Его фамилия — Трентиньян: он рожден, чтобы свою превысить скорость

В «Конформисте» он говорит священнику на исповеди:

«Не надо из мужеложства делать больший грех, чем из убийства».

В «Мужчине и женщине» он говорит про покойного мужа Анук Эме:

«Не умер бы, превратился в хрыча».

В «Поединке на острове» он говорит Роми Шнайдер:

«Не смей мне сопротивляться».

И все время — раздраженно. Точнее, брезгливо. Потому что ни один мускул…

В детстве он пережил травму. Сегодня это плюс, вчера это был минус. Его отец ушел в Сопротивление и был арестован. Его мать не дождалась и ушла в загул. С немецким офицером. За что в первые дни после победы была наказана, обрита наголо, унижена, растоптана.

Потому ни один мускул…

Жан-Луи Трентиньян, или ЖЛТ, как любил его называть Шаброль, наподобие модели мустанга или робота из будущего (эх, зря он отказался сниматься у Спилберга), родился, чтоб свою превысить скорость — но незаметно для нас. Да и для тех, кто рядом, кто с ним в кадре, чаще всего в автомобиле, на пассажирском сиденье. Трентиньян — очень опасное животное. Холоднее Делона, энергичнее Бельмондо. Он всегда действует исподтишка, хоть и смотрит в глаза. Как рептилия, только с чувственными, пухлыми по молодости губами.

Есть мнение, что история кино знает шесть великих актеров: Брандо, фон Сюдов, Депардье, Отей, Николсон и... Трентиньян. Аж три француза в списке. Три галльских петуха, из которых Трентиньян — самый субтильный, самый «не видный» и тем не менее в перестрелке или в погоне победа будет за Трентиньяном.

Допустим, в «Жестоком лете». У Дзурлини он еще совсем сопляк. Плавает саженками, шумно ест спагетти, танцует не в такт. Но своего добивается, дай боже. Римини ему к лицу, не меньше чем Делону. Да, имитировать в плавках байронический прищур чуть сложнее, чем в верблюжьем пальто, а на ярком солнце чаще близоруко щурятся, в тумане-то растворяться сподручнее. Но холодное упрямство охотника, притаившегося за колонной папиного особняка, уже чувствуется в повадках дебютанта. И это тоже Трентиньян, просто он не успел разогреть свою машину, запустить двигатель.

Вот, в «Поединке на острове». За восемь лет до «Конформиста» ЖЛТ уже придерживается паскудных взглядов. Разве что у Кавалье он готов убивать, а не предавать. Жертвовать, а не приносить в жертву. И все это от импотенции, от невозможности уйти героем: война окончена — кто победил, Трентиньян, увы, помнит. Ни среди выигравших, ни среди проигравших его имени нет.

В «Мужчине и женщине» он и вовсе канонический. Все остальные были после. И через запятую.

В «Акте агрессии» он очень хорош, маниакально одержим идеей отомстить во что бы то ни стало. Даже если потребуется преступить закон. Ибо правосудие, на его взгляд, даже не медлит, а элементарно бездействует. Он уверен в своей версии событий, для него не может быть никаких сомнений, что именно бунтари без причины совершили зверское преступление. Другой — значит чужой, больной, злой (как и он сам). Расследование ЖЛТ ведет вместе со свояченицей (Денев), прилетевшей из Эдинбурга вроде бы на траурные мероприятия, а на самом деле — чтобы дефилировать перед Жан-Луи в двойках сафари и кожаных беретах от Ив Сен Лорана. Трентиньяна, кстати, для «Акта агрессии» экипировал Диор. И он в этом щегольском костюме с иголочки, словно солдат, маленький, но отнюдь не игрушечный, всамделишно идет в атаку.

Или в «Без видимых причин». Его Карелла тщательно моет руки с мылом, пытается не отвлекаться на бездонные глаза богатой наследницы Доминик Санда или декольте Стефан Одран (первой жены, оставленной легкомысленно ради Бардо), оно еще бездоннее. Солнце в зените, трупы множатся. Пули в револьвере убывают. Яхты покачиваются на зеленой волне, глупые и пошлые буржуа — в своих шезлонгах, лед в бокале с вермутом тает, Карелла снова стреляет, но ранит убийцу только в руку. Режиссер Филипп Лабро, чуть ли не главный мессия нуара в Пятой республике, близкий друг Мельвиля и Одиара, мелькает в кадре, как Хич. Партнер Саша Дистель хмурит лоб: ему кажется, что его шлягеры стали бы лучшим контрапунктом к морю крови/морю любви, чем рваные аккорды Морриконе. Но контрапункт тут один — Трентиньян. Именно он наказывает Жан-Пьера Марьеля, ликвидирует убийцу с первой попытки, эффектно положив руку на бедро, восстанавливает всяческую справедливость, снова моет руки. И все же пуля — дура, а жизнь — одна. Раз одна, можно выбрать. Так что Карелла прыгает в белый кабриолет и мчится целовать загорелых, как персик, женщин на пляжах Сен-Тропе, а в комиссариате пускай разбираются другие, чья фамилия не Трентиньян, чья судьба — не роман в стихах, а нескладная проза.

И даже у Дерэ, во «Флик стори», Трентиньян по сути не проигрывает. Да-да, мы помним, по-настоящему не проигрывает Делон, но ЖЛТ плевал на Делона, Ален ему — не указ. Сначала кажется, что он уютно устроился в амплуа совершенного никто, рецидивиста избежавшего люстрации, обманувшего судьбу и инcпекторов с набережной Орфевр, человека, что восходит на борт корабля дураков по трапу, в толпе таких же как он пассажиров дождя, обреченных на вечные сумерки под парами граппы, вернее, пастиса. Но затем зрителя буквально опрокидывает на сцене убийства стукача в элитном кабаке. Мы другого такого подонка не знаем, а ведь Эмиль Бюиссон в исполнении Трентиньяна напрочь лишен актерской параферналии. Он не приволакивает ногу, не шепелявит, не косит глазом, не эпилептик. Однако от него мороз по коже. И даже секс-инициативу у Делона в этом фильме Жан-Луи перехватил. Да, Делон там выдает свою коронку. Плащ, сигарета, руки в карманах, тени под глазами как признак надвигающейся гибели богов. Короче, как говорила одна из роскошных героинь в «Обезумевшем барашке» Девиля, с мужчинами нельзя иметь предубеждений. Тем более с теми, кто, как ЖЛТ, сделали ралли своей жизнью.

И, конечно, в «Пассажирах», вроде примитивнейшем триллере, Трентиньян идет на обгон гораздо увереннее, чем его преследователь. Он счастливо женат на Мирей Дарк, у которой сын-подросток от первого брака, и вместе с пасынком едет весь фильм из Рима в Париж на личном транспорте. И все у ЖЛТ ça va bien, но Мирей разбила в прошлой жизни сердце Бернару Фрессону, пилоту-шизофренику, поэтому Жан-Луи теперь придется разбить свою машину. Фрессон соперника с мальчишкой преследует через Альпы, через расстояния, на черном фургоне, попутно неся смерть региональным карабинерам и разным встречным-поперечным. Паранойя пенится, но в паранойе Трентиньяну нет равных: вот почему Мирей, как всегда с идеальной укладкой и линией обнаженной спины, достанется ему — тому, кто вместе с педалью газа топит и надежды прибыть первым на финиш у любых камрадов по фильму.

И, разумеется, в «Глубоких водах» Мишеля Девиля с молоденькой Изабель Юппер Жан-Луи изрядно потрепан, но не сломлен. На острове Джерси — юрисдикция британская, небо коптят французы — строптивая атлантическая волна, галдеж чаек, благоухание гортензий, смерть на посту, в поте лица делает свою работу. Румяная и безвкусно одетая Юппер любит пить, курить, танцевать и спать с мужчинами. Одна незадача — она замужем. За сухоньким, но элегантным ЖЛТ, который терпит-терпит, а потом как даст по затылку одному из посягнувших... Далее трупов наберется на братскую могилу, как часто случается с Трентиньяном, когда он входит в раж. 

«Глубокие воды» и «Обезумевший барашек» — типичное кино 70-х, сексуальная революция больше не лето любви, а осенний поцелуй на прощание. Секс теперь в коллективном бессознательном кинематографистов рифмуется со страхом.

В рифмах Трентиньян понимает: он не раз соединял на экране любовь и кровь по просьбе режиссеров. После того, как судьба соединила эти слова, лишив его дочь Мари жизни в далеком Вильнюсе, он перестал читать и цитировать стихи. А ведь именно с Аполлинера, с его «Ада», со строк

«В душе моей могила с названием: «Хочу, чтоб ты меня любила!»

Я вырыл сам ее, пускай в нее сойдет

Любовь, — она, как смерть, прекрасна, и к тому же

Скажи: ты слышала, что смертны наши души?»

началась многолетняя связь ЖЛТ с искусством кино, которому он время от времени изменял со спортом.

Пилот или актер? Или поэт? Или в гостях у Мод? Женщины Трентиньяну были так же важны, если не важнее. Кроме Стефан Одран, по нему лила слезы еще и Роми Шнайдер. Жан-Клод Бриали делился воспоминаниями — нет причин ему не верить. Наверное, поэтому в «Поезде» Трентиньян, редкий случай, дает волю эмоциям: он у Гранье-Деферра очень слабый. Тянется губами к Роми в потемках общего вагона, где и мамочки, и шлюхи плачут вповалку, вслушиваясь в стрекот пулемета. Трентиньяну тоже страшно. Страшно быть актером или поэтом.

Привычнее крепко держать руль, чем великую любовь в своих объятьях, так что в 2000-м году он женится на Марианне Хоффнер, тоже пилоте.

И снова ни один мускул…

В «Любви» Ханеке и «Хэппи-энде» как конформист со стажем он заключит договор, только не с совестью, а со смертью. Цинизм лучше лицемерия. Страшная правда становится съедобной. Любовь действительно идеально рифмуется с кровью. С убийством или суицидом.

Но в «Лучших годах нашей жизни», что пролетели незаметно, Трентиньян внезапно возвращается к стихам. Потому что не хочет загнуться, пока не увидит пену Атлантики, временами бирюзовую, иногда свинцовую, пока не почувствует на своих щеках ее ветер, временами ледяной и колючий, иногда ласковый, как будто напоследок. Пока не скажет Анук Эме уже про себя: «Я не умер и превратился в хрыча, прости, смерть так и не выбрала меня, а выбрала другого».

90, девяносто лет ЖЛТ гонит на пределе, и ни один мускул нашей души не остался равнодушным к этому ралли, стартующему в Сен-Тропе, где в 1956-м Бог создал не только женщину, но и Трентиньяна, через все европейские столицы и веси в Париж, alma mater кинематографа, и затем обратно к морю, к Нормандии; в ее туманах он оторвался от других состязающихся, превратился, наконец, в исчезающую точку на горизонте.