Осторожно, двери открываются: «Лиссабон» Светланы Филипповой

Яблоко на подоконнике, мерцающий свет высокого окна, блуждание в густых, сырых от тумана травах позднего лета — все это как будто переносит нас... куда? В наши сны? В школьную хрестоматию по русской литературе? В наше детство и его впечатления от кинематографа тех лет?

Светлана Филиппова ведет нас через сказку сказок, через вечно повторяющуюся историю взросления и встречи с самим собой. Не мы возвращаемся в прошлое. Оно возвращается к нам — не пыльной реликвией, а свежей и чистой мелодией, вечной и всегда новой историей о нас самих. Фокус лишь в том, что теперь в детском странствии к границам взрослого мира те странные и непонятные взрослые — это мы.

 Что значит быть взрослым в детской истории, в чем разница между взрослыми и детьми? Дети всегда наблюдатели, а взрослые — объект их неустанного, пытливого наблюдения. Они вглядываются во взрослых, чтобы узнать в них себя. И пока центробежная сила не вынесет детей в их собственные вселенные, в центре их орбит будут находиться самые главные для них взрослые — их родители. 

Именно этот момент долгих проводов, прекрасных и трудных, мы проходим вместе с героями «Лиссабона», в котором почти нет событий, кроме самой жизни. И вот дети вдруг обнаруживают, что у их родителей она есть: своя, совершенно отдельная от детей жизнь. Временами она непроницаема и загадочна, юному неопытному глазу видны лишь ее контуры — незнакомые и неуловимые, они кажутся враждебными, опасными, жадными. Взросление терзает противоположностью стремлений: всем хочется независимости и отдельности, всем требуются любовь и забота. Сама любовь к тому, что испокон было родным, а стало непонятным и невыносимым, становится мучительна.

Противоречие кажется неразрешимым, и выходов из него видится лишь два: сбежать из дома и отдышаться вдалеке, или заставить всех вокруг чувствовать то же, что и ты, — растерянность, боль, гнев. Последствия могут быть катастрофичными, но не здесь, не в том мире, через который нас ведет Филиппова. В котором нам кажется знакомой каждая мелочь, где все обустроено давным давно — мастерски, прочно, надежно. Мы проходили через этот мир с Муратовой, Хуциевым и Норштейном. Стук каблуков на солнечных ступенях, летний ливень над городом, подъезд старого дома и кусты под окном — все это было с нами всегда. И никуда не ушло. Прибавились лишь мобильные телефоны, а с ними и та иллюзия контроля, которой кормится теперь всеобщая тревожность.

Но этот мир не могут разрушить ни взаимно пристальная придирчивость, ни избегание, ни наблюдение, ни отчуждение. Они нормальная часть этого мира, его обновления, вечного возвращения блудного сына к великодушному отцу, который принимает его обратно не как бунтующего подростка, не как нашалившее дитя, а как равного себе, как преодолевшего водораздел.

Нам неизвестно, больно ли деревьям ронять по осени свою отжившую листву. Мы не всегда умеем отличить потери и перемены от обновления. В этом смятении, в горечи расставания с детством живет Ваня (блестящий дебют Степана Харченко). Ему кажется, что мир вокруг него разваливается, рассыпается; что для всех, кого он любит, — для матери, отца и сестры — открываются новые двери, ведущие во все стороны света. А он остается на темной лестничной площадке, ненужный и забытый. Прежнюю жизнь не починить, и некому научить жить в новой. И как любой обиженный подросток, Ваня плачет, смеется и щетинится, как еж. Но никого не обманут ни его гамлетовская дерзость, ни колкости, ни хулиганство. Все видят испуганного ежика, бредущего в тумане наугад. Все любят его и берегут.

Бережность к юной и взрослой душе, пожалуй, самое главное свойство созданного Светланой Филипповой пространства, которое не повторяет, а продолжает лучшие традиции нашего кино. Связь времен не распалась, потому что, несмотря на хрупкость мира, в нем сохранилась красота человечности. Из воздушной, почти ангельской телесности героев, из промельков едва заметных, трогательных и робких жестов, из растворенной в диалогах почти чеховской неловкости вырастает чудесная мелодия Андрея Карасева. А за ней, посреди бурь и штормов, на берег этого древнего и юного мира выходит любовь. И пусть нам пока не ясно, станет она судьбой или останется влюбленностью, но явление ее очевидно и неизбежно, как результат высокой плотности внутренней жизни в кадре, как естественное развитие музыки, которая здесь не перестает звучать, даже замолкая. Дуэт Марии Смольниковой и Ивана Орлова замечателен редким сочетанием нежности и почти электрического напряжения; в нем любование, надежда, предвкушение почти детские. Ведь юность не покидает нас, она стоит за окном и вглядывается в наше сегодня из своего завтрашнего дня, с берегов Лисса и Зурбагана.