Состоялась онлайн-премьера (с другими сейчас напряженка) полнометражного дебюта Михаила Марескина «Внутренний огонь». Станислав Луговой горько-иронически замечает, что и фильм устарел уже на момент выхода, и то кино, которому режиссер поет осанну, ныне уже неактуально.
Благодаря появлению в XIX веке дагерротипов образовался фотографический жанр постмортем, запечатлевающий недавно умерших людей. Покойников фотографировали так, будто они лишь решили вздремнуть, или, что было совсем жутко, им придавали непринужденные позы и поверх закрытых глаз рисовали глаза открытые. Получалась имитация живого человека, наивная попытка вернуть к жизни то, что уже мертво, никогда больше с тобой не заговорит, но с чьим безвременным уходом ты никак не можешь смириться.
Фильм «Внутренний огонь» в чем-то сродни тем фотоснимкам. С той лишь разницей, что под живого пытаются замаскировать не умершего человека, а целое культурное течение. Своеобразный постмортем для постмодернизма. Постмодернизм в фильме Михаила Марескина тщательно притворяется живым, соблюдая все формальности — игровое освоение, ироничное цитирование и святая вера в то, что нулевые не кончились.
В далеком 2008 году Михаил Марескин снял дипломную работу «Аргентина, или Интервью с мертвым наркодилером», о мелком, но безмерно талантливом барыге. Студенческая короткометражка ярко отражала специфику наркотического бума, захлестнувшего постсоветское пространство, где хорошим тоном было читать «Низший пилотаж» Баяна Ширянова, пересматривать «На игле» и «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», а на рейвах закидываться экстази и амфетаминами. В качестве формы для «Аргентины» был выбран вязкий набор постмодернистских цитат и аллюзий. То гопник-наркоман (в исполнении самого режиссера), перед тем как замочить человека посреди панельных дворов, разродится монологом Родиона Раскольникова, то кровь брызнет на висящий на стене портрет Чехова, то в результате не очень удачной реинкарнации главного героя в таракана его прихлопнут книгой — «Превращением» Кафки, разумеется. Любовь к наркоторговцам и постмодернистским игрищам будет сквозь годы и пару снятых для группы «Ленинград» клипов («Сумка» и «Очки Собчак») перенесена Михаилом Марескиным и в его первый полнометражный фильм.
Четверо незнакомцев соберутся в элитном наркопритоне в ожидании наркодилера Гаги (рэпер Хаски в шелковом халате нараспашку, как и полагается наркодилерам). Гага предсказуемо не придет (Гага-Годо, тонко), что послужит причиной для долгих бесед в вычурном интерьере. Квартира барыги оформлена в забытой ныне стилистике купеческого гламура времен первых путинских сроков — барочная лепнина, кожаная мебель, африканские и азиатские статуэтки, натюрморты Снейдерса и рембрандтовская картина «Уроки анатомии доктора Тульпа», у всех персонажей которой загораются глаза, — примерно так оформляли тогда модные рестораны и ночные клубы. Среди всего этого антиквариата найдется место и для картин Гитлера (повод для банального откровения о том, что главными виновниками Второй мировой войны были профессора Венской академии изобразительных искусств, не принявшие юное дарование) и для картины Марка Ротко (повод для искрометной шутки, что абстрактное полотно висит вверх ногами, а никто не замечает). В разговорах всплывут комплексы, претензии, терки, что, конечно же, обернется вспышкой насилия.
При этом «Внутренний огонь» парадоксальным образом предсказал дело профессора Соколова — картина снималась задолго до того, как взаимоотношения пожилого абьюзера со студенткой окончились кровавым гиньолем. Значит, при всей своей старомодности и несоответствии всеобщим тенденциям фильму удалось ухватить что-то, что витало в воздухе. А это дорогого стоит.
Сами разговоры собравшихся — помощника депутата с замашками дворового изувера, закокаиненного искусствоведа, толстого танцора, отца Гаги с зоновскими наколками под спортивным костюмом (недавно умерший Евгений Тарло — экс-сенатор и продюсер фильма) и скрашивающей их ожидание сексапильной горничной — будут касаться в основном прошлых телесных увечий. У кого-то пиранья сожрала пальцы ног, муж-садист из Дании заклеймил каленым железом, а отец Гаги предался трогательным воспоминаниям о том, как его сын, обширявшись винтом с приятелем, на пару разделывали труп.
В одной из историй рассказывается о гее, мечтающем об операции по перемене пола. Мало того что новелла снята в лучших традициях российских травести-шоу (необычайно модных в начале 2000-х — без Зазы Наполи, Огненной Леди и прочих не обходился ни один музыкальный клип или рекламный ролик), так еще и исполнителем роли гея является Юрий Чурсин в парике и с макияжем, а ключевая сцена с оторванным взрывом силиконовым имплантом разворачивается в суши-баре. Отсюда уже рукой подать до серебренниковского «Изображая жертву».
Кажется, что в полку последних романтиков-постмодернистов (причем на настоящий момент в поредевших рядах этого военизированного объединения остался, кажется, только Григорий Константинопольский), уверенных в том, что ход истории возможно повернуть вспять, вернув годы своей счастливой молодости, прибыло. Фильм до такой степени демонстративно несвоевременный, зацикленный на темах и мотивах 90х–00х, что в этом даже чувствуется определенный шарм. Это тогда, в годы оголтелой тарантино- и гайричимании, можно было пускаться в эстетские игрища в стильность и многозначительность, перенося безыдейные криминальные зарисовки на российскую почву. Можно было кони двинуть от передоза под бодрые ритмы Carmina Burana и выстраивать кокаиновые дорожки на компакт-дисках при помощи карт Таро, как в «Тело будет предано земле, а старший мичман будет петь» Ильи Макарова. Запереться вместе с наркоманами и нелепыми киллерами в находящемся на ремонте женском туалете ночного клуба как в «Семи кабинках» Дмитрия Месхиева. На худой конец — укрыться от дождя в ночном ларьке с трупами, маньяками и чужими похотливыми женами, как в «Ночном продавце» Валерия Рожнова. В конце же было принято срываться в жесточайшую фантасмагорию, подчеркивая тем самым ироническое отстранение.
Делая акцент на преемственности лучшим образцам кинематографа недавнего прошлого, «Внутренний огонь» по примеру «Твин Пикса» запускает карлика в зловещие коридоры, затем заставляет его бегать по потолку не хуже, чем трипового ребенка из «На игле» Дэнни Бойла под саундтрек, как у Гаспара Ноэ. Сквозь снейдеровские и рембрандтовские картины, сквозь нумерологию и висящие на крюках мясные туши просвечивает любовь Михаила Марескина к Питеру Гринуэю, еще одному герою позавчерашнего дня. Недаром единственный текст, написанный Марескиным для «Искусства кино», был посвящен «Повару, вору, его жене и ее любовнику».
Фабула, в которой случайно собравшиеся в одном месте незнакомцы рассказывают друг другу небылицы о самих себе, во многом отсылает к полнометражному дебюту Ильи Хржановского «4», где торговец мясом представлялся поставщиком воды к президентскому двору, проститутка изображала продавщицу чудодейственных кондиционеров, а настройщик роялей в лице Сергей Шнурова сочинял про генетические эксперименты по созданию клонов. С Хржановским Марескина роднит не только сходство фабул, но и все та же демонстративная и вызывающая несовременность. Недавно вышедший «Дау» также во многом больше соответствует времени своего создания, чем времени появления перед зрителем. Тогда, в эпоху харьковских съемок, на фестивальных орбитах царил экстрим с порнореализмом и шоковым насилием, а российское авторское кино было заворожено неочищенной реальностью с ее бессменным незапиканным матерком.
«Внутренний огонь» — фильм из иной эры, развернутая до полнометражных масштабов студенческая работа. В этой самурайской верности минувшему — образцам для подражания и нарочитом игнорировании актуальной повестки дня — есть что-то очень трогательное. Появись «Внутренний огонь» вовремя, хотя бы лет десять назад, он уже имел бы статус культового, но сейчас близорукий зритель потеряет его в интернет-чаще. То ли время изменило нас, то ли мы изменили его...
Читайте также:
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari