса Асмус, уже наполовину виртуальная после «Текста», ты чего, дурачок).

Многие интерпретируют финал фильма в духе «где родился, там и пригодился», но мотив этого шлягера скорее продиктован деморализующим 2020-м: не родная земля не отпускает Лешку, а фантазия, к счастью, оказывается не настолько сильной, чтобы выдернуть его из пучины-рутины. Возможно, промахи мальчика-китобоя в море и в любви должны быть зарифмованы, но если взглянуть со стороны — как на наскальную живопись, — то это в него, а не в кита/красну девицу не попадает гарпун фатума, который мог бы запустить необратимые последствия и путешествие не в Детройт, а в места не столько отдаленные.

Кит не выдаст, свинья не съест. Это была славная охота — как минимум для одного человека. Молодого режиссера Филиппа Юрьева, который доплыл до своей «Америки» и понял, что она — инсталляция из ржавых бочек. И как-то отпустило.

Впервые опубликован в номере 11/12 журнала «Искусство кино» за 2020 год под заголовком «Бивни цифрового мира»