«Коко-ди Коко-да» — хоррор о вечном страхе родителей за их смертных детей

Все просто: была счастливая полная молодая семья с маленькой дочкой, которая в один солнечный день умирает за секунду на руках у родителей. Пропускаем несколько лет: герои в полном раздрае, но остались вместе (хотя можно ли назвать это «вместе»), они едут отдохнуть на природу. Скандал — даже не очередной, а один и тот же без конца и края. Ночь, лесная дорога, она требует доехать до мотеля, он упорствует и сворачивает автомобиль на слабую тропинку, которая выводит их к поляне, где им суждено умереть. 

В первые послерассветные часы ей захочется наружу из палатки в туалет. Он вылезет вместе с ней и встретит выходящую из леса процессию, напоминающую сначала о цирке ужасов, потом приходят в голову некие опасные ретро-сектанты. Великан со сросшейся бровью в комбинезоне. Длинноволосая девушка почти что из японских хорроров 90-х. Собака. Во главе — пожилой ехидный мужчина в плоской шляпе с лентой. Они будут напевать детскую бессмысленную песенку: 

«Ко-ко-ко-ко-ко-ко-ко-ко-диии, ко-ко-дааа»

(автор рассказывает, что песенка эта про мертвого петуха, который огорчается, что с того света не прокукарекать), старик немного дирижирует тростью. Все они жестоко расправятся с остатками семейства, но семейство вновь приедет на ту же поляну и разобьет палатку, чтобы с утра все повторилось, но чуть по-другому. И так много раз.

Кровавый «День сурка» — необходимый жанровый элемент, вставной, но создающий саспенс (и еще как создающий). И повторы эти увлекательны: все дальше ему и ей удается сбежать, но все так же неизбежна кара. Но кара за что? Репетативная фигуральная смерть, приходящая в виде посланцев иного мира, — это не больше чем навязчивая мысль, одна на двоих, бьющаяся как жилка на виске: как было предотвратить то, что нельзя было предсказать; обратить вспять то единственное в жизни, что случается раз и навсегда.

Фильм Йоханнеса Нюхольма попал в международный конкурс Sundance и в национальный Гетеборгского фестиваля, что подчеркивает и колорит, и глобальную универсальность. Это, конечно, совсем не имеет отношения к делу, но на занавесе гигантского премьерного кинотеатра Biograf Draken, площадки Гетеборга, где впервые в Швеции показывали Koko-di Koko-da, нарисованы два гигантских драккара. И где-то очень вдалеке в «Коко-ди Коко-да», конечно, маячит генетическая память жителей Скандинавского полуострова, но не больше чем для перспективы: человек не так уж изменился со времен «Старшей Эдды», у него осталось сильнейшее из заложенных природой переживание — горе потери. Между викингом и современным шведом в этом плане не больше разницы, чем между варягом и греком. В то же время модель шведского успешного социализма — уж точно пока не эталонное, но уже как минимум одно из самых передовых государств, обществ. Герои «Коко-ди Коко-да» не знали бы беды в материальном плане, да несчастье помогло.

Гордый скандинав Нюхольм вплетает и бергмановские мотивы (бесконечная боль смертельной разлуки из «Шепотов и криков» конспективно ужата (к сожалению, в угоду ритму) в пару коротких, но все еще пронзительных сцен), и даже соседские, триеровские: конечно, ведь он отправляет Адама и Еву в лес, пусть не псевдобиблейский, пусть без психопатии, инфернальности и отрывания клитора. Напротив, их временное лесное сожительство асексуализовано. Это было бы не только неловко, но и просто невозможно: дочь, главный плод их любви, умерла, вместе с ней сама любовь, любая. 

В общем, ассоциации, аллюзии оказываются наносными, декоративными, не в них суть. А в чем? Нюхольм тщательно, обсессивно-компульсивно строит мистику «Коко-ди Коко-да» на предопределенном, разгадываемом, трактуемом символизме.

Как это? Раз уж разговор об ужасах и триллерах, то в антитезу пригласим Линча. Линч берет: 1) бессознательный; 2) навязчивый символизм — и громоздит на него всю мифологию фильма. Оба пункта важны. Природа человеческого страха строится на том, что демонстрируется некая тень, силуэт в сумрачном углу не шибко освещенной комнаты. А в полностью темной комнате и не увидишь ничего. Так же фильмы Линча: со стороны кажется, что это, ну, не ребус, не шарада, конечно, но поддающийся анализу художественный фантом. Но тот же «Малхолланд-драйв», самый известный полный метр Линча, к DVD с которым режиссер даже приложил иезуитский список авторских подсказок, виртуозно сделан так, чтобы лишь казаться трактуемым, дать подступиться, даже, возможно, докрутить собственную утешительную версию — и только. Нас пугает не то, что происходит на экране, а то, что понимание происходящего утекает сквозь наши пальцы. 

Другие современные наездники тьмы пляшут от того же самого. Дебютант Ари Астер в нашумевшей «Реинкарнации» конструирует личный сорт страха из линчевского символизма, разве что заимствует с этой целью повторяемые тропы из фильмов ужасов прошлого. А, скажем, в «Ведьме» (The VVitch) режиссер Роберт Эггерс — наоборот, чтобы избежать линчевской нетрактуемости, сосредотачивается на раннеамериканских пилигримах и аутентичных им кошмариках, почерпнутых из литературы: черном проклятом козле-дьяволе, ведьмах в неизученном лесу (и охоте на них).

Нюхольм же словно и не пугает, хотя страшно при этом очень. Узлы слишком легко развязываются. Итак, герои столь увлекательно мучают себя, пусть и, казалось бы, пытаются сбежать от трио возмездия, но чуть ли не радостно, самоотверженно, как слэшер-подростки, гибнут раз от раза, надеясь на то, что в этот раз пронесет (а это, как гласит афоризм, определяющий признак сумасшествия). Выходя из палатки, они пытаются выйти из кокона, из пусть обманчиво, но уютного сейф-спейса травмы. Наконец, кто же такие исполнители метафорического селфхарма, дед с его спутниками? А нам, оказывается, дали ответ в самом начале (и его трудно не приметить) — они всего лишь герои иллюстрации, которая была нанесена на игрушку, полюбившуюся девочке в последний ее день на земле.

Все это подтверждает внезапная кульминационная сцена — анимация с использованием сложного театра теней. Сперва это поражает, мол, что же забыла данная сцена здесь, неужто вот она, пресловутая линчевщина, режиссерское наитие и его подсознательный макабр? Напротив, это самая простая сцена фильма, где метафорически показано, как уязвима семья и семейное счастье, которое исчезнет в момент так же, как ветерок унесет бумажные фигурки, отбрасывающие нужные тени при правильной постановке света.

«Коко-ди Коко-да» — очевидный хоррор, но он противопоставлен современным жанровым аналогам. Опустошающе эмоциональной к финалу делает Нюхольм визуализацию самокопания. Героев ждет тот самый желанный всеми потребителями психотерапии итог — блок-схема внутреннего мира, где стрелочки от детских страхов идут к юношеским комплексам, дальше — к взрослым обсессиям и неврозам, и все со всем связано, сочетается. Все распутано, вот она, разгадка. Рано или поздно, спустя много лет сеансов, если повезет, некое подобие этой схемы прочерчивается в головах врача и пациента. Но никому особо от того не легче: собираешь-собираешь картину мира из осколков, смотришь на то, что получилось, а это зеркало. Наверное, вот то новое, что может напугать похлеще «Малхолланд-драйва», — прозрение, что природа человеческая не только не загадочна, а всегда была предательски понятна и проста.