«Искусство кино» запускает новую рубрику: наши авторы пишут о фильмах, о которых больше никто толком не писал, рассказывают о кино, которого здесь не было.
24–30 апреля в Казани пройдет фестиваль мусульманского кино. Отборщик программы Сергей Анашкин рассказывает о любимой конкурсной картине оттуда (называется «Рона, мать Азима») и с легкой руки именует ее шедевром.
Программы небольших фестивалей подобны экспозициям провинциальных музеев, где можно встретить настоящие редкости, — не только причудливые диковины, но и неведомые шедевры. В конкурсе Казанского фестиваля мусульманского кино участвует фильм «Рона, мать Азима» — скромный шедевр из Ирана, малознакомый западной публике.
Множество талантливых фильмов из дальних стран, миновав крупные европейские фестивали, выпадают из поля зрения синефильской аудитории — будто и не было вовсе. Этой картине в определенной степени повезло, «Рона, мать Азима» демонстрировалась в Пусане, мелькнула на нескольких — не самых раскрученных — фестивалях во Франции, Швеции, Индии, снискала одобрительные рецензии и поощрительные награды. Выдвигалась на «Оскар» от Афганистана, но по понятным причинам так и застряла в категории «и др…», в перечне необязательных раритетов.
Попробуем для начала определиться с национальной принадлежностью фильма. Режиссер Джамшид Махмуди родился в Афганистане, но с детских лет живет в Иране. Там рос и мужал, получил кинематографическое образование. В Тегеране располагается его студия, обитают герои картины — мигранты из Афганистана. Сам Махмуди по происхождению — афганский таджик. А вот старушка Рона, ее сыновья Азим и Фарух, хоть режиссеру и земляки, принадлежат к другой этнической группе: хазарейцы — народ монгольского происхождения. Исповедуя ислам шиитского толка, они подвергались гонениям в суннитском Афганистане, массово переселялись в единоверный Иран. Их община численно преобладает среди выходцев из соседнего государства.
«Рона, мать Азима» — пример кинематографа диаспоры, сплав культурного достояния сразу двух стран. Реалии персидского обихода и традиции персидского кино срастаются здесь с самоощущением иранских афганцев, мигрантов, не позабывших о своих этнических корнях и духовных истоках.
Это печальная повесть о двух очевидных проявлениях малодушия и одной ожидаемой смерти. Выстраивая историю вокруг культа матери и семьи, характерного для народов Афганистана, автор задается вопросом о допустимых границах самопожертвования, о мыслимом бремени личной вины. В названии фильма точно отражена расстановка акцентов — логику повествования определяют тут заглавные персонажи. Зрелое мастерство профессионального актера — мужчины взаимодействует в кадре с естественным обаянием старушки-натурщицы, женщины, умудренной невзгодами и годами.
Азим — человек среднего возраста. Хлеб достается ему нелегко: бригада коммунальных рабочих выходит в ночную смену — чинит асфальт, красит перила мостов, прочищает канализационные стоки. Хазарейцы в столице Ирана выполняют функции гастарбайтеров. Мужчина женат, но бездетен. С семьей старшего брата делит кров незамужняя сестра. Мать Азима, согласно восточным традициям, живет в доме Фаруха. Забота о пожилых родителях — обязанность младшего сына. Вдова нянчит малолетних внучат, в детишках души не чает. Известно, что в языке дари (разновидность персидского, распространенная в Афганистане) к именам родичей принято добавлять ласковое присловие «дорогой». Близкие Роны не просто следуют национальному этикету, они и вправду душевно близки, относятся друг к другу с неподдельной приязнью, с искренней нежностью.
Фарух мечтает переселиться в Европу. За день до перехода турецкой границы он ставит родных в известность, что не возьмет с собой мать. Между братьями вспыхивает конфликт. Эпизод решается средствами «актерского замещения»: Азим находится за пределами кадра, в поле зрения — оцепеневший Фарух. Каждое хлесткое слово — будто удар по лицу. Взрослый мужчина похож на ребенка, забившегося в уголок: чувствует себя виноватым, но принять наказание не готов. Это единственная сцена в картине, где молчаливый Азим открыто проявляет свой темперамент: выходя из себя, выплескивая вовне энергию негодования. Резоны Фаруха можно понять: пожилой человек при нелегальном переходе границы — непозволительная обуза. Отныне старшему из сыновей надлежит позаботиться о матери.
Мотив эмиграции стал навязчивым мороком для иранского кинематографа последних лет. Тема выезда — а то и бегства — за рубеж возникает в нынешних драмах с пугающей регулярностью, даже если сам отъезд персонажа трактуется негативно — через оценочный фильтр «персидского патриотизма». Фабулы фильмов, как водится, отражают реальное положение дел — брожение в головах представителей обеспеченных классов.
«Рона, мать Азима» — трехчастная драма. Первый фрагмент картины — история о цене эмиграции. Вторая часть — новелла о пограничной ситуации иного порядка: об испытании трансплантацией, о юридических казусах и этических западнях. Простившись с сыном и внуками, Рона внезапно теряет сознание. Выясняется, что у старушки запущенный диабет, скоро откажут почки. Необходима срочная пересадка. Азиму удается найти местного жителя, готового за разумную сумму продать почку. Нежданно возникает юридическая коллизия: орган иранца не может быть отдан для трансплантации гражданину иной страны. Закон обойти невозможно.
Другой режиссер сосредоточился бы на социальных аспектах безвыходной ситуации. Детальнее рассказал бы о горемычной судьбе потенциального донора: глухонемому мужчине-иранцу не на что содержать многочисленную семью. Джамшид Махмуди же использует юридический казус как предпосылку для выявления внутренней драмы основного героя, как катализатор душевных движений, терзаний и смут.
Азим соглашается стать донором матери. Но сам он нездоров. Утрата одной из почек при интенсивных рабочих нагрузках обрекает героя на потерю трудоспособности. А может, и на скорую смерть. Надоедливый писк портативного аппарата для измерения кровяного давления лишает мужчину покоя, то и дело напоминая ему о бренности плоти. После мучительных размышлений Азим принимает решение отказаться от трансплантации, сославшись на мнимую несовместимость тканей. Он не готов перейти черту, отделяющую акт самопожертвования от осознанного самоубийства (Азим — простодушный шиит, а не упертый конфуцианец). Надо ж кому-то кормить семью.
Казалось бы, фильм Махмуди следует основному канону иранских проблемных драм. Логика этих повествований напоминает во многом «моральную» публицистику советской поры. С примет политической несвободы внимание зрителя переключается на казусы частной жизни, на этические нюансы межличностных отношений. Публике предлагается моральная теорема: как вы поведете себя в сложной жизненной ситуации? Предполагается, что существует только один верный ответ. Персонажи двигаются на ощупь, не ведая, как поступить. Но решение нравственной головоломки известно разумному зрителю — нужно только найти ключ в кейсах культурного опыта: в этических кодексах, религиозных уставах. И официозные, и диссидентские драмы иранского стиля остаются, в сущности, нравоучительными историями. Интерпретация смыслов предначертана изначально.
Будучи фестивальным отборщиком, я вынужден ежегодно смотреть множество фильмов иранского производства — разного «качества сборки» и уровня мастерства. Вижу, как мельчают типовые картины, жухнет национальный канон, костенеют моральные стереотипы, истончается сопричастность к реальности, живые человеческие конфликты подменяются драматургическими муляжами. В наглядных пособиях по «достойному поведению» намеренно задается зазор между автором и героем.
От стандартных — холодновато-рассудочных — «теорем» картину афганского режиссера отличает тональность повествования: теплота интонации, вовлеченность рассказчика в круг проблем и житейских забот персонажей, внимание к психологическим тонкостям, к смысловым полутонам. У задачки, которую ставит сюжет, нет заготовленного решения.
Финальная часть истории заставляет задуматься о способности индивида принять свою участь, о возможности или невозможности примириться с судьбой. Рона угасает безропотно, уходя в тяжелое забытье. Узнав о состоянии матери, Фарух возвращается из-за границы. Младший сын готов отдать ей свою почку. Только время упущено: Роне уже не помочь. Появление в доме любимого внука приносит больной облегчение. Старушка так и не приходит в сознание, но прекращает стонать — боль отступает...
Сцену объяснения братьев режиссер выстраивает, опираясь на невербальные средства, — через диалог жестов, соприкосновения рук. Фарух находит Азима в мечети. Негодование и укор сменяются сожалением и раскаянием. Фарух готов разделить с Азимом бремя вины. Но тот не готов принять дар прощения.
Азим остается один на один со своим неотвязным отчаянием. Актер играет состояние, а не аффект. На крупных планах — лицо закрытого человека. Выплеск душевных терзаний вовне — проявление слабости, непозволительной для мужчины.
Известно, что мусульманские богословы проповедуют веру в высшую волю, которая показывает себя в предначертании и предопределении. Божественный замысел — взаимосвязь причины и следствия — для смертного непостижим. Все происходит так, как и должно было случиться. Принятие этой концепции помогает унять человеческую гордыню. Нет повода обольщаться успехами. Нет веских причин роптать на несчастия и неудачи.
Сюжетную логику фильма во многом определяет этот мотив. Историю афганских мигрантов можно интерпретировать как философский этюд — о том, как свобода воли проявляет себя в рамках жестких предопределений. Человек традиционного мировоззрения безропотно принимает судьбу. Кроткая Рона отдается на милость Аллаха. Герой нашего века склонен к активному действию. Возможно, деяния и поступки продиктованы свыше — как знать? Подобного образа мысли придерживается Фарух. Бедолага Азим привык полагаться лишь на свои силы. Он загоняет себя в тиски фатализма, предначертание для него — западня. Осознание собственной несвободы не заглушает ни чувства вины, ни голоса совести...
Фильм «Рона, мать Азима» — это работа мастера. Драма с отточенной режиссурой, скупой, но убедительной актерской игрой. Оставляя за зрителем свободу трактовки сюжета, автор не прячет от него смысловые ключи: этнографический, социальный, психологический, религиозный. Иранский афганец Джамшид Махмуди сделал замечательное кино — человечное, многослойное, неоднозначное.
Фильм «Рона, мать Азима» покажут в Казани 25 апреля в 18:50.
Читайте также:
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari