Опоссум! Что документальный «Кроссворд» рассказывает об одиночестве, семье и загадках мироздания

И все осветилось. С объектива как будто сдернули непроницаемую занавеску. В воздухе повис едва различимый стон половицы, благодаря которому создается эффект микроверсии Большого взрыва: свет и звук зарождаются на экране почти синхронно. Реальность явила себя.

«Кроссворд» Софии Данилиной врывается в жизнь героев на вдохе, на полуслове — как будто всевидящее око, переключаясь между каналами, лениво задержалось именно тут. Деревенский дом с бело-бирюзовой стеной и драпированной в тон кроватью. Ближе к углу копятся старые и новые семейные фотоснимки, краткий коллаж какой-то жизни. Немолодой мужчина Игорь Мудрецов и его пожилая мать Надежда. То ли летнее воссоединение родственников, то ли долгий-долгий совместный быт. Судя по снимкам — всегда без отца. Они обмениваются дежурными репликами, совершают ежедневные или просто регулярные домашние ритуалы (вроде смотрения телевизора или покраски материнских волос), в свободное от рутины время вдвоем корпят над очередным кроссвордом. Надежда решает, Игорь с невозмутимой издевкой подсказывает.

Все это время камера (Данилина здесь и оператор) прячется в углу, выглядывает из-за лома, загаженного сажей; слегка покачивается за спиной Игоря, когда он потешно кричит на пришлых кур; как будто вполоборота поглядывает в телевизор, когда мать и сын слушают репортаж про нашествие марокканской саранчи. «Марокканская», — деловито качает головой Мудрецов, невольно копируя пластику мудрецов деревенских — из советских мультфильмов.

А как они оба интонируют: «Леопёрдовая Надя», «крáдится и крáдится»... Речь тут живет какой-то отдельной, своей жизнью, не укладывающейся в занимательность кроссворда. Данилина вообще снимает о том, что в заданные рамки обычно не помещается. В 20 минут не влезает целая жизнь, в кадр не всегда помещается весь персонаж, даже единицы социального взаимодействия — слова — тут больше их первых словарных значений. Тем более корявой формулировки из кроссворда. Неслучайно картина начинается с юмористического пролога. «Очень медлительный зверь», — читает описание Надежда. «Опоссум», — бурчит Игорь. Самое смешное, что подходит.

Так и «Кроссворд», втиснутый в 21 минуту самых обычных сцен, — ребус о человеческой жизни. Одна исполинская загадка с парой известных букв, а рядом — двое опытных пользователей собственного микрокосма. Они настолько обжили это пространство и время, что ни на секунду не пускаются в откровения, как порой бывает перед документальной камерой. Здесь все ясно и знакомо, а возможно, и давно осточертело. Они общаются без цели услышать и быть услышанными, будто на автомате. Присказки, перебранки, печки-лавочки, шепоты и крики. Стелющаяся по земле неопрятная магия повседневности.

Как принято в Школе Марины Разбежкиной, Данилина подбирается к персонажам на расстояние вытянутой руки, но дальше случается не интимный портрет в интерьерах, а видеоэссе о незаметной борьбе порядка и хаоса, четкости смыслов, а также об их отсутствии. Как в «Короле Лире» (2017) Дениса Клеблеева, другого разбежкинца и куратора «Кроссворда», занятная и снятая без изысков ситуация прокорябывает ногтем дырку в экзистенциальное пространство.

У Клеблеева пожилой мужчина мечтает сыграть Лира, с которым у него близкий жизненный опыт: тюремный срок за какие-то махинации, разорвавшиеся отношения с одними родственниками и исключительно меркантильные с другими. Зарисовка из его жизни принимает характер шекспировской трагедии — о вечном сообщении реальности и искусства, об отцах и детях, о нескончаемом одиночестве, наконец.

София Данилина разворачивает метафору: чужая (да и своя) жизнь — кроссворд, загадка, уравнение с таким количеством неизвестных, что проще запечатлеть только видимое. Документальный принцип «вошел-и-вышел» тут работает безотказно: фильм вторгается в дом на скрипе половицы, а покидает его на выдохе, на повисшей паузе. Метавшаяся между беспристрастностью и любопытством камера только на прощание дает мощный акцент: рассматривает угол с фотографиями. Игорь и Надя. Когда-то давным-давно — и уже в 2017-м. Что происходило между этими снимками, что скрывается за их дежурными перебранками? Никакой определенности. Даже имена и характер их отношений выясняются между делом, практически случайно. Никаких лишних акцентов.

Взгляд камеры устремлен одновременно на предметы и их значение: на ту самую пару — «ответ» и «лапидарный вопрос». Вещественный мир фильма порождает непроизвольную художественность, как у любителя помучить декораторов Уэса Андерсона или как в ироническом и поэтическом «Патерсоне» Джима Джармуша. У последнего, к слову, будет уместно позаимствовать цитату из стихотворца Уильяма Карлоса Уильямса о том, что «смысл жизни в самой жизни».

«Кроссворд» предлагает понимать фразу двояко: просто наблюдать за обаятельной в своей неприкаянности бытовухой, полной словесно-психологических нюансов, или тщетно упорядочивать хаос мироздания с помощью многочисленных крошечных отмычек.

Узоры на поношенной одежде. Сочетающиеся оттенки стен и белья. Брошенные куда-то в пустоту фразы: «Вся жара идет сюда», «Над нами никого нет». Наконец, футболка Игоря с изображением солнца и луны. Чем дольше камера всматривается в эти непримечательные вещи, тем важнее они могут показаться. Ключ к этой галерее противоположностей, в конце концов, можно поискать хотя бы в расположении небесных тел. Здесь все находит себе пару: означающее и означаемое, мать и сын, город и деревня, архаика проселочной дороги и хай-тек телефона на селфи-палке, плодоносные куры и уничтожающая посевы саранча (ма-рок-кан-ска-я).

Наблюдая за этим непричесанным потоком образов, легко поверить, что древо жизни произрастает из сора, череды незначительных подробностей и (будто бы) случайных эпизодов. Впрочем, от метафизики тут же хочется отмахнуться. Пустяки, дело житейское.