Нормально, супер: долгие ласки и глицериновые слезки в сериале BBC «Нормальные люди»

Коннелл и Марианна — старшеклассники из провинциального Слайго. Когда они смотрят в окно на уроке, то видят тоску зеленую — знаменитые холмы, умытые дождем, припудренные туманом, двухэтажную Ирландию на грани классовой войны, ибо экономический пузырь лопнул, а к 2011 году затрещала по швам и Единая Европа. Марианна предсказуемо ненавидит окружающих — и сокашников и учителей, но и себя ненавидит тоже, все обидное на свой счет подумала и прошептала сама. Коннелл — напротив, «популярный» парень, хотя награда нашла героя без спроса. Он тоже себя не особо жалует, привык искать в чужих взглядах одобрение, точнее отражение собственной неуловимой, текучей идентичности. 

Внешне она — черная роза эмблема печали: маленькая грудь, большое эго, и уж совсем непомерный страх, навеки застывший в ее карих глазах. Он — краеугольный квотербэк, крепкий, ладный, потный, такой he’s a man, и лишь Марианне очевидно, что колосс — на глиняных ногах. Короче, чучело и лидер забега. Принцесса и нищий. Красавец и чудовище. Они такие разные, но все же попробуют быть вместе. В постели, не на виду. Ведь Коннелл пуще чумы боится общественного мнения, дислайков в соцсетях и вопросительных взглядов. Он убедил себя, что вне стаи жизни нет. И его отношениям с Марианной в особенности. 

Их сблизит Лоррейн, мать Коннелла, работающая уборщицей в поместье Марианны. А еще коммунистический манифест, в сериале, впрочем, его заменили на книжку по фемоптике. Чтобы привнести современность, в 2020-м гендерный конфликт острее социального. Фемповесткой пропитан в «Нормальных людях» каждый кадр, каждый вздох. А дышат все тяжело, как будто торопятся вкусить жизни неспелые плоды, наесться досыта настоящим моментом, пока прошлое не распахнет свои совиные крыла и не утащит снова в пубертатную яму, полную травм.

Главное отличие экранизации от оригинала, конечно, не в книжках, не в подмене измов, у Руни тело — лишь оболочка души, у авторов сериала, по крайней мере у Ленни Абрахамсона, ответственного за первые шесть эпизодов, форма и содержание, этика и эстетика идут рука об руку — на равных, паритетных условиях. И секс здесь в объективе женщины, причем буквально, оба оператора — «второго пола» и действуют ровно по методичке Симоны де Бовуар. Конкретно это проявляется в визуальном удовольствии, о котором 40 лет назад так пеклась Лаура Малви. Годами альковные утехи предполагали, что дамам достаточно поцелуя для оргазма, в «Нормальных людях» нормально показано, что достигается оргазм продолжительными ласками и каждая деталь при восхождении на пик страшно важна. От мужской задницы, которая возбуждает не меньше женской, до ритма телодвижений. Говорят, на площадке находились приглашенные специалисты — по борьбе за новую этику — так вот позвали их не зря. Здоровый секс в «Нормальных людях» удался на славу, смешно только, что таковым он не задумывался по сценарию.

Монотонные совокупления Марианны с Коннеллом, все эти жадные объятья через будничную паузу, они не про ложбины эротики в эмоциональном пейзаже, а про канавы психосоматики, про раны, нанесенные другими «нормальными людьми» — умышленно или нет, неважно, ободранные сердца кровят, не хотят рубцеваться.

Салли Руни с первых же страниц делает ставку на недостаток кислорода, сухая, безэмоциональная проза, что копит силы от главы к главе, — никаких тебе сиреневых теней под пушистыми ресницами, покачивающихся жемчужно-серых занавесок, дымчатых бокалов, ворсинок на одежде, герои не разглядывают друг друга, одержимые желанием упомнить все черточки — где-то после летнего вояжа в Венето, ядовитые испарения духа времени заполняют пространство, культура травмы накрывает с головой. Вот что бывает с теми, кого не любили в детстве или кто не сумел полюбить в ответ. Вот, получите, распишитесь. Панические атаки, суицидальные мотивы, слезы на кушетке психотерапевта, self harm и БДСМ-практики, шумящее в ушах одиночество, яростная печаль в глазах. Любое междометие, шмыгание носом или пожимание плечами — портал в бесконечность, в бездну лиминальных проблем. 

В сериале оба режиссера увлечены фактурой, да и грех с таким кастингом ее игнорировать. Пол Мескаль — явно открытие года — сумел привнести в образ Коннелла не только психическое расстройство, но и физическое превосходство — над вообще всем вокруг, включая интерьерные и ландшафтные изыски. Дэйзи Эдгар–Джонс гораздо красивее, чем ее романный прототип, но баланс между буржуазными капризами и маргинальными репризами выдерживает идеально, кружевное белье и грубые ботинки ей в помощь. Однако утомительное пришепетывание режиссеров, которых мелодрама сингулярных характеров, их кошки-мышки привлекают явно больше поколенческой хвори — виктимности в школе и дома, в постели и на кухне, за рулем и на пассажирском сиденье — выливается в предельно раздражающий диссонанс обстоятельств и намерений. Постоянно хочется схватить протагонистов за грудки, встряхнуть хорошенько и крикнуть им в зареванные лица: да в чем ваша проблема, нецензурное, нецензурное, хватить гонять. О каких травмах вы тут льете слезы, если даже брат-абьюзер толком проявил себя лишь в предпоследней серии, невзначай расквасив Марианне нос? Может вы просто станете так же поэтично и реалистично трахаться и дальше, как делают все нормальные люди, которым страшно жить, а еще заглядывать в себя, в будущее и в платяной шкаф — там не столько скелеты, сколько неоплаченные счета, ч/б фотографии и дневник, полный несбывшихся надежд.

С Руни можно было не соглашаться, с Абрахамсоном и Макдональд хочется именно протестовать. Зачем вы так долго играли на наших возбужденных карантином чувствах, скользили по позабытым эрогенным зонам, намекали каждым планом на Хаммерсхоя и Уайета, на тактильность пустоты? Чтобы под конец развести тут какую-то Ханью Янагихару, только с привкусом «Гиннесса», а не «Будвайзера»? Джойс с Диланом Томасом, наверное, перевернулись в могиле от подобного миндальничания. Только смерть — непреодолима, поэтому секс по умолчанию связан со страхом, все остальное можно победить, особенно в 20 с чем-то, когда эрекцию не берут антидепрессанты, а жажду жизни — рутина, когда в жару по-прежнему хочется мороженого, а в стужу — шоколадный фондан и закутаться в дубленку Chloe. Цвет депрессии, легкой формы безумия, безусловно лиловый, как бюстгальтер Марианны, который она так невзначай надела в разгар истерики, который Коннелл так картинно снял с нее на грани нервного срыва.