Вон, Вавилон: «Голос перемен» — сериал, который за собой поведет, до кишок проберет

«Я не знаю глубину твоей боли»,

— звучит рефреном в четвертой серии «Алекс Уитл». Сирота Уитл (Шейи Коул), помыкавшись по детским домам, переезжает в лондонский район Брикстон, где знакомится с настоящей черной культурой во всей ее пестроте: здесь живут выходцы с Карибов и Ямайки, из Тринидада и Сент-Лусии — каждый со своей историей и болью, которые не укладываются в жанр «мини-сериал о расовой дискриминации». Хотя этого клейма «Голосу перемен» Стива МакКуина наверняка не избежать.

«Каждой боли нужно имя»,

— повторял грустный телеведущий мистер Пиклз (Джим Керри) в шоу «Шучу», и словно по этой формуле сделан «Голос перемен». У всех пяти эпизодов — каждый по часу, а то и по два длинной — есть названия, ключевые темы, время действия и конкретные локации, но главное — имена, отдельные люди, чей опыт в истории сосредоточен. Многие из них существовали в действительности — и в каждой серии есть план, где камера Шабира Кирхнера, сменившего постоянного оператора Шона Боббитта, всматривается в героя или героиню — словно пытаясь понять, что же тот/та чувствует. Тема эпизода уходит на второй план, социальное высказывание становится рамкой кадра, а персонаж и зритель оказываются наедине — или просто слишком близко, чтобы как-то происходящее проигнорировать.

Начинавший в совриске МакКуин, дебютировавший тактильной дилогией с Майклом Фассбендером «Голод» (2008) и «Стыд» (2011), знает толк в эффектных композициях — как в кадре, так и в построении нарратива. Тут он протянул нить от 1960-х к 1980-м: через суд над «Мангроувской девяткой» — к проблемам образовательной системы, которая стремилась сбагрить афробританских школьников в «классы коррекции».

Однако это не фундаментальный труд, охватывающий «глубину боли», а лишь пять предупредительных выстрелов в воздух, которые освещают недостачу базовых потребностей:

1. спокойно поесть (национальной кухни);
2. задорно потанцевать (и заняться любовью);
3. устроиться на желанную работу;
4. узнать, «что ты за хрен» (познать себя);
5. получить образование (и найти профессию по душе).

Все — в ретродымке, но не лишенные актуальности; каждая — в разных жанрах, но с поправкой на реальность, которая любой такой подход делает немного «ревизионистским». Это затрудняет оценку мозаики МакКуина как единого целого, предлагая выхватывать отдельные серии или даже сцены (симптоматично, что критике полюбился наименее «политический» эпизод-танцулька «Ловерс рок»). Тем интереснее не складывать из получившихся историй насильственный общий нарратив, а вглядеться — как камера в лицо персонажа — в каждую ситуацию. Такую знакомую — и такую индивидуальную.

Вот — открывающий эпизод «Мангроув», названный в честь реального кафе, открытого (sic!) в конце 1960-х уроженцем Тринидада Фрэнком Кричлоу (Шон Паркес). Вскоре здесь образуется, как сказали бы сегодня, культурный кластер: черный Ноттинг-Хилл будет стекаться в «Мангроув», чтобы насладиться африканской едой, регги и джазом, поговорить о том о сем, выкурить косячок и может даже предаться азартным играм в подполе. Следом придут представители британских «Черных пантер» (Летишиа Райт и Малачи Кирби), а за ними — из чистого совпадения — девять раз с небольшими антрактами нагрянут «бобби» во главе с жестоким констеблем Пулли (Сэм Спруэлл). Тот ненавидит «понаехавших» и всячески ищет, как бы докопаться до афробританцев — на улице или в «Мангроуве», который ему видится игорным притоном для преступников, гомосексуалов (!), наркоторговцев и прочей «швали». Ноттинг-Хилл ответит мирным протестом, полиция, как водится, — дубинками, а следом — суд, чью драматургию отчасти обнажал недавний «Суд над чикагской семеркой».

Однако МакКуин — не Соркин: его диалоги не столь искрометны, а объект критики не просто политическая сила, но сам «Вавилон» — государственная, социальная и исполнительная системы. «Мангроув» — не задорная история одной победы над общественной инертностью, но рождения активиста Кричлоу и становления единого, но разнородного сообщества. О том, что «черный опыт» не монолитен, тут напоминают регулярно, в частности — фразой про разную глубину боли.

В мире сериала «Мангроув» — место, где все началось. Не с граффити «Ешь богатых» в соседстве с «Выметайтесь» и даже не с чтения «Чёрных якобинцев» (1938) тринидадского историка Джеймса, который запечатлел историю Гаитянской революции (ей посвящен фильм «Увертюры», показанный на Берлинале этого года). Все начинается с тарелки еды и мысли, что «развитие идет от личного движения», как говорит Фрэнку активист Даркус Хау (Кирби).

МакКуин галантно избегает неймдроппинга и не упоминает, что в «Мангроуве», просуществовавшем до начала 1990-х, выступали звезды — например, Нина Симон и Боб Марли. Хотя Time Will Tell (1978) последнего звучит в сериале:

«Думаешь, что ты на небе, хотя живешь в аду» (Think you're in heaven, but ya living in hell)

Сразу после изматывающего суда — танцевальный час «Ловерс рок». История длинной субботней ночи — обязательный атрибут большинства современных независимых фильмов. Однако за окном 80-е, и Марта (Амарах-Джэ Сент. Обин) с подругой Пэтти (Шаниква Оквок) добираются до подпольной «дискотеки» издалека, чтобы на пару минут слиться в танцевальном экстазе единения с такими же случайными людьми, собравшимися на чей-то праздник.

Второй эпизод Стив МакКуин почти целиком строит на киногении. Обрывистые мамблкорные диалоги — к подругам подкатывают сутенеры и простые парни — едва прорываются сквозь пляски. Композиции танцующих тел рифмуются с паттернами узоров на обоях и платьях: если «Мангроув» проговаривал важность «личного движения» и некоего общего места, то «Ловерс рок» — любуется, как герои образуют подобие скульптурных композиций, как туфли завороженно топчут пол, как из духа музыки рождается не трагедия, но единство, которое на мгновение не могут омрачить ни социальный статус, ни косые взгляды кокни, ни угроза полицейской мигалки, ни семейные ссоры. И все же это история неслучившегося романа — даже если он задумывался как секс на одну ночь.

Напротив: бесконечности трудовых будней посвящен эпизод «Красное, белое и синее» — о Лерое Логане (Джон Бойега из новых «Звездных войн»), который станет основателем Ассоциации чернокожих полицейских, а в 80-е променяет научную карьеру на службу в полиции, где надеется изменить систему изнутри. Логан оказывается под перекрестным огнем — его ненавидят белые коллеги и презирают соседи по району, даже строгий отец Кен (Стив Туссэн), параллельно судящийся с избившими его «бобби», заставляет Лероя сомневаться в выборе. Однако медленная победа частного упорства, подзаряжаемого семейной поддержкой (жену Гретл играет Антония Томас из «Отбросов») не так интересна, как откровение Логана, что его растили большим британцем, чем большинство британцев, чтобы он смог «чего-то добиться в жизни, а не стать полицейским». Классические завышенные требования.

Следующая остановка после полицейского участка — разумеется, тюрьма, где отбывает срок за участие в Брикстонском бунте 1981 года Алекс Уитл. Вспоминает он не само месилово между «бобби» и карибской общиной, которое вспыхнуло после смерти в пожаре нескольких подростков и превышения полицейскими полномочий в связи с ростом преступности. Уитл, оказавшийся в одной камере с растафарианцем Симеоном (Робби Ги), обращается к детству и первым годам в Брикстоне, где ему пришлось заново искать себя. Его учили правильно ходить, одеваться, слушать музыку, покупать стафф и чуть ли не причмокивать (наряду с «чечеткой» шагов — это вторая важная ритмическая деталь сериала, не уступающая по значимости словам).

Тут МакКуин не идет по рельсам тюремных фильмов — брутальной и политической составляющей заключения посвящен «Голод», где Фассбендер играет бойца ИРА. «Алекс Уитл» — вновь история пробуждения, знакомства будущего писателя с литературой и словами, которые должны быть сказаны (сперва он обращал их в песни). Из детского дома он уезжал под сообщение о смерти Роальда Даля, а Симеон, объявивший голодовку и слушающий первые истории Уитла, советует ему прочитать «Черных якобинцев», чтобы пойти в литературных исканиях еще дальше — к себе и миру.

Наконец, «Образование» обращается к фундаменту социальной несправедливости, где система образования не стремится чему-то научить черных (и не только) детей, а поскорее переводит их в специальные заведения. Одним из таких «отстающих» (тест на IQ не может врать!) оказывается Кингсли (Кенья Сэнди), увлеченный космосом, но не всегда справляющийся с чтением.

Здесь МакКуин проговаривает основы, которые могли бы служить отправной точкой сериала, но вряд ли школьная драма претендует на ударное начало антологии. Проблема расовой дискриминации не существует в вакууме — отсюда и навязчивый «скульптурный мотив» танцев, драк, тренировок, посиделок. Вместе с классовым и гендерным неравенством, а также «прочими измами», как говорит Симеон, они и образуют пресловутый Вавилон — высоченную стену между людьми и их потенциальным космосом.

Потому последний монолог, который зритель слышит в сериале, под аккомпанемент сменяющихся планет и туманностей — о том, что человечество зародилось в Африке, которая остается синонимом «третьего мира», а также о нигерийской королеве-воительнице Амине. Она правила в XVI веке, добилась небывалых политических успехов, составила карту Древней Африки и тоже выстроила стены, защищающие ее народ.

«Это ее наследие»,

— заканчивает урок заботливая афробританка, новая учительница Кингсли.

На что ей может отчасти возразить автор гимна переменам Виктор Робертович Цой:

«Где-то есть люди, для которых теорема верна.

Но кто-то станет стеной, а кто-то плечом,

Под которым дрогнет стена».