«На дальних рубежах» — фильм про скорбное бесчувствие к красоте мира

Майор Лесков (Сергей Шнырев) вот-вот отбудет из степного гарнизона с красивой женой и сыном-подростком — домой, в Рязань. К его Марии (Виктория Толстоганова) ходят стричься офицеры. Прощальную песню поручено сложить капитану Крайнову (Александр Кудин) — звезде малотиражки «На дальних рубежах», обычно воспевающему прекрасных дам фронтира в нескромных стихах:

«В табачном дыму ресторана с подносом тарелок плывешь...»

Очищенный от хлама конкретики и подробностей казармы, короткий, почти конспективный рассказ не делит героев на плохих и хороших. Лютый ветер судьбы, смешавшись с холодным дыханием тянь-шаньских отрогов, срывает людские планы любить, все стерпеть, стать лучше, увидеть небо в алмазах, уехать в Рязань. Майор хмуро отжимается от пола, капитан рифмует, Мария грешит с капитаном-самбистом, а горы, конечно, смеются. В их ослепительные дали иронически вложено замкнутое пространство военной части, где в вечном карауле, от наряда до дивана, тянется офицерская и супружеская лямка, «какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя», совершенно по Чехову или по Марко Беллоккьо, чей «Триумфальный марш» размазывал всю эту гротескную чепуху тяжелым армейским ботинком.

Столь широко понятая клаустрофобия не противоречит бескрайним киргизским просторам, запечатленным отстраненной камерой Андрея Найденова, снимавшего степи «Эйфории» Ивана Вырыпаева и совсем недавно — статичные открытки с края бездны «Дорогих товарищей» Кончаловского. Захолустный армейский гарнизон начала XXI века ненавязчиво вписан в неизбывную рутину, со времен Чехова и Куприна тихо переварившую сотни дуэлей, поединков и поцелуев.

Режиссер Максим Дашкин, дебютирующий в игровом кино, и драматург Борис Фрумин, поставивший одну из лучших ленфильмовских картин «Дневник директора школы» (1975), создают вневременную историю, дополняя русскую классику заскорузлого офицерского быта незабвенным советским наследством, где кислые рифмы капитана Крайнова, отрыжка кружков самодеятельности, поощряемая местным женсоветом, в общем, не меньшее зло, чем измена Марии и гиблое, непреклонное отчаяние майора.

«Тебе посвящаю поэму, тобою полна голова» — в поэтическом отношении, может, и не превосходит «мухоедство» капитана Лебядкина или пятистопный ямб Васисуалия Лоханкина, зато страшнее, как смертельное сочетание острого, животного желания красоты и безнадежной глухоты к ней. Обыкновенные люди нового российского образца, сертифицированного прямо в их натруженных лицах, инсталлированного в их жесткие черты, равны себе. Безъязыкие, не умеющие сказать ни о чувстве, ни о боли, ни о жалости, ни о прощении, они блистательно достоверны в этой больной немоте. Живя в сердце красоты, способны лишь «смотреть на овец», скукоживаться и кропать херню, эрзац недоступных романтических и эротических переживаний. Когда в их мире красных комнат, спортивных секций и утлых стишков заводится страсть, она только и сработает спусковым крючком криминального процедурала, а поэзия пригодна лишь в качестве вещественного доказательства, приобщенного военным дознавателем к делу. Строчки «тебя увидел возле дома, прошли ненастье и тоска» открывают новые подробности в деле, как в рассказе Чапека поэтические аллюзии «О шея лебедя! О грудь! О барабан и эти палочки — трагедии знаменье!» проливали свет на автомобильную аварию.

Фильм с намеренно никаким названием, образцом газетных клише, как ни странно, полон невидимого огня, что вырывается из сжатых в нитку губ, опаляет непроницаемый кремень лиц, из бесстрастных общих планов. Замечательная магнетическая сухость исполнения Толстогановой, Кудина и Шнырева, ранее запомнившегося в роли подполковника в «Черве» Алексея Мурадова, — питает этот скрытый, жадный огонь. За предельно сдержанным изложением обстоятельств раскаляется сюжет Проспера Мериме, но не цыганской воли и роковой страсти в духе «Кармен», а чести и предательства в духе «Маттео Фальконе». Вместо скомканных чувств, натянутых нервов и сиротской души пляшет, трепещет и дрожит на семи ветрах выстиранная Марией одежда. Pars pro toto, часть вместо целого — прием, которым Максим Дашкин владеет в совершенстве, смотрится необычайно свежо на фоне тавтологичного отечественного кинорешета, фальшиво многословного, истеричного до одури и бессмысленно подробного. Но и он не исчерпывает и не объясняет этой точной режиссуры, этой завораживающе простой манеры, этого подспудного огня, обжигающего без липких касаний. В кротких повествовательных обстоятельствах «На дальних рубежах» выглядит историей грехопадения, где грех — не страсть со скуки, не прелюбодеяние, не попрание чести, не уныние, не камень и не выстрел, а самое начало этой цепочки — катастрофическая нечувствительность к красоте мира, которая доступна зрителям фильма, но не его уставшим персонажам.