Тонкая материя: «Призрачная нить» Пола Томаса Андерсона

«НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН ДОЛИНЫМ АНТОНОМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ, ЯВЛЯЮЩИМСЯ ЛИЦОМ, ВХОДЯЩИМ В СОСТАВ ОРГАНА ЛИЦ, УКАЗАННЫХ В Ч. 4 СТ. 9 ФЗ «О КОНТРОЛЕ ЗА ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ ЛИЦ, НАХОДЯЩИХСЯ ПОД ИНОСТРАННЫМ ВЛИЯНИЕМ», ВКЛЮЧЕННОГО В РЕЕСТР ИНОСТРАННЫХ АГЕНТОВ»

Глава 1

Когда Рейнольдс Джеремайя Вудкок, давясь от брезгливости, но и наслаждаясь собственным великодушием,откусывал от зеленого стебля спаржи, приготовленного на сливочном масле — а не растительном, он привык есть спаржу только с растительным! — то уже не помнил того мирного утра в деревне. Тогда он, смертельно уставший от сложной работы и позволивший наконец своей сестре и компаньону Сирил избавиться от надоевшей ему Джоанны (где она сейчас, та Джоанна?), вырвался на природу. Он оказался в старой таверне, взяв привычный столик у окна, и увидел ее — Альму. Официантка, трогательно неловкая, чуть что заливалась пылким румянцем; но она запомнила наизусть весь его сложный заказ — булочки, и бекон, и тосты по-валлийски с яйцом пашот, чтобы желток не слишком растекался, и джем, но только не клубничный. А потом согласилась поужинать с ним. Она дала ему стереть со своих губ красную помаду — он не терпел неестественности, не выносил макияж. Пришла к нему домой. Покорно разделась, дала снять с себя мерку. Примерила платье, одно, другое, третье. Альма была само совершенство и не догадывалась об этом.

Он тоже не догадывался о многом. О том, что она поселится в его доме. Не только признается ему в любви, но сделает так, что со временем он сам, добровольно, признается ей в том же. А когда Сирил предложит попрощаться с Альмой, даже удивится: с чего бы? Официантка, эмигрантка, молодая женщина без прошлого, без состояния, без вкуса станет музой, подругой, неотъемлемой частью жизни для него — лучшего кутюрье империи, одевающего богачек и королевских особ (не всех подряд, только лучших). Опомнится Вудкок вдруг, когда окажется с Альмой один на один, и та, разогнав кухарок и портних, уволив на вечер даже саму Сирил, будет потчевать его спаржей на сливочном масле. Опомнится ненадолго. Еще всего пара шагов, и он поклянется ей в чем угодно, хоть бы и у алтаря. А потом покорно примет из ее рук отраву, если так будет нужно для их любви.

«Он осуществил все мои мечты, — скажет мечтательно Альма, сидя в старом уютном кресле у камина, в котором потрескивают поленья, — но и я дала ему то, в чем он нуждался: всю себя, без остатка».

Глава 2

47-летний Пол Томас Андерсон как раз завершал свой девятый фильм «Призрачная нить», когда Шведская академия объявила имя очередного лауреата Нобелевской премии по литературе. Им оказался самый, наверное, почитаемый в мире британский писатель Кадзуо Исигуро, этнический японец, взявший на себя и неожиданно для многих исполнивший сложную миссию — спасение английского романа в безалаберном XXI веке. Высшая почесть, оказанная Исигуро самой авторитетной литпремией мира, — выражение тоски по упорядоченности мира и повествования, по иерархии жанровой системы, по изысканной иронии и чуть чопорной сентиментальности, на которых зиждется британская прозаическая традиция. Что с того, что Исигуро не совсем англичанин, а его постмодернистские романы — не вполне те, по которым тоскуют консерваторы? Безупречный дворецкий в них тихо оплакивает утопию нацистской Европы, диккенсовские сироты оказываются выращенными на убой клонами, а сам король Артур — тираном, незаметно для истории осуществившим геноцид. Будто плотный английский завтрак, в котором у тостов, бекона, джема чуть иной, неузнаваемый вкус.

Та же история с калифорнийцем Андерсоном, который, по примеру своего кумира Кубрика, отправился снимать кино в Великобританию и нырнул в 1950-е — на поиск традиций. Так, его героиня идет в лес, по-сказочному живописный, с лукошком за грибами… а находит только ложные, ядовитые для человека. Английский кинороман чужака Андерсона обманчиво традиционен. Утешительно консервативен его антураж — дивные обои в цветочек, крепкий свежезаваренный чай, мирно поникший британский флаг на фасаде респектабельного лондонского здания. Но режиссер по следам Альмы, которая бестрепетно вторгается в быт Вудкока, рушит устои и навязывает свои правила. А мы, как Вудкок, не веря своим глазам, смотрим с балкончика на банкетный зал, по которому в ознаменование Нового года маршируют ряженые и топают слоны в разноцветных попонах. Снизу призывно машут: спускайся, танцуй с нами. Часы вот-вот пробьют. Наступают другие времена.

Глава 3

В «Ночах в стиле буги» — фильме, принесшем всемирную славу Андерсону, — тусовка порнодельцов так же встречала Новый год. Праздник был омрачен убийством и самоубийством из ревности — пожалуй, самого комического и грустного чувства, рабом которого может стать человек, зарабатывающий на порнографии.

Времена уходят, парадигмы сменяются, и всемогущий Вудкок — король стиля и вдохновенный творец — теряет общий язык с современностью. Само слово «шик» ему отвратительно, а без него не сделаешь бизнес в эпоху готового платья. Он потерял смысл жизни и работы, и ему остается лишь одно — точнее одна. Альма. «Я совершил ужасную ошибку»,— бормочет он Сирил, но за его спиной уже стоит та, кому он отдал руку и сердце. Теперь — только сдаться, уронив голову ей на колени. «Я хочу, чтобы ты лежал на спине — беззащитный, нежный, открытый, и только я тебе помогала», — убаюкивающей колыбельной звучат слова жены.

Перевернутый роман. Он начинается как «Ребекка» Дафны Дюморье: слабая девушка, несведущая и без средств, лишенная даже имени, взята под крыло могущественным богатым мужчиной с туманным прошлым и тенью роковой женщины, нависшей над всей его судьбой (у нее как раз имя есть, оно вынесено в название книги). Или «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, к которому отсылала своих читателей Дюморье. А пожалуй, еще больше смахивает на две экранизации:«Ребекку» в 1940-м сделал Хичкок, «Джейн Эйр» — Стивенсон. В обеих картинах главную роль играла одна и та же актриса, обожаемая Андерсоном блондинка Джоан Фонтейн.

Но такова только первая половина «Призрачной нити». Есть Рочестер — де Винтер, есть та самая тень (не бывшей жены, а матери — ее призрак сопровождает Вудкока по жизни), есть домоправительница Сирил (чистая мисс Денверс или Грейс Пул — кстати, у Бронте та была швеей). Лишь Джейн другая.

Представить Альму рассказчицей, как героинь «Ребекки» и «Джейн Эйр», невозможно. Нам не дано проникнуть в ее мысли. Здесь она хранительница тайны, а не Вудкок. Его заветные секретики, зашитые в подкладку платья, легко найти, стоит лишь распороть ткань. Ее секрет так и не будет раскрыт. Он бросит вызов, пытаясь переделать девушку под себя, пользуясь ее зависимостью, молодостью, слабостью.И потерпит поражение. Она заберет его силу, подчинит волю, опоит приворотным зельем из таинственных грибов.

Андерсон, индифферентный к новостной политической повестке, как и его гениальный герой-модельер, неожиданно снял самый актуальный фильм сезона: о женской силе и «бабьем бунте». О борьбе за власть, в которой слабый пол оказывается сильнейшим.

Глава 4

Готический роман о трепетной инженю (на самом деле — нет) и мужчине с трагическим прошлым (тоже нет). Не в меньшей степени «Пигмалион», то есть история о творце и его произведении, которое вышло из-под контроля. То есть комедия. А отчасти «Франкенштейн». То есть хоррор. Изысканное кружево, странный рисунок.

Межгендерная борьба за власть интересна автору лишь отчасти. Мнимо простодушное обаяние люксембурженки Вики Крипс (Альма) достаточно двусмысленно, чтобы прельстить Вудкока — старого холостяка, но больше ребенка, тоскующего по рано ушедшей мамá, чем испытанного бабника и циника. На самом деле фильм о Пигмалионе, не о Галатее.

Природа таланта — то, чем Андерсон одержим с «Ночей в стиле буги», наивный герой которых обладал незаурядным членом, навек и помимо воли владельца определившим траекторию его жизни. У Дэниела Плейнвью, одержимого дельца из «Нефти» (ничего общего с литературным прототипом из романа Синклера Льюиса), был уникальный нюх, позволявший и в пустыне найти драгоценное месторождение. Религиозный лидер Ланкастер Додд в «Мастере» подчинял волю и умы своей паствы — как когда-то вирильный шарлатан Фрэнк Мэкки в «Магнолии».

И актеры Андерсона интересуют только незаурядные, хотя общего между ними ничего, кроме масштаба личности, нет. Том Круз, Филип Сеймур Хоффман, Хоакин Феникс и, конечно, Дэниел Дэй-Льюис: сначала Плейнвью, потом Рейнольдс. Перфекционист, вырубивший из ствола дерева каноэ на съемках «Последнего из могикан» и сам разделывавший мясо в «Бандах Нью-Йорка», разумеется, два года учился шить дамские платья для «Призрачной нити». Иллюзия или нет, но его руки в фильме кажутся истомленными многолетней кропотливой работой, исколотыми иглами, уставшими и чуткими как самостоятельные существа.

Речь не о технике, не о методе, не о погружении. Даже не о немыслимо богатом арсенале актерских приемов: Вудкок поводит глазом, чуть двигает мускулом лица, и зал замирает или смеется. Только о личности, которую не назовешь инструментом, сколь угодно виртуозным и тонким. Недаром же Андерсон посылал Дэй-Льюису каждую следующую написанную сцену, а тот правил сценарий, выходя таким образом в полноценные соавторы. «Вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя».

В 1989 году 32-летний Дэй-Льюис играл на сцене главную роль в «Гамлете». Он упал в обморок прямо в тот момент, когда из-за кулис вышла тень Гамлета-старшего. А придя в себя, сказал, что больше на сцену не поднимется и в театре играть не будет. Он верен своему обещанию до сих пор. Актер признался позже, что в тот момент увидел призрак собственного отца — умершего за 17 лет до того поэта-лауреата Сесила Дэй-Льюиса.

Вудкок видит призрак своей матери, которой он шил свое первое платье — свадебное: та выходила замуж во второй раз. Его сестра помогала ему и пала жертвой суеверия: так замуж и не вышла. Он был уверен, что не сможет жениться сам (ведь он шьет женские платья). Но ошибся и пал жертвой яда. В точности как принц датский.

После «Призрачной нити» Дэй-Льюис вслед за театром покинул и кино.

Глава 5

Андерсон заинтересовался модой и историей костюма более или менее случайно, почитав о жизни Баленсиаги (вел такой же замкнутый образ жизни) и Версаче (тоже жил и работал с сестрой). Личности были для него важнее материала — модной индустрии до того, как она стала собственно индустрией: это просто поле для исследования, как порнография в «Ночах в стиле буги», телевидение в «Магнолии», нефтепромышленность в «Нефти» или вантузы и матрасы в «Любви, сбивающей с ног».

И все-таки магия примерки, немудрящее вуду кройки и шитья — не только тело, но и дух «Призрачной нити». Вудкок снимает мерку с Альмы и будто заколдовывает ее. Та надевает его платье и не только принимает его покровительство, но обретает над ним власть. Вудкок прячет секреты и снимает с принцессы порчу своим заклинанием, изысканно вышитым nevercursed. Альма знает: она — не принцесса, — и забирает волшебный лоскуток. Наутро, как в сказке, Вудкок приходит просить ее руки. Рядом бессильно замер манекен с чужим свадебным платьем.

Костюмы делал Марк Бриджес, много лет работающий с Андерсоном: американец, вовсе не специалист по британскому олдскульному hautecouture. Консультантами пригласили пожилых дам на пенсии — волонтерок музея Виктории и Альберта. Первая, Джоан Эмили Браун, имела многолетний опыт работы в нескольких ателье Сэвил-Роу, вторая, Сью Кларк, полвека преподавала историю моды. Обе остались в фильме в ролях портних Наны и Бидди — безмолвных, лишенных индивидуальных характеров, зато обладающих значимостью экранного присутствия. Тоже своего рода магический жест.

Платье — поверхностный атрибут, украшение, организованная ткань. Но призрачная нить таланта одушевляет его; внешнее становится выражением сути, обходясь без вербализации, без уточнений. В молчании дамы из приемной Вудкока пожирают глазами моделей с номерками, демонстрирующих платья. Взгляд говорит о главном без слов. Как, собственно, и весь этот фильм.

Глава 6

В кажущемся пренебрежении к привычной визуальной тщательности Андерсон в «Призрачной нити» обошелся вовсе без оператора. Роберт Элсвит был занят, к другим режиссер решил не обращаться. Он отказывается признать, что снимал картину сам (как Сокуров в «Тельце», Линч во «Внутренней империи», Содерберг много где). Вместо этого скрупулезно перечисляет ассистентов, которые и сложились в единого — анонимного — оператора.

Истина в том, что акцент в «Призрачной нити» — хотя тут безупречный свет, маниакально тщательная композиция кадра, изысканное цветовое кодирование и т.д., — действительно не на изображение, а на звук. На шепот, скороговорку, официальные речевые ритуалы; даже нецензурно посылая собеседника, Вудкок не повышает голоса.

Естественно, на музыку.

Джонни Гринвуд, автор саундтреков Андерсона, — не подчиненное лицо, а полноценный соавтор; возможно, единственный композитор-соавтор современного кино. Его путь от гитариста-аранжировщика Radiohead к симфонисту-экспериментатору в «Нефти» был симметричен пути режиссера от гениального нахального самоучки к зрелому мастеру. Андерсон тоже обслуживал Гринвуда — ездил с ним и его супергруппой в Раджастан снимать документальный «Джунун», потом несколько клипов Radiohead. В этих работах поражает безыскусность режиссерского почерка — почти нейтрального, самоустраняющегося. Иногда композитор работает на фильм, но бывает и наоборот: фильм — на музыку.

В «Призрачной нити», которую не раз показывали с сопровождением живого оркестра, они едины и равноправны. Меланхолическая ткань чуть дребезжащего фортепианного звука прорывается симфоническим сентиментальным вихрем, и эта самостоятельная стихия оставляет Вудкока и Альму беззащитными перед чувством, которому, будто внешней силе, невозможно не покориться, не оставить в стороне свое непокорное «я» (тут же рядом Брамс, Шуберт, Дебюсси и опять Гринвуд). Все просто: музыка здесь и есть воплощенная любовь, властная и неконтролируемая, движущая сюжет и решающая за человека, каким будет его следующий ход в шахматной партии. Музыка — призрачная нить.

Глава 7

Он никогда не говорит «творчество»: только «работа». Практическая, конкретная, потому и недоступная никому больше. Формулу зелья или заклинания можно выучить в каком-нибудь Хогвартсе. Научиться шить платья много сложнее. И эффект их куда мощнее (спросите Золушку).

Потому не каждая заслуживает платья Вудкока: принцесса Бельгии — да, богачка Барбара Роуз, пьющая, некрасивая, — уже нет. Не всем на роду написано быть принцессами.

Как и было сказано, волшебник. Если уж играть в английское, то Мерлин. И фея Нимуэ с ним рядом, Дама Озера (они впервые встречаются у озера, на его берегу стоит деревенский ресторанчик). Кто-то из американских критиков с неудовольствием написал: неясно даже, спит ли Вудкок с Альмой. Ну что вы, кристально ясно. Она помогает ему вызволить драгоценное платье у недостойной клиентки Барбары — и тут они наконец целуются, он зовет ее в свою комнату. Маг теряет целомудрие и теряет голову. Теперь он пропал; его удел — омлет с приворотными дурман-грибами. В предыдущей love story Андерсона «Любовь, сбивающая с ног» эффект любви был сравним с эффектом помутнения от боксерского удара. Здесь все радикальнее: любовь — это яд.

Другая фея — Моргана (согласно мифу, сестра, хоть и не Мерлина, а Артура, и все равно фея-сестра) — чопорная Сирил, хозяйка очага. Забавно, что в этой роли — Лесли Менвилл, любимая актриса основоположника «реализма кухонной раковины» Майка Ли. Она отвечает за быт и за его отделение от магических практик брата. Следит, чтобы хруст утренних тостов не отвлекал его от работы. Но Альма не согласна оставаться на другом берегу — там, где место всему телесному, материальному, приземленному. Она требует, чтобы Вудкок слышал хруст тостов, на которые она намазывает ненавистное ему сливочное масло. И терпел.

Вудкок уходит на дно озера, подчиняясь обволакивающей силе воды. Замирает на острове Авалон, вне мира, подальше от «шика». У нее на коленях. Наконец-то дома.

Глава 8

«…Я знаю, что значит всецело жить для человека, которого любишь больше всего на свете. Я считаю себя бесконечно счастливой, и моего счастья нельзя выразить никакими словами, потому что мы с мужем живем друг для друга. Ни одна женщина в мире так всецело не принадлежит своему мужу. Нас так же не может утомить общество друг друга, как не может утомить биение сердца, которое бьется в его и в моей груди; поэтому мы неразлучны. Быть вместе — значит для нас чувствовать себя так же непринужденно, как в одиночестве, и так же весело, как в обществе. Весь день проходит у нас в беседе, и наша беседа — это, в сущности, размышление вслух. Я всецело ему доверяю, а он — мне; наши характеры идеально подходят друг к другу, почему мы и живем душа в душу…»Шарлотта Бронте. «Джейн Эйр».

«…Прошлое вернуть нельзя, и мы сумели забыть то, что было необходимо забыть. Он прекрасный товарищ и никогда не выражает сожалений, когда вспоминает о прошлом — а бывает это гораздо чаще, чем он в этом сознается: его выдает выражение лица. Оно становится похожим на маску — безжизненную, хоть и красивую, как прежде. Он курит папиросу за папиросой, быстро, с наигранным оживлением болтает — просто так, ни о чем. Мы оба пережили страх и страдания, и надеюсь, что все страшное в нашей жизни уже позади, и теперь нам остается спокойно продолжать наш жизненный путь, находя поддержку друг в друге. Мы сознаем, что отель, в котором мы живем, грязноват, еда безвкусна, а дни очень однообразны. Но мы не хотим перемен. Ведь в больших отелях крупных городов он неизбежно встречал бы свидетелей своей прежней жизни. Иногда мы скучаем, но скука — хороший противовес страху. Живем мы очень замкнуто; у меня развился настоящий талант читать вслух. Недовольство жизнью он выражает лишь когда задерживается почтальон: это значит, что наша английская почта запоздает на сутки…»Дафна Дюморье. «Ребекка».

«…Иногда я представляю нашу совместную жизнь. Вижу, как она приближается к концу и могу предсказать наше будущее, как все сложится. Все наши близкие — и дети, и друзья, — вернутся, и мы будем им рады. Мы соберем много гостей, они будут смеяться и веселиться. Пройдет время, я начну смотреть на все иначе и, наконец, пойму тебя. Я буду хранить созданные тобой платья, защищать их от пыли, призраков и времени».Пол Томас Андерсон. «Призрачная нить».