Вот дом, который построил Хёсс

Первую минуту фильма на нас с экрана глядит тьма, а мы в нее всматриваемся и ей внимаем. Эта воющая тьма — как сейсмический фон, как неустранимое условие задачи, как скобки, за которые никому не выйти. Внутри скобок — сцены из семейной жизни коменданта Освенцима.

Супруги Рудольф и Хедвига Хёсс (Кристиан Фридель и Сандра Хюллер) — это пара идеальных граждан Третьего рейха. Они построили свой личный рай, ту жизнь, о которой и мечтать не смели в своей бедной юности: у них большой дом, большой сад и пятеро красивых здоровых детей. Хёссы приехали осваивать восточные территории, куда фюрер отправил их строить новый немецкий мир, это их миссия, их фантастический социальный лифт. Сын мелкого лавочника делает головокружительную карьеру благодаря дружбе с Борманом, он заседает на совещаниях с породистыми аристократами, не обращая внимания на их высокомерные кривые усмешки, он вхож на балы правительственной верхушки, где откровенно скучает и развлекает себя, мысленно упражняясь в логистике: любое помещение, заполненное людьми, пусть даже и бальный зал, интересует его в первую очередь своей газоемкостью и возможностью оптимизации технологического процесса. Он мог бы оказаться на любой другой должности и там выполнял бы свои обязанности с тем же усердием без тени сомнения, с той же добросовестной скрупулезностью, не требующей никаких талантов, кроме дисциплины и послушания.

Те, кто знаком с одноименным романом Мартина Эмиса (2014), увидят, что Глейзер не ставил целью экранизировать книгу, а взял из нее лишь необходимое ему для исследования своих излюбленных тем. Отчуждение, отстранение и одиночество на границе света и тьмы — здесь зона интересов режиссера.

Тьма кажется четко отделенной от света, которому отдано 90 минут экранного времени из 105. Образцовая жизнь образцовой семьи Хёсса залита солнцем. Тьма, смерть и ужас надежно заперты за воротами с надписью «Труд освобождает». Нам не покажут эти ворота, не покажут бараки и улицы лагеря. Мы и так знаем, что они там есть. 

Глейзер внимательно и беспристрастно изучает формы жизни по другую сторону лагерного забора. Здесь опыт режиссера-клипмейкера неоценим: для него важна плотность деталей и смыслов на единицу времени, и потому каждый эпизод, каждый диалог, каждая, на первый взгляд, мелкая и незначительная сцена насыщены подробностями, штрихами и интонациями почти чеховскими. 

Утром жены лагерных чиновников приходят к комендантше на чашку кофе и светскую беседу. Одна из них, весело смеясь, рассказывает о девушке из лагеря, которой сообщили, что она выбрана в «Канаду»:

— И эта дурочка так обрадовалась! поверила, что поедет в Канаду!

— Ну да, она подумала про страну, а не про...

Почему же в Канаду? Мигранты из Польши, обосновавшиеся в Канаде, часто присылали своим польским родственникам посылки, так что само слово Канада стало для местных жителей синонимом ценного подарка. В насмешку над ними чиновники Освенцима прозвали так специальную группу заключенных, которых использовали на сортировке личного имущества вновь прибывших или в качестве домашней прислуги.

Хедвига Хёсс показывает матери свои владения:

— А за забором это уже лагерь?

— Да. мы посадили виноград, чтобы он потом вырос и закрыл ограду.

— Может, и Эстер Зильберман тоже там. Я у нее убирала. Она еще устраивала литературные чтения. Кто знает, какие у них были планы. Они заодно с большевиками. И сами они евреи. На уличной распродаже мне не удалось выкупить ее шторы, которые так мне нравились. Соседка у меня из под носа их увела, а я так их любила!

В таких вполне заурядных бюргерских разговорах проходит вся идеально организованная обыденность Хёссов. И вся жизнь их была бы образцово заурядной и незначительной, и мы никогда бы о ней не узнали, если бы фоном ей не служил забор лагеря, если бы за этим забором в небо над садом с клумбами и теплицей не поднимались столбы дыма, не доносился бы яростный лай овчарок и отчаянные крики людей.

Горе велико, а вот зло редко бывает великим. Чаще всего оно пошлое, банальное, себялюбивое, мелочное. И заразное.

Ночью небо Освенцима краснеет от жара печей, и гул их огня разносится по округе, как урчание древней ненасытной утробы. Эти низкочастотные вибрации как будто накапливаются через весь фильм к финалу, к закрытию скобок, подступают, как тошнота. И тогда Рудольф Хёсс, оглушенный ночной тишиной имперской канцелярии, вдруг на миг очнется и услышит другой гул — из будущего, и увидит Освенцим 2023 года, каким его знаем мы. И еще мы знаем, что спустя четыре года Хёсс будет приговорен и повешен прямо у ворот своего образцового дома. Тело его сожгут, а прах развеют над рекой, по которой он катал своих детей в новенькой байдарке. Но коменданту это неведомо и он, сбросив морок видения, продолжает спускаться по лестнице, на ходу обдумывая технические детали новой масштабной операции, названной в его честь. 

«Зона интересов» напоминает оживший и зазвучавший триптих Босха: в центре сад земных наслаждений с его птичьим щебетом, пчелиной суетой и человеческим тщеславием, справа гудящий мрачный ад, и слева — тихий рай. В фильме Глейзера такого рая нет, зато есть сотканный из света ангел милосердия и бесстрашия. В кромешной тьме ночи деревенская девочка из местных пробирается на лагерную стройку с мешком яблок и раскидывает их везде, куда успевает добежать: в песок, в тачки, под лопаты. Она приходит сюда каждую ночь. Утром заключенные примутся за работу и найдут эти простые гостинцы. Им нечем отблагодарить ее, у них ничего не осталось. И все же под одной из лопат для нее оставлен подарок: коробка со смятым листком нот. 

Так рождаются сказки — как и те, что читал своим детям на ночь Рудольф Хёсс. Они берутся не из счастливых и спокойных времен. Они вырастают из тьмы, но состоят из света.

Со времен царя Давида песня — лучшая благодарность небу и его ангелам, даже если она написана в аду. Эта песня не исчезнет, не умрет.

Лучи солнца сверкают и греют

Тела людей юных и старых.

И нас — тех, кто здесь в плену.

Но наши сердца еще не остыли,

Наши души пылают,

Как пылает солнце,

Прорывающееся через их боль,

Чтобы скорее увидели мы,

Как развевается флаг —

Флаг грядущей свободы.

Йозеф Вульф

1943 год, Освенцим-3