Мертвые матросы не спят: «Город уснул» — российский дебют, от которого что-то умирает внутри

Уплывают маленькие ялики 

В золотой междупланетный омут. 

Вот уже растаял самый маленький, 

А за ним и остальные тонут.

На последней самой утлой лодочке 

Мы с тобой качаемся вдвоем: 

Припасли, дружок, немного водочки, 

Вот теперь ее и разопьем…

Стихотворение Георгия Иванова

После вступительной сцены в зале суда, после четких формулировок, конкретных цифр имен, статей, квалифицирующих преступление главного героя, фильм Марии Игнатенко совершает трудный маневр — погружается в нечленораздельность, неясность и смуту того, что предшествовало преступлению Виктора (Вадим Королев) — матроса, предположительно убившего судового механика Дмитрия (Дмитрий Кубасов).

От рационального судопроизводства история переходит к неподсудному, к той части жизни, которая всегда вне поля зрения внешнего наблюдателя и компетенции прокурора. Этот не акцентированный, безнажимный контраст обогащает маленькую меланхолическую поэму об утрате, превращает ее из беглой зарисовки в самостоятельное произведение со своим уставом и кредо. Названное преступление, вина, которую можно доказать, и незримая, недоказуемая тоска без названья — верхушка и основание айсберга в темных нейтральных водах фильма. Мария Игнатенко с оператором Вероникой Соловьевой ворочают эту глыбу, как перышко.

В основании фабулы другое преступление — смерть. Жена Виктора умерла в больнице от травмы. Ему предстоит забрать ее вещи, вернуться в пустой дом, тлеющий одиночеством, полить цветы, искать ее запах, мыкать горе, потом искать виноватого, впадать в аффект.

Смерть обволакивает как беспробудный сон, в который отныне погружается все живое, окружающий мир, до которого больше нет дела. Пусть поспит среди своей бесчувственной суеты, и это не метафора. Тронутый смертью мир в самом деле замерз, заснул, заплесневел. Натюрморт в самом деле подернут тленом, сливы разлагаются в ящиках, и Сезанн не проснется. Не только человек приговорен.

Сон у Игнатенко — интенсивное зримое действие. Спят здесь и там, на земле, на снегу, на полу, за столом, в машине, вповалку, будто продолжая куда-то ехать, идти, говорить. Тот, кто не спит, — беспомощнее тех, кого уже не разбудишь. Так, но более мирно спали солдаты у Апичатпонга Вирасетакула в «Кладбище блеска» (2015) под мерцание неоновых госпитальных трубок. Почти так — у Георгия Иванова, великого русского поэта-эмигранта:

Тише, тише. 

За полярным кругом 

Спят, не разнимая рук, 

С верным другом, с неразлучным другом, 

С мертвым другом мертвый друг…

В статике общих планов протяженность печали кажется длиннее экватора. На экране траулер идет и идет навстречу снежным сопкам, рассекая волны, в кубрике суровые матросы заняты элементарным досугом, за переборками, в машинном отделении двое ласково оприходуют проститутку. Нищая простота мира слегка помойного пошиба, на удивление остро почувствованная и переданная режиссером-дебютантом, входит в резонанс с поэзией позднего Иванова, которого вскоре прочитают за кадром:

Конечно, есть и развлеченья:

Страх бедности, любви мученья,

Искусства сладкий леденец,

Самоубийство, наконец.

Но могли быть и другие:

Так черно и так мертво, 

Что мертвее быть не может 

И чернее не бывать…

Состояние безличия, которое несут смерть и потеря, близко поэтике отсутствия у Иванова. Оболганный знаменитыми современниками и коллегами, слывший циником и даже преступником, знавший «умирание искусства», он писал:

«Опыт жизни показал, что на «поэзию» и на «красоту» полагаться нельзя».

Фильм Марии Игнатенко движим похожим противоречием: он действительно поэтичен вопреки красоте и поэзии. Отсутствие любимого человека, отсутствие жизненной полноты, отсутствие утешения — смыслом, красотой, искусством, «сладким леденцом» — входит в фильм тихим, безличным письмом камеры. Не ты, но что-то умирает в тебе. Не ты, но что-то убивает тобой. Что-то включает снаружи свет и выключает внутри. Что-то дребезжит, не смолкая. Что-то действует тобой, как во сне. Фильм полон механической дрожи, безжизненных движений: траулер продвигается в море льда, лифт отбрасывает решетчатые тени, льет из душа вода. Рыбы цвета распускаются в аквариуме выцветшего, блеклого пространства, рассинхронизированного не только с социальным контекстом, но и с персонажами и ситуациями, как в фильмах модной Ангелы Шанелек, получившей «Серебряного медведя» за лучшую режиссуру на прошлом Берлинале.

Один из самых сильных фильмов программы «Форум» создан из слабости, из дисгармонии, из странных человеческих маневров перед лицом того, над чем никто не властен, — превосходящих человека неясных, тайных оснований жительствования и умирания. Из неутолимого желания, о котором Иванов писал незадолго до смерти:

«Я хочу самых простых, самых обыкновенных вещей. Я хочу заплакать, я хочу утешиться».