Владивосток 2000: «Ночь в раю» — нуар о вкусе, который не забудешь после смерти

«Я смирилась с тем, что умираю, но я буду очень скучать по этому мульхве»,

— говорит Джё Эн (Чон Ё Бин), сидя в ресторанчике с видом на Желтое море. Напротив — немногословный Пак Тхэ Гу (Ом Тхэ Гу), вынужденный залечь на дно из-за разборок между кланами ганпхэ — корейской мафии. Это край (корейской) земли, практически конец (их) истории, прощальный взгляд перед мясорубкой финала, мизансцена «Достучаться до небес» — одного из сентиментальных гимнов XX веку, пускай с немецким прононсом и текилой, а не волнообразной корейской речью и мульхве, чачжамёном и прочей национальной кухней.

В этом аккумулирующем калории и чувства эпизоде «Ночи в раю» Пак Хун Джона умещается, по сути, весь фильм. Даже жаль, что нельзя сказать короче: гость перенесенного венецианского смотра растекается телевизионной пеной на 135 минут, пуская в кадр мелодраму, иконографию «черного» фильма и «бурных чувств неистовый конец», которые вспыхивают и гаснут в отдельно взятых сценах — порой невпопад. Мыло мылом, а глаза щиплет: режиссер «Нового мира» (2013) и сценарист «Я видел дьявола» (2010) теряется говорить о чувствах, но — как истинный кинематографический гангстер — умеет выразить их напряжением спины, поворотом шеи, макарониной, свисающей с губ.

Главного действительно не выразить словами. На переговорах с главой враждующего клана До (Сон Бён Хо) Тхэ Гу пытается будто что-то начертить в воздухе сигаретой, прояснив отношения между бандами. Провожая из госпиталя смертельно больную сестру с дочкой — машет руками, как сигнальщик на флоте: словно стремясь передать невидимыми флажками какие-то невыразимые слова, лучше поддающиеся семафорной азбуке. Узнав об их смерти в подстроенной автокатастрофе — взрывается и испепеляет себя изнутри, оставляя для связи с миром лишь сухой «дикторский» голос, готовый (пере)давать команды. Следующая азбука уже будет ножевой: три верзилы До отправятся из (кровавой) бани на тот свет, прежде чем заточка совершит (ошибочное) возмездие.

Дальше: чемодан — вокзал — Ченджу. Удаленный остров в Желтом море, отчужденный от материковой Кореи более водостойкой культурой, вулканным прошлым и царившим когда-то матриархатом — в противовес мачистским ужимкам гампхэ с их расплывчатым кодексом чести. Где-то здесь Тхэ Гу и вырос — в нищете и с видом на море; о материнской усталой ласке и близости вообще ему напоминает лишь мульхве — «корейская окрошка», острая и островная, местная достопримечательность.

Здесь он встретит другое сгоревшее сердце — Джё Эн, чьих родителей убила российская мафия — тоже, чтобы осадить «коллегу», ее дядю Куто (Ли Гу Ён). Теперь он зарабатывает как Airbnb для гангстеров, которым нужно залечь на дно, и торговец Тульским Токарева, спрятанным в рыбе (извини, быстро разбирают). Принимает оплату только в долларах — чтобы увезти племяннику в США, где ее загадочную хворь могут вылечить с 20% вероятностью (в Корее — стремится к нулю).

Из Венеции западная пресса писала, что Пак Хун Джон занят ревизией криминального направления, как будто со времен войны многие жанры подвергались такому же интенсивному переосмыслению, а корейский нуар появился вчера. Кажется, режиссеру криминальная эстетика интересна лишь потому, что в ее ДНК — полная аннигиляция: рухнувшие надежды, мгновенное превращение могущества в прах бессилия, око за око, никто не выжил. Тем интереснее, что нуаровое триединство — безнадега, роковуха, дождь внутри и снаружи — «Ночь в раю» демонстрирует как экскурсионные точки и с заметной иронией.

«О, дождь идет, а ты так и не умывался? Вот свинья»,

— скажет Куто, пока они с Тхэ Гу будут дежурить в больничном коридоре. Тот после смерти близких действительно потерялся: перестал есть и почти спать, тратя ночь на составление натюрмортов из бутылок соджу и окурков. Наконец железная леди Джё Ен, поначалу огрызавшаяся на любые вопросы и реплики, перейдет в не менее стереотипный режим «нечего терять, мне скоро умирать». На клишированный предсмертный секс молодой человек не соглашается — не до того сейчас, да и не чувства примагнитили их друг к другу.

Тхэ Гу тоже обречен: эта информация идет в паре с трупной желто-зеленой тенью, в первой же сцене пометившей его лицо. Главы кланов договорятся, что все недопонимание можно решить, зарезав козла отпущения. Верный бандит собирался во Владивосток, но поезд едет на тот свет, попутно демонстрируя, что только близкая смерть и обнажает истинное лицо.

В каком-то смысле это побратим «Профессионала» (1981) с Бельмондо — криминальной панихиды по тем крутосваренным людям, которые даже в незаконном деле соблюдают какие-то законы, кодексы и заповеди. И все же «Ночь в раю» лишена романтизации ганпхэ, даже «благородных»: человек и пистолет здесь разделены как личный опыт и химера «профессионализма». Возможно, отсюда разъедающая хронометраж перестрелка мыльного опера (sic!) с кровавым нуаром.

Мир подполья и чистогана здесь — альтернатива законной, «материковой» жизни, где и социальные лифты, и право на лечение, и борьба с нелегальной застройкой, и механизм ареста убийцы не работают или попросту недоступны простым смертным. Все настолько прогнило, что без черных перчаток не обойтись. Пряча в рыбе пистолет, залетая в магазин, выпуская магазин. Добавить пары́ Желтого моря с его концентрацией взаимно недовольных азиатских народов (об этом есть густой одноименный триллер 2010-го), и жить, в общем, не хочется. Остается лишь смотреть на морскую гладь в надежде, что больше уже действительно нечего терять.