Мастурбировать и стонать недостаточно: триумфатор Берлинале «Синонимы» в российском прокате

Иногда жизнь кажется прелюдией к неведомой, божественно прекрасной музыке. Например, к концерту для гобоя Чимарозы, хрупкой, но одновременно неумолимой мелодии, полной словно потусторонней тоски по всему не случившемуся с тобой. Каждый из нас мог бы быть кем-то другим, гражданином иной страны, рожденным у иных родителей и воспитанным в иной культуре. Создавать свое «я», не приспосабливаясь к законам захолустного постоялого двора, который судьба назначила нашей отчизной.

Так думает Йоав, спеша по мокрому, серому, столь равнодушному Парижу в пустую и огромную квартиру на левом берегу. Он еще не знает, что совсем скоро умрет, хотя внутренне готов к смерти и даже ее призывает. В планах у него ни больше ни меньше реинкарнация: из молодого воина израильской армии, выдержавшего экзамен на звание офицера с отличием, готового к обороне родины, вечно осажденной крепости, современной Трои, в совершенного никто, человека в толпе, наконец-то безоружного — на чужбине можно не защищать, а защищаться, быть собой, а не частью целого. У него нет ни денег, ни крова, но есть искренность, противоположность лжи.

Йоав заснет, а когда проснется, все вокруг станет манящей неизвестностью, синонимом свободы. Его, голого, будто только из материнской утробы, замерзшего, найдут в ванне, аки мертвого Марата, новоиспеченные соседи по лестничной клетке, Эмиль и Каролин, парочка избалованных boboБогемные буржуа — социологический термин, обозначающий новый буржуазный класс, образовавшийся в США в конце XX века. Его представителей отличает стремление к развитию и самореализации — прим. ред., ни разу в жизни не плативших по счетам. Перетащат бездыханное рельефное тело с мраморными прожилками к себе в теплое ложе, увы, угасшей любви. По пути, поравнявшись с зеркалом, замрут на секунду, чтобы прикрыть чресла «снятого с креста» Йоава шелковым шейным платком. Этот переход из чистилища в загробный мир, отрицаемый иудаизмом — не потому ли сбежал Йоав, — намеренно подан как парад из живописных цитат на библейскую тему. Гностики верили, что ангелы каждому умершему задают вопрос: «Откуда ты идешь?» Отвечая, Йоав снабдит имя и последний пункт отправления — то немногое, что сохранил в памяти, — странным комментарием: «Я привык умирать». Теперь главному герою предстоит определиться: куда он попал — в рай или ад?

Богатые бездельники с амбивалентными взглядами на жизнь, но беспокойной совестью, как и принято у gauche caviarС французского — «Икра в соусе», уничижительный термин для тех, кто пропагандирует социалистические ценности, но живет слишком буржуазно — прим. ред., тем более проживающие по не случайному адресу Сольферино, 13, ровно напротив штаба французской Социалистической партии, недавно бесславно почившей, немедленно захотят помочь. Эти двое претенциозных буржуа, Изабель и Тео из «Мечтателей» Бертолуччи двадцать лет спустя, повзрослевшие «ужасные дети», с экзистенциальными муками, как и полагается выходцам из привилегированного класса, традиционно справляют избирательную и экстравагантную благотворительность. Йоав для них дикое животное, спасая его, они спасают себя от бессмысленного существования. Новую игрушку, смышленого и смазливого Маугли, одарят одеждой — модным пальто Kenzo кричащего горчичного цвета, телефоном и пачкой наличных. Их анекдотичные чертоги — литографии Шагала и Матисса на стенах, умеренная китайщина, «Антимемуары» Андре Мальро на почетном месте в библиотеке — хранилище всего французского bon tonХороший тон — прим. ред.. Смешно выглядят и раздельные покои для творческих экзерсисов. В мужской половине, подчеркнуто аскетичной, Эмиль, мечтающий стать хоть на треть Виктором Гюго, корпит над дебютным романом «Ночь инерции», но, споткнувшись на сороковой странице о собственное ничтожество, больше пьет из горла Jack Daniels, чем пишет. В женской на фоне интерьеров, похожих на выцветшую репродукцию Бальтюса, Каролин меланхолично музицирует на гобое, воображая себя тем, кем не является, — натурой тонкой и ироничной, героиней венецианских опер-буфф.

Йоав мог бы остаться в этой уютной колыбели декадентских ценностей, но он уйдет. В реальный неопрятный мир, не облагороженный хорошим вкусом.

На улицах, площадях, набережных камера, часто кружась вокруг оси, имитирует опьянение Йоава новизной и красотой города, который давно уже не разглядеть и не услышать за смогом из расхожих клише и чужих мнений. Пожирая взглядом парижскую фактуру, он вместе с тем будет все время куда-то торопиться. Наверное, жить. И упрямо повторять загадочную фразу: «Никогда не поднимай головы». Потому что только небо неизменно и по-прежнему вопрошает: «Что ты делаешь на земле?», мешая свершиться метаморфозе судьбы, поверить, что фатум покорен.

В своем пальто вырви-глаз, отдаленно напоминающем верблюжий беж на плечах Брандо в «Последнем танго в Париже», Йоав начнет забег по достопримечательностям Лютеции: от Нотр-Дам до Консьержери, от бара «Крийона» до легендарного книжного магазина Gilbert Jeune, что в Шестом арондисмане, на подступах к Сорбонне, в котором он приобретет карманный Larousse и украдет три открытки — с Ван Гогом, Куртом Кобейном и Наполеоном. Три способа покорить мир и смерть, равносильную всему, что могущественнее человека. Наивной красотой, вселенской тоской, огнем и мечом.

Надменная стыдливость, смесь обреченности с афронтом, не избавит нашего сталкера от пошлых бытовых забот — как прокормить и чем себя занять помимо изучения языка, обычаев и нравов, в чьих объятиях забыться. Так он окажется среди охранников израильского посольства, одержимых жаждой крови: белая ворона в казенном черном костюме, не желающая и слова молвить на языке предков. Сбежавший от токсичного милитаризма страны обетованной, изгой «избранного» племени, чьи дни, Йоав убежден, сочтены, вынужден опять слушать про Палестину, гидру панарабизма и мир на краю гибели. Основа родной идентичности, этот настороженный взгляд из танка солдата осажденной цитадели, глубоко ему противен. Он просто еще не догадался, что война у него в голове. Сколько бы Йоав ни мнил себя Гектором, героем, не способным на геройство, о котором родители в детстве читали ему на ночь, сколько бы ни бежал, лишь приближает прошлое и должное.

Да и Франция, давно и навсегда срезюмированная народом, ее населяющим, до всего трех слов, как бы синонимов — «свобода», «равенство» и «братство», — триады, украшающей фасады не только судов, но и банков и тюрем, — его толкает обратно, в пустыню, к «своим», порабощенным ненавистью и страхом. Le pays des lumieres«Земля огней», одно из прозвищ Франции — прим. ред. нынче не восхищает, а смешит, но смех этот — сквозь слезы от обиды. Сегодняшняя Франция много обещает на словах, на деле очароваться ею уже никому не под силу. Особенно идеалисту и максималисту Йоаву. Разразившись на мосту пулеметной очередью из проклятий в адрес родины: подлая, злопамятная, низменная, отвратительная, пошлая... — он повторяет, беззвучно шевеля губами, новые синонимы, не в пример злее тех, что уже знал. Вроде в пустоту, а на самом деле в адрес окружающего его пейзажа. Как резонно замечает Эмиль, не факт, что у Парижа есть сердце, а вот ничтожества и злобы столько же, сколько и везде. Взятый Йоавом тон сродни уэльбековскому. То тут, то там в его речи эхом возникают сентенции из «Покорности» и «Серотонина». Этакая подчеркнуто отстраненная инвентаризация национальных вещей и явлений накануне Великого потопа, каждой галльской твари по паре: от плоскогрудых девушек до ассортимента магазина Leader price.

Драма еще и в том, что новым друзьям и знакомым, будь то «местные» Эмиль и Каролин или «прибывшие» Мишель и Ярон, он интересен не сам по себе, а как идея. Как контрапункт. Для первых он воплощение хаоса и витальной энергии, от которой можно и стоит подзарядить свою буксующую в скуке и унынии жизнь. Для вторых — штрейкбрехер, ломающий стачку и ряды. Даже продюсер порно, случайного приработка, которым не побрезгует Йоав — ведь в современном мире нет места перверсии, — и тот не довольствуется его молодым мускулистым телом или внушительных размеров «инструментом». Мастурбировать и стонать недостаточно. Надо сопровождать свои действия сальными репликами на иврите, облачиться в военную униформу, трахать врага — ряженую под палестинскую беженку девушку из Ливана.

И вот он, сознательно избравший амнезию как самый короткий путь в будущее, рассказывает им о том, что было. Об абсурдном опыте службы в армии, о том, как стрекочет автомат на мотивы французских шлягеров 1990-х годов, о том, как замерз в горах или разгадывал психологический тест перед дембелем. Это его плата за гостеприимство. Вместе с кольцом, которое он снял с губы в первый же день и подарил Эмилю — распечатал уста! — он отдает и свои истории. Йоаву не жалко, ведь в новой жизни случатся новые. Уже случаются.

Из посольства его уволят за правозащитную самодеятельность — он пустит мокнущих под дождем соискателей визы на территорию крепости. Его соблазнит Каролин, и он женится на ней по совету Эмиля, чтобы ускорить процедуру натурализации. Его навестит отец, а он не захочет даже поговорить. Искренность Йоава несет разрушение. Он словно юродивый или ребенок, которому нравится думать, что взрослых людей не существует, а значит, можно не церемониться с окружающими, вероятно, потому, что дети уже спасены. Но люди более несчастны, чем он думает. И сказанная в лицо правда делает их еще несчастнее. Ему кажется, что все остальные живут в вымышленном, лживом мире и только его истории настоящие. Правда — ничья собственность, у лжи всегда есть конкретный владелец, ее автор. Пока Йоав верил в ту картину мира, что рисовало ему его воображение, он легко расставался с прошлым. Как только начал сомневаться, попросил Эмиля вернуть ему его воспоминания.

Фиктивный брак с Каролин приведет Йоава в OFIIOffice francais de l'immigration et de l'integration — Французское агентство по иммиграции и интеграции —прим. ред., чуть ли не самую критикуемую во Франции организацию, созданную другим перебежчиком — Эриком Бессоном, отринувшим идеалы социализма ради министерского портфеля в правительстве Саркози. Лекции для мигрантов, азбука патриотизма — апофеоз абсурда, — предметно демонстрирующая, что философия толерантности и мультикультурализма такая же ложь, причем агрессивная, как и отвратительный Йоаву израильский милитаризм. Закон 1905 года о переходе к лаицизму, разработанный Аристидом Брианом, главная скрепа секулярного общества, так и не стал символом преображения человека. Агония Запада позволит Йоаву понять значение Востока. Гуманизм не способен завоевать планету, поскольку не изобрел ни собственных храмов, ни собственных гробниц.

Распевая «Марсельезу» перед чиновницей, Йоав переживет катарсис. Он понимает: ужасно бряцать оружием, но еще ужаснее делать это только на словах. Он думает: во Франции все и вся суть пустой звук. Никто не готов здесь драться ни за родную страну, символом которой является национальный гимн, ни за родную культуру. С концерта оркестра, в котором играет Каролин, Йоав тоже сбежит. Эта музыка приемлема в неприемлемой манере, как скажет он напоследок. Его путь к свободе окончится перед наглухо закрытой дверью. Vrai ou faux (правда и неправда) — два ответа, из которых на экзамене для успешной натурализации в OFII нужно выбрать верный, — увы, синонимы. И все-таки он попал в ад, а значит, идти нужно как можно быстрее.

• Читайте также: рецензия Егора Беликова с Берлинале