Взгляд в бездну: «Так жить нельзя» Станислава Говорухина 30 лет назад

Преступление — для кинематографиста всегда благодатная тема. Кино нужны эксцессы, будни ему скучны. Фильм Станислава Говорухина «Так жить нельзя» — о преступлениях. Разнообразных, но общих одним — они обыденны. А если и чем-то исключительны, то именно наипошлейшей пошлостью. На такие не польстится ни один детективщик. Ну, скажем, к человеку в дом ворвался неизвестный и, угрожая ножом, унес две бутылки коньяку. Или вот убийство. Небритый и сильно мятый алкаш рассказывает, как убил отца молотком. За что? За то, что не дал денег на водку. Взял пять штук водки и пошел допивать в сарай. Это тебе не какие-нибудь «Десять негритят», не Агата Кристи с изощренными замыслами злодейства, какие под силу распутать лишь еще более изощренному гению. Здесь искать ничего не надо: напился, заснул, бери его тепленького. К тому же это все не вымысел, а самая что ни на есть документальная правда. Кинопублицистика. Занятно то, что автор в обоих случаях тот же — Станислав Говорухин, в разном качестве приложивший руку и к «Пиратам XX века», и к «Тайнам мадам Вонг», и к «Место встречи изменить нельзя», а теперь, на третьем десятке лет работы в кино, дебютировавший как документалист.

В чем Говорухину нельзя было отказать никогда — в ощущении того, что зрителю интересно. И если уж он подался в сторону документальную, то, видимо, не случайно. Таков спрос. Таково нынешнее время: статьи читают взахлеб, как детективную прозу, факт и точную цифру ценят больше образных находок, документу доверяют больше его интерпретаций. За примерами ходить не надо: тираж «Аргументов и фактов» — лучшее тому свидетельство.

В кино те же процессы. Второе место по итогам анкеты «Советского экрана» заняла «Власть соловецкая», уступив первое лишь «Интердевочке». Кстати, фильм сделан студией «Круг» ГПТО «Мосфильм», то есть студией фильмов художественных. (Фиговый листочек именования подобных лент «художественно-публицистическими» ни для кого не обман, это то же документальное кино, разве что снятое по более высокой смете в более качественных технических и производственных условиях.)

Случай «Так жить нельзя» еще более нагляден: не только студия, но и режиссер игрового кино обратились к неигровой области.

Впрочем, если кинопублицистика для Говорухина дело новое, то того же не скажешь о его отношении к публицистике вообще. Более того, в последние месяцы он наводнил периодику и телеэкран таким количеством статей и интервью, что просто диву даешься: как у человека еще оставалось время на кино. Какие-то публикации из этого потока радовали остротой и гражданской неуспокоенностью, какие-то попахивали базарной склокой и ущербной амбициозностью, уже не говоря о не лучшего свойства аргументации и, мягко скажем, не стопроцентном знании предмета высказывания.

Личность режиссера не может не проявиться на экране. Тем более в жанре, где мысли автора заявлены впрямую, им же и высказываются, причем не только за кадром, но и в кадре. А в кадре Говорухин расположился капитально — то как комментатор, то как интервьюер-собеседник, то как «провокатор». И в каждой из своих ролей он верен своему говорухинскому имиджу. Это не располагающее открытое обаяние, а скорее, напротив, холодная замкнутость, как бы равнодушие к тому, как воспримет зритель сказанное им. В якобы бесстрастности его интонаций есть что-то близкое манере Александра Невзорова в «600 секундах» (неслучайно и сам Невзоров оказался в фильме собеседником Говорухина, да еще и выложил дельце «на засыпку» майору Пронину, Эркюлю Пуаро и Шерлоку Холмсу вместе взятым — 900 «беспаспортных» могил, обнаруженных на одном из ленинградских кладбищ). Этот имидж не мешает Говорухину быть контактным с любым собеседником — со случайно встретившимся постовым и в тюремной камере, со старушками в вымершем глухом селе и кокетливой продавщицей валютного магазина, по-свойски именующей его Славой, с американскими полисменами и с митрополитом Питиримом — со всеми. Этот имидж не мешает Говорухину менять интонацию там, где к этому подводит внутренняя логика печальных фактов и, увы, столь же невеселых размышлений о них, переходить к манере высказывания экспрессивной, открыто саркастической, тем более впечатляющей на фоне его обычного бесстрастия.

Опасение безапелляционности, менторства, знания истины в последней инстанции, невольно возникающее у читателя иных из говорухинских публикаций, фильмом, к счастью, не подтверждено. Возможно, сама длительность работы, какой требует кинематограф, помогла отсечь суетное, непродуманное, рожденное случайной эмоцией; возможно, тому же способствовал и материал картины, требующий разговора по существу.

А по существу тут есть что сказать. Хватит не на один фильм. Да, преступление страшно. Всегда страшно. Тем более когда оно выступает в облике столь отвратительно пошлом. Скажем, когда несовершеннолетняя мамаша топит младенца в выгребной яме. Или великовозрастный дебил на вопрос после убийства спокойно и даже слегка недоуменно отвечает: «Как в порядке вещей должно все это быть. Не ощущал ничего». Или когда несовершеннолетний обитатель ленинградских «Крестов», зверски убивший женщину-милиционера, объясняет, почему не выучился курить: «Вредных привычек не хотел прививать с малолетства. Деньги еще тратить...» Вот какой разумник! Курить нехорошо — это он усвоил. Убивать нехорошо — усвоит ли?

Подобных примеров в фильме множество. В общем-то, сегодня они нам не в новость. Сколько подобных же сюжетов в «600 секундах», «Из компетентных источников», видеоканале «Человек и закон» и других телепрограммах. От фильма мы ждем не только констатации, но и осмысления. Что ж, оно не заставляет себя ждать: отчего плодится преступность, волной захлестывая страну? Оттого что милиция слаба и не способна ей противостоять?

Увы, милиция действительно слаба. Кадры фильма, посвященные работе полицейских в США и в ФРГ, наглядно свидетельствуют, как плохо оснащены и как часто непрофессиональны наши стражи закона. И насколько в худших условиях они работают. Насколько менее оплачиваемы и защищены социально. Насколько несвободны в своих действиях. Занятен, к примеру, разговор Говорухина с американским полицейским-клоуном, выходящим на свой пост с огромным налепленным носом и размалеванными щеками, но с револьвером под балахоном. Представьте себе такого у нас! Невозможно! По штату не положено. Инструкции такой нет. Ну а если уж найдется какой-то маньяк, который пробьет двери во всех инстанциях и докажет, что клоуны-милицейские первостатейно необходимы, то тогда не иначе как жди массового почина. Каждому отделению — от Калининграда до Владивостока — свой клоун! Съезды клоунов-милицейских, семинары, методические разработки... В страшном сне не приснится!

Но что там ни говори о милиции-полиции, о ее слабости или силе, она во всех странах лишь посильное лекарство от болезни. А где же ее первопричина? Точнее — причины? Говорухин останавливает внимание на тех, какие, на его взгляд, главные. Не согласиться с ним трудно.

Нищета народа. Страшная. Постыдная на 45-м году мирной жизни. Старушка с 26 рублями пенсии и ее «богатая» соседка аж с 58, всю жизнь горбившие на страну свои спины, — это ли не приговор «развитому социализму» и всем его великим кормчим? Хватает на один хлеб, да и то за ним надо пять верст топать в соседнее село. Когда Говорухин показывает убогий ассортимент ларька женской тюрьмы, то он уже кажется почти сказочным роскошеством рядом с тем, который доступен старушкам-труженицам. Худо, когда в тюрьме сытнее, чем на воле.

Рядом с нищетой материальной гнездится зло не менее страшное — нищета духовная. Кто виноват в бесконечных, по всей стране выстроившихся очередях за водкой (две такие, снятые в Березняках, — зрелище более чем впечатляющее)? Бездарная антиалкогольная компания — это само собой. Но прежде всего — отсутствие культуры духовной.

Что можно ждать от людей, детство которых прошло рядом с поруганными, разбитыми и разграбленными храмами? Говорухин заглядывает в один из них. Что там? Ржавая койка с матрацем, на котором блудили, отсыпались с похмелья, резались в карты, на стенах — похабные рисунки да матерные слова, написанные «заграничными» буквами (культура!), вперемешку с названиями заграничных же фирм, кои, видно, и есть воплощение мечты о счастье: «Датсун», «Ниссан», «Левис». Ради этого надо было крушить кресты и иконы, вести с религией борьбу на уничтожение (титр напоминает: до 1922 года было расстреляно более 20 тысяч священнослужителей, из них 4 тысячи монахинь)?

Ну а кого поставили на место низвергнутых богов и святых? Печально смотреть на облупленные увечные скульптуры, стыдливо задвинутые в дальний угол пионерлагеря — пионер-стукач Павлик Морозов и человек с ружьем. Печально смотреть на бесчисленные статуи Ленина, влетевшие народу в копеечку (один только монумент на Октябрьской площади в Москве потянул на 21 миллион), а сколько их еще ваяются в цехах и мастерских, иные из которых разместились в бывших церквях. «Такое государство не может не быть нищим», — с философской бесстрастностью замечает Говорухин.

А вот они, храмы социализма, — музей Ленина (не музей, а капище, где вышагивают в придуманных чиновниками ритуалах мальчики и девочки в красных галстуках), ВДНХ с золочеными скульптурами, воплощающими колхозное изобилие и дружбу народов. Каковы это изобилие и эта дружба, сегодня слишком хорошо известно по прилавкам магазинов, по Сумгаиту и Фергане, Душанбе и Баку!

Ложь, вдалбливаемая в головы, в души с детства, не может не привести к результатам, прямо противоположным желаемому. Пожилая женщина, возмущающаяся юнцами, исполняющими у стен Казанского собора развязные куплеты на святые мотивы ее молодости, не понимает, что в их цинизме повинна она сама. Тем хотя бы, что верила в ложь, своими трудами крепила стены ее храма. «Всех вас надули, как шар голубой...»

Говорухин напоминает о цене, которую заплатил народ за идеалы, оказавшиеся ложью, за веру в партию, гордо именовавшую себя «вдохновителем и организатором» побед народа. Где они, эти победы? Ржавый развалившийся паровоз, намертво застывший на рельсах, ведущих в никуда, — вот он, символ 72 прожитых страной лет. Летели вперед, раздували пары, топили топку живыми людьми, умом и совестью нации, и вот он, результат. Не доехали до «в коммуне остановки». Две надписи «тупик» и «везде», подсмотренные на провинциальном вокзале, связываются панорамой камеры воедино: «Тупик везде».

По своему жанру «Так жить нельзя» явление достаточно непривычное для нашего кинематографа. Не припомню в нашем кино фильма, столь же пронизанного политической злободневностью, привязанностью именно к сегодняшним болевым точкам, желанием способствовать максимальному их выявлению, их преодолению. Пожалуй, точнее всего было назвать этот жанр кинематографической статьей, экранным комментарием к «Огоньку», «Московским новостям», «Литературной газете».

Немалая часть наблюдений Говорухина уже освоена документальным кино или журнальной публицистикой, не нов и сюжет хождения девушки по регистратурам разных гостиниц, одинаково украшенных табличками «Мест нет» и непробиваемым безразличием администраторш, и тема валютной проституции, и разрушенные церкви, и, напротив, картины возрождения религии. Только что в программе «Взгляд» прошел сюжет о фабрике, ваяющей бюсты и статуи Ленина и, хоть спрос на них сильно упал, не собирающейся менять профиль деятельности. И тема преступного убийства Николая II и всей его семьи, и поэта Гумилева, и размышления о возможности нового Нюрнберга, где будут судить партию, признавшую оправданными любые средства ради прекрасной цели всеобщего счастья, — все, все не ново. Да и сам Говорухин никак не пытается скрыть прямую связь фильма с сегодняшней текущей публицистикой: неслучайно на экране у него и Александр Невзоров, и Ольга Дворецкая, комментатор милицейских новостей в программе «Взгляд», и Михаил Жванецкий с фрагментом из политической юморески, давшей название фильму.

Недостаток ли это фильма? Не думаю. Говорухин говорит о том, что тревожит его сегодня, приводит в отчаяние и ярость, в состояние мрачного пессимизма и, что реже, зыбкой надежды. Но не на Луне же он живет. Он — губка, которая впитывает все окружающее. Не может не впитывать. Но возвращает нам это окрашенным своим личным отношением, личными раздумьями, личной судьбой.

И судьба эта никак не безотносительна к теме фильма: не зря вспоминает он о своем отце, «враге народа», сгинувшем в застенках НКВД, о нищем детстве, о матери, скрывавшей, кто отец и где он. И неслучайно поехал он снимать водочные очереди в Березняки — тут он родился. И ложь помпезных павильонов ВДНХ, и надсадная фальшь пионерских линеек — это все его детство. Точно так же, впрочем, как и детство каждого из нас. Это все наше наследство, от которого так мучительно трудно избавляться. Это наша общая боль, а потому и авторские размышления волей-неволей продолжаются нашими собственными размышлениями — все о том же. Даже если фильм впрямую о том не говорит.

Господи, как ужасно однообразие, столько лет насаждавшееся в стране. Всюду те же порушенные церкви и те же очереди за водкой, те же лозунги и те же монументы, те же спекулянтские толкучки, побольше и поменьше (та, что снята в Одессе, вырастает, по сути, в апокалиптический образ толкучки всесоюзной), тот же цинизм молодых, то же убожество старых.

Однообразие есть форма энтропии, оно разрушительно, а не созидательно. Оно не может родить ни красоты, ни гармонии ни в чем. Даже если постараться забыть (если кому-то удастся), что во имя процветания вот этой единообразной усредненности выкорчевывалось и истреблялось все, что в нее не укладывалось (яркий талант, нестандартная мысль), то и без того очевидно, что светлое здание будущего счастья из этого убогого набора блоков не возвести — для казармы он еще кое-как сгодится.

Только нищая страна может позволить себе такую расточительность, какая стала для нас столь обычной. Ладно, не будем сейчас о газовых факелах, тут и там полыхающих по стране, о закопанных в ненужные каналы миллиардах, о несобранных, недовезенных до прилавка, сгноенных в хранилищах урожаях. Одно только время, впустую брошенное в очередях за водкой, — это такое безумное мотовство, которое способно разорить любую страну.

Впрочем, цену времени на Руси никто никогда не считал. Как и цену людской жизни. Что стоит пожертвовать ею ради светлого будущего. Победа все спишет. Победителей не судят. В великой стройке коммунистического завтра человек был списан в строительный мусор. Сегодня всем уже очевидно (думаю, даже Нине Андреевой), что проект оказался мусорным, а стройка — хламом. Ради чего тогда жили? И как жить дальше?..

Михаил Ромм, итожа свою работу над «Обыкновенным фашизмом», писал, что главный принцип построения фильма — эйзенштейновский «монтаж аттракционов». Говорухин, не знаю, осознанно или нет, шел тем же путем. Его фильм весь из «аттракционов», причем особого рода — рассчитанных на шок. Шок от зрелища скотства, до которого докатилось человекообразное существо, прилюдно ползающее на четвереньках (не это ли сбывшееся пророчество из «Окаянных дней» И. А. Бунина — «и лицо поколения будет собачьим»); шок от цифры, которую от нас прежде скрывали (66 миллионов 700 тысяч человек, по данным Книги Гиннесса, стали жертвами нашего царства утопии); шок от нежной прелести лица девочки на могильной фотографии — ее изнасиловали, убили, сбросили в канализационный колодец шестеро подростков, пытающихся и на скамье подсудимых чувствовать себя героями. Шок от ужаса, навсегда поселившегося в глазах армянской женщины, рассказывающей, как ее убивали. Шок от соприкосновения с болью азербайджанцев, принесших цветы к свежим могилам. Шок от осознания и их, и нашей собственной незащищенности перед, ох, столь реальной угрозой уголовного террора, от которого нас не смогут защитить ни инертная милиция, ни неквалифицированная армия.

Правильный ли избрал режиссер путь? Не слишком ли рискованный метод лечения социальных болезней — шоковая терапия? Кто возьмется предсказать все последствия выхода фильма на экран? Шок нужен для того, чтобы вывести зрителя из состояния покоя, инерции: пробудить его эмоции, мысль, стремление к соучастию, к действию. А нужно ли выводить из покоя людей, без того его лишенных житейскими проблемами, политическими тревогами (и ожиданиями будущих)? Вот если бы фильм предложил некую позитивную программу!

То, что так жить нельзя, — ясно уже всем. Ну а как жить? Дай ответ, Говорухин! Не дает ответа...

А если так, ко времени ли его фильм? Не сдетонирует ли его критический запал новые вспышки эксцессов, нигилизма, отрицания всего и вся?

Верю, что этого не произойдет. Потому что энергия разрушения тоже может быть созидательной. Рухнула берлинская стена, рухнул кровавый режим Чаушеску, рушатся лживые догмы, неколебимые идолы прежних лет. На этом проклятом месте предстоит строить. Мы уже знаем, как строить не надо. Нужно было дойти до самого края бездны, чтобы понять наконец, что дальше по этому пути идти нельзя.

Фильм Говорухина — взгляд в бездну. Жесткий, безжалостный взгляд. Теперь общими усилиями время искать спасения из бездны.

Текст впервые опубликован в №7 (1990) «Искусства кино» под заголовком «Взгляд в бездну».