Общественные пороки, частные добродетели: «Капернаум» демонстрирует букет назойливо насущных тем

«В последнее время за рубежом все чаще произносится имя ливанского режиссера Надин Лабаки, которую не без оснований считают сейчас одним из наиболее интересных представителей молодой кинематографии арабского мира. Она дебютировала как режиссер музыкальных видеоклипов и актриса. В 2007 году сняла свой первый фильм «Карамель», он был показан на Каннском фестивале в программе «Двухнедельник режиссеров». Затем последовали картина «И куда мы теперь?», участвовавшая в каннском «Особом взгляде» 2011 года, и новелла в интернациональном альманахе «Рио, я люблю тебя» с популярным американским актером Харви Кейтелем в главной роли. Название нового фильма отсылает к древнему городу в Галилее, но это не должно вводить зрителя в заблуждение: автор обращается к дню нынешнему, к современным коллизиям и проблемам, стилистика картины стремится создать предельно достоверную обстановку действия, максимально сблизить происходящее на экране с реальностью».

Чтобы начать этот текст, я достал из шкафа томик «На экранах мира» (в 1970-е издательство «Искусство» выпустило семь таких сборников, каждый состоял примерно из 30 рецензий на злободневное зарубежное кино, редко попадавшее на экраны СССР), открыл наугад и процитировал статью почти дословно, заменив только имена, даты и названия фильмов. «Капернаум» — взрыв из прошлого, кино с беззастенчивым и прямолинейным социальным посылом, будто снятое с чистого листа, без двойного дна и постмодернистских уверток; о чем болит, о том и говорит; новый неореализм в беспримесном виде. Оттуда же, из прошлого, отношение к профессии режиссера — как к оружию; фильм — не цель (эстетское развлечение синефилов), а средство для привлечения общественного внимания; приглашение к дискуссии; голос униженных и оскорбленных. Самую адекватную рецензию на «Капернаум» могли бы написать канувшие в Лету советские критики с их особым языком, злоупотребляющим красивостями и не чуждым идеологическим канцеляризмам: подробно пересказав сюжет (что, возможно, уместно и сегодня — перспектив на российский прокат у «Капернаума» меньше, чем у «Крестного отца» на советский), оценив правдивость и гуманизм, пожурив за библейские аллюзии, но особо похвалив за операторские достижения и мастерство работы с непрофессиональными исполнителями. В самом деле, чего умничать? Простой фильм, простые слова. Только в данном случае это не аргумент против: уверен, что в итоговых десятках лучшего за 2018-й эта бронебойно эмоциональная работа займет почетное место.

Что на экране? Начинается «Капернаум» с конца, когда главный герой, Зейн, выступает в зале суда, доставленный туда из детской тюрьмы — за то, что всадил в пока не названного негодяя нож. Зейну предположительно 12 — свидетельства о рождении у него нет, нищие родители не регистрировали ребенка в мэрии (документ стоит денег), да и дети для них — так, побочный эффект соитий, расходный материал: продать 11-летнюю сестру Зейна Сахар в брак — плевое дело. И в суде Зейн теперь в качестве обвинителя: он требует наказать родителей — за то, что они обрекли его на жизнь в аду. Дальше подробный флешбэк, посвященный скитаниям мальчика после побега из дома: безуспешный поиск мифической бабушки, попытка найти работу, знакомство с такой же неприкаянной Рахиль — беженкой из Эфиопии, вынужденный — после исчезновения Рахиль — уход за ее грудным ребенком Йонасом... Не жизнь — выживание; град камней; 33 несчастья; 400 ударов…

В ролях непрофессиональные актеры, найденные в результате долгого и трудного кастинга на улицах Бейрута. Герои и сына сирийских беженцев Зейна Аль Раффеа, и самой Лабаки (у нее в фильме маленькая роль Надин, адвоката мальчика) носят имена исполнителей. Есть забавная деталь: годовалого Йонаса играет девочка, Болуватифе Трэжа Банкоул, дочь выходцев из Нигерии и Кении. Но вообще смешного мало — Зейн Аль Раффеа побывал на каннской красной дорожке, а вот Седру Иззам, тоже сирийку, чьи родители бежали из разбомбленного Алеппо в Бейрут, на фестиваль привезти не удалось — и, получая приз жюри, Лабаки печально заметила, что практической пользы от кино немного: пока мы тут празднуем (любопытный Зейн в этот момент рассматривал позолоченную ветвь), Седра живет жизнью, мало отличающейся от той, что показана в фильме.

До каннской премьеры к «Капернауму» относились с подозрением, ждали конъюнктурную поделку — вроде «Девушек солнца», едва ли не единственного слабого звена в конкурсе-2018. Ждали с полным на то основанием; как же — целый букет назойливо насущных тем, старательно перечисленных самой Лабаки в режиссерском стейтменте: нелегальные беженцы, беспризорные дети, бесправные рабочие-иммигранты, абсурдность государственных границ, власть бюрократии, расизм, ксенофобия, попрание Конвенции о правах детей... После премьеры стали в голос прочить «Золотую пальмовую ветвь» — и, подозреваю, у Тьерри Фремо был такой план: согласитесь, вышло бы эффектно, если бы самый горячий фестиваль мира, пригласивший председателем жюри Кейт Бланшетт, отметился поддержкой сверхактуального феминистского движения «женской Пальмой». Однако жюри повело себя непредсказуемо, выбрав самый компромиссный вариант: в победители вышел нормальный, достойный, но очень уж незаметный опус Хирокадзу Корээды, «один из» в безразмерной фильмографии японского режиссера. «Капернаум» же довольствовался призом жюри, который считается утешительным и обычно занимает последнее место в призовом раскладе. Соответственно, с него начинается раздача наград основного конкурса. Однако в 2018-м традиция церемонии закрытия была нарушена, приз жюри вручили непосредственно перед основными — за режиссуру, Гран-при и золотом, таким образом несколько подняв его ценность.

А все права на золото у этого прямого и простого фильма были: клиповая закалка Лабаки определила кинематографическую виртуозность, с которой картина сделана, ее выверенный, как музыкальное произведение, монтажный ритм (музыку писал муж Лабаки и продюсер «Капернаума» Халед Музаyнар), роскошные широкоформатные панорамы. Фильм проникнут убедительной верой в изначальное добро (выбирая суд как одну из локаций, режиссер героев судить отказывается) и в то, что достоинство можно сохранить и в дурно устроенном обществе. Упрекнуть же Лабаки в расчете или неискренности не позволяют страсть и этическая безупречность: в «Капернауме» нет ни фальши, ни чувственной одномерности, ни мелодраматической эксплуатации; Лабаки понимает, что человека можно расстроить, но играть на нем нельзя. Честность не дает скатиться к плакату; на злых и грязных улицах Лабаки видит силу, энергию, мощное человеческое начало.

«Капернаум» снят о том мире, что до сих пор живет в дискурсе ХХ века; немецкий культуролог корейского происхождения Бён Чхоль Хан определяет этот дискурс термином «иммунологический». Суть в том, что с «бактериальным веком» покончило изобретение антибиотиков, патологии ХХI века — уже не инфекции, а неврологические заболевания (депрессии, синдромы выгорания и дефицита внимания); вместе с инфекциями исчезает эпоха, требовавшая четкого («иммунологического») разделения на свое и чужое, друга и врага, себя и другого; исчезает и паттерн, формировавший политику (холодная война; так, кстати, называется фильм Павла Павликовского, соперничавший с «Капернаумом» за «Золотую пальмовую ветвь») и лексику ХХ века. Сегодня рецидивы случаются, но глобально техники, основанные на атаке и защите, на борьбе с чужеродным (иммунитет сопротивляется всему «иному», даже если оно не несет опасности для жизни), теряют значимость. Постиммунологическое общество не разделяет болезнь и здоровье; чужое становится экзотическим и деактивируется в формулу потребления, субъект ХХ века превращается в потребителя, туриста. Лабаки упрямо отказывается быть туристом в своей стране и возвращается к стратегии социальной борьбы. Что не делает ее фильм неактуальным. Процитированный мной Бён Чхоль Хан, при всей изящной убедительности своей теории, упускает один важный и вполне объективный, клинический момент: ХХI век еще и век сердечно-сосудистых недугов. Лабаки и говорит сердцем, ускользая от интеллектуальных конструкций и возвращая на экран вечные, не исчезнувшие вместе с галилейским Капернаумом, плоть и кровь.