Берлинале-2019. «Мистер Джонс» Агнешки Холланд: кусок Коли в кармане, Сталин над нами, вперед, славяне

1930-е. Британский политконсультант и журналист Гарет Джонс (Джеймс Нортон) — известный журналист-фрилансер, однажды чудом взявший интервью у Гитлера, решает отправиться в СССР, чтобы поговорить со Сталиным о том, откуда у него так много денег. Приехав в пресс-тур и встретившись с коллегами, он выясняет, что, разумеется, журналисты Time и других уважаемых изданий не расследуют сталинские злодеяния, а искушены советской властью и вплотную заняты изучением ночной жизни столицы. В частности, посещают квартирную вечеринку с голыми комсомолками и морфием в олдскульных стеклянных шприцах.

В Москве, выдаивающей из Украины последние соки (факт голодомора продолжает оспариваться, впрочем, историками вполне определенных взглядов), все равно довольно тоскливо. На каждом углу красногвардейцы, по вечно пустым улицам шастают одни только топтуны. Джонса за пределы гостиницы никуда не пускают, но он ловко манипулирует чинушей, чтобы тот отвез его на Украину показать, как строятся танки, которые позже победят Гитлера. Там Джонс сбежит из правительственного СВ и первым из независимых наблюдателей увидит в пустеющих селах голодающих и умирающих. Ключевая сцена — круглолицые умытые дети с гигантскими глазами грустно поедают суп, сваренный, как ими утверждается, из малолетнего мертвого брата Коли, лежащего на крылечке. Раза три нестройным хором исполняется песенка о том, что в хате нет еды и тепла, а Сталин на престоле. Наконец, протагонист бредет по лесу и, видимо, в голодном бреду наблюдает, как его в лесу окружают все те же юные украинцы.

«Мистер Джонс» — это издевательски дорогой костюмный фильм польского классика Агнешки Холланд, щедро залитый искусственным дождем и заваленный порошковым снегом. Самой постановщице хотелось бы думать, что ее кино — об извечной борьбе государства с человеком, в котором всегда побеждает машина, а не живое существо. В ее интерпретации советской системы все параноидально со всем связано: все за всеми следят и докладывают, кому требуется, и лишь иностранцы и экспаты озабочены моральными вопросами. Журналистка Ада Брукс (Ванесса Кирби) хоть и отговаривает Гарета от поездки в сердце голодомора, но все же помогает ему. В свою очередь, даже затравленный украинский старик, лишь завидев импозантного англичанина в красивых круглых очках и пальто на железнодорожной станции в городе Сталино, через несколько секунд уже бодро докладывает НКВДшнику: дескать, «шпыён».

В подробном эксцентричном воспроизведении нетривиального исторического эпизода нет ничего дурного, но в таких объемах назидательность, как несложно заметить даже по синопсису, неизменно обращается в кощунство и трупоедство. Кроме поверхностных (и неправомочных) обвинений во всевозможной русофобии (сама Холланд говорит в интервью, что российское общество замалчивает преступления прошлого), «Мистеру Джонсу» стоило бы поставить на вид полное непопадание в тональность. Исторический контекст вокруг этой картины не строится, он рассеивается как фата-моргана, когда голодный путник к ней приближается.

Выбор темы в данном случае не равен ее раскрытию по той же причине, по которой не срастаются фильмы от противоположного политического лагеря — современные отечественные многообразные картины о ВОВ. Действительно, о голодоморе снимают мало, говорят еще меньше. Но художественное кино — это не способ подачи объективного исторического знания, а лишь его интерпретация, которая в «Мистере Джонсе» вырождена в китч. Впрочем, даже китч этот заканчивается быстро: наметив рассказ о голодоморе, как когда-то ее герой, Холланд парадоксально быстро проходится по Украине и возвращается к судьбе протагониста, журналиста-мученика самых честных правил, который окончил жизнь в борьбе с чужим режимом очень рано и трагично.

Но даже если кино все же, как гласит название, о Гарете Джонсе, тогда авторское переложение реальной человеческой биографии фундаментально расходится с концепцией фильма о свободном слове, которое неизбежно преодолеет любые закрытые госграницы и откроет миру правду. Холланд тщетно пытается соорудить мемориал жертвам исторической трагедии и параллельно довести героя до точки невозврата, но оба благих намерения остаются намерениями. Жизнь Джонса дана пунктиром, многое остается за кадром, в том числе последние годы, которые наспех пересказывают на титрах. А голодомора, этой гигантской катастрофы, в фильме мало.

Заканчивается «Мистер Джонс» и вовсе не торжеством справедливости: пусть статья о голодоморе и была опубликована, но в свое время поверили не ей, а докладам тех самых удобно устроившихся в Москве иностранных репортеров. В любом случае двусмысленной представляется попытка снять очевидно эмоциональное (в смысле стимулирующее эмоции) кино на тему победы печатного слова над непечатными недомолвками. Проще говоря, как хорошая газетная статья не должна формировать за читателя его мнение, а лишь запустить его размышления, так же и с кино о журналистике, в котором странным выглядит решение позиционировать одних героев как святых, а других — как морфиновых мефистофелей.

Для Берлинского фестиваля такая оказия, конечно, весьма типична, но все же «Мистер Джонс» — самый яркий случай в этом году. Очередное оглушительное поражение политического кинематографа с одухотворенным лицом и опущенным забралом морали в битве за все хорошее против всего плохого.