Над «Войной и миром» съемочная группа Сергея Бондарчука работала шесть лет, четыре серии были показаны зрителю не все подряд, а с перерывами. И в советской прессе не было единодушного мнения о том, получился ли фильм или нет. Известна критическая статья поэта Константина Симонова, например. Так же и в журнале «Искусство кино», как ни удивительно, не раз критиковали фильм за медлительность и затянутость и очень мало хвалили. Сегодня, в преддверии показа полной версии «Войны и мира» в Москве и Санкт-Петербурге, мы восстанавливаем справедливость и публикуем цитаты разных авторов журнала и кинематографистов о картине.
Георгий Данелия, советский и российский режиссер
«Разве я не чувствую в своей душе, что составляю часть этого огромного гармонического целого? Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ... составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим? Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше?..»
Каждый из нас в свое время уже читал эти слова, следовал за Пьером и Андреем их трудными путями поисков истины, был свидетелем их ошибок и их открытий. Теперь эти слова звучат с экрана. И я рад вновь услышать их. Мне как зрителю, как человеку, любящему Толстого, не доставало бы их. По-видимому, и создатели фильма поняли, что без этих толстовских рассуждений, без постоянного духовного и интеллектуального поиска экранизация романа была бы неполной. Из всех возможных путей работы над фильмом Сергей Бондарчук и Василий Соловьев выбрали, пожалуй, самый трудный, но, с моей точки зрения, и самый верный путь. Они постарались донести с экрана мысль Толстого.
И это мне кажется в фильме не только самым ценным, но и безусловно новаторским. Ведь обычно мы склонны всячески расписываться в своем уважении и любви к литературе, но в то же время порой очень боимся этой самой литературы. Разве немало мы знаем экранизаций, в которых и актеры вроде бы соответствуют героям повести или романа, и все сюжетные повороты соблюдены, но совершенно исчезает мысль, отсутствует то, ради чего создавал писатель свой роман. Мы боимся, что зрителю станет скучно, и поэтому порой убираем из наших экранизаций все, что непосредственно не связано с сюжетом. И герои литературного произведения, придя на экран, мельчают, теряют свою неповторимость.
Бондарчук не боялся, что зрителю станет скучно.
Создатели фильма поняли: князь Андрей не был бы князем Андреем без этого постоянного интеллектуального поиска, на который он себя обрек. Пьер не был бы Пьером, если лишить его права размышлять о событиях, с ним происходящих. Картины войны 1805 годаВойна третьей коалиции 1805–1806 годов — прим. ред. не были бы так впечатляющи, если б они не были увидены умным и проницательным взглядом Толстого и если бы они не были озарены его размышлениями о бессмысленности этой войны, которая увела солдат из их домов, привела на чужую землю. Герои толстовской эпопеи не были бы такими неповторимо интересными человеческими личностями, если бы в грязи и неразберихе походного быта накануне сражения они не размышляли, как капитан Тушин, о жизни и смерти.
Создатели фильма это поняли. Они не стали отделять философию романа от драматургии. Ибо у Толстого философия и драматургия неразрывны.
Настойчиво и — я бы даже сказал — самоотверженно следуют создатели «Войны и мира» за мыслью Толстого. Они не боятся прослыть скучными и даже не пытаются найти изобразительный эквивалент многочисленным философским отступлениям романа. Мысль движет фильмом. Мысль беспокоит, будоражит героев. Мысль не утеряна в фильме. И в этом, мне кажется, настоящее его новаторство.
Ну а герои? Ведь обычно мысль, идею произведения все понимают более или менее одинаково. А вот к героям романа у каждого читателя свое отношение — во всяком случае, каждый видит их по-своему. Совпадают ли мои читательские представления о персонажах «Войны и мира» с тем, что предложил мне экран? Пожалуй, во многом совпадают. Но и там, где этого не происходит, я в основном принимаю героев фильма.
Например, я несколько иначе представлял Пьера. Правда, когда я узнал, что начались съемки и Пьера будет играть Бондарчук, я не сразу свыкся с этим новым для меня Пьером, как-то не поверил в него до конца. А когда увидел фильм, то по-настоящему принял Пьера-Бондарчука, ибо он заражает своей человеческой искренностью, значительностью и глубиной.
Как все, кто любит «Войну и мир», я немного боялся встречи с Наташей. Ведь этот образ — один из шедевров Толстого. Хватит ли сил и таланта у юной балерины Людмилы Савельевой, чтобы справиться с этой ролью? Такой вопрос, вероятно, задавали себе многие. Ответить на него могла только сама Савельева. Фильм познакомил меня именно с той поэтичной, непосредственной, прелестной Наташей, какую я себе представлял. По-видимому, для исполнительницы роли Наташи так же, как и для всего съемочного коллектива, большим испытанием была сцена первого бала. Она так гармонична и прекрасна в романе, что страшно было что-либо испортить. В первый момент возникает сомнение: не слишком ли много красок, не слишком ли любуется камера оператора Петрицкого блеском, пышностью, многолюдьем этого бала? Нет, не слишком. Ведь это бал, увиденный глазами Наташи. Помните у Толстого:
«Все смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу равномерный гул голосов, шагов, приветствий — оглушил Наташу: свет и блеск еще более ослепил ее».
Да, именно таким показался Наташе ее первый бал, и юная Людмила Савельева прекрасно сыграла волнение, счастливый испуг своей героини, ее «готовность на величайшую радость и величайшее горе».
Клод Отан-Лара, французский режиссер
В этом фильме мы увидели превосходный альбом картин, сменявших одна другую в плавном и благородном ритме, перед нами предстали очертания бессмертного литературного памятника, воздвигнутого Толстым. Ни одного плана, который бы не был исполнен сыновним почитанием оригинала, ни одного жеста или движения, в котором не чувствовалось бы глубокого уважения к патриарху русской литературы.
Хочется сразу отметить особый прием, дополняющий общее впечатление, производимое этим монументальным кинематографическим полотном. Я имею в виду изобразительные парафразы, которые сопровождают главное действие, время от времени перебивая его медлительное течение картинами природы, этими почти документальными иллюстрациями, блестящими с точки зрения операторского мастерства и являющимися предлогом для комментария, в котором мы узнаем подлинный текст Толстого, воспевающего языком несравненной красоты почти романтическую любовь к природе и своей родине.
Этот прием придает произведению совершенно своеобразный стиль. Кинематографистам может показаться почти избитой мысль о том, что всякое произведение должно отличаться своим особым стилем съемки и композиции, но тем не менее поиски этого стиля и составляют главную трудность в работе.
Нет сомнений, что именно эта находка Бондарчука придает фильму совершенно особый аромат. Благодаря ей произведение стало таким, каким мы его увидели, поразительным в своей оригинальности.
В этом столь русском по духу фильме поражает также точное, тщательное воспроизведение атмосферы эпохи. Малейшие детали соблюдены так строго, что возникает — довольно редкое — ощущение, будто мы переносимся в иной мир, в иной век. Нашему действенному участию в этом преображении способствует совершенная достоверность склада ума и поведения персонажей.
Безошибочно верный подбор актеров не может не вызывать чувства удовлетворения. Старый граф Безухов и старик Болконский запечатлены на экране именно такими, как мы их себе представляли. Наташа, созданная прелестной актрисой, неизменно мила на протяжении всего фильма. Если мне не изменяет память, у Толстого Наташа была, может быть, более застенчивой, более углубленной в себя, более скрытной. Как бы то ни было, нельзя отрицать удачи этой роли, сыгранной с изяществом и обаянием, несмотря на несколько «внешнюю» манеру, подчеркнутую непосредственность.
К этому можно добавить, что Пьер Безухов Бондарчука верен духу толстовского Пьера, что Бондарчук пользуется скупыми красками и четко выявляет слабость этого человека.
Но основная заслуга принадлежит Бондарчуку-режиссеру. Как актер, искушенный в тонкостях своей профессии, он направлял исполнителей рукой настоящего мастера, и некоторые эпизоды вызвали в зале вполне заслуженные аплодисменты.
Однако если говорить о батальных, массовых сценах, то смело надо сказать, что их можно отнести к числу самых значительных из когда-либо показанных на экране.
Зрители обратили внимание на многие эпизоды. Но для меня неоспоримо, что одной из наиболее увлекательных и наиболее удачных является сцена бала. Не только потому, что в ней с неожиданной силой раскрывается обаяние Наташи, но и потому, что она очаровательна по хореографии, великолепно снятой. Это, если можно так выразиться, триумф не только постановщика, но и всей группы превосходных операторов, которые образцово сотрудничали с Бондарчуком на всем протяжении этого большого фильма. В ней заключен истинный «момент кино», один из самых блистательных и незабываемых моментов фильма.
Именно в этой сцене особенно тесно соприкасаешься с музыкой, которую не перестаешь слушать с живым интересом в течение всей картины. Музыка фильма совершенно сливается с изобразительным рядом, участвуя в действии и комментируя его.
Одна из особенностей фильма заключается в том, что его исключительные масштабы ничуть не мешают. Именно эти масштабы не позволяют рассматривать и судить «Войну и мир» как любой другой фильм. Это особая сфера, и надо найти особый ключ, чтобы войти в его тонкий, богатый нюансами, временами почти классичный, строгий мир.
Я убежден, что фильм этот непременно вызовет глубокие размышления, произведет большое впечатление повсюду и самой своей устремленностью послужит дальнейшей славе и так уже авторитетного и видного советского киноискусства.
Камиль Ярматов, советский и узбекский актер, режиссер
Авторы смогли из многообразия методов работы над фильмом, предлагаемых современным кинематографом, выбрать наиболее нужные и подходящие для экранизации романа.
Неторопливо, спокойно разворачивается действие. В свободном чередовании эпизодов узнаешь стиль романа. Фильм сделан теми же крупными, широкими, уверенными мазками, что и его великий литературный предшественник. Суетливость, нарочитое нагнетание напряжения так же чужды фильму, как и роману. В характерах людей видят авторы фильма самое главное и самое интересное. И оттого так неповторимы и жизненны эти характеры. Князь Андрей, Пьер, Наташа, старый Болконский, Тушин — каждый из этих людей для Толстого — целое событие, сложный и своеобразный мир чувств, мыслей, переживаний. Такими мы увидели этих героев в фильме.
Как кинематографист я восхищен серьезностью проделанной работы. В фильме нет ни одной фальшивой интонации. Как поразительно играет Людмила Савельева сцену своего объяснения с князем Андреем! Чтобы так сыграть, нужно не только четко представлять свои актерские задачи — нужно жить романом, его героями.
Они верны роману даже там, где поступают, казалось бы, так, как великий писатель поступать не мог. Скажем, в фильме очень много съемок сверху, с вертолета. Современная техника вторглась в мир Толстого. Но это вторжение не раздражает, не кажется противоестественным. Конечно, Толстой никогда не подымался в небо, не мог видеть землю сверху — он ходил по земле. Но в то же время его философия, его отношение к событиям напоминают полет над землей. Из гостиной дома Ростовых взор Толстого переносится на поля сражений, и перед этим серьезным, проницательным взором — сотни людей. Толстой словно бы наблюдает поле сражения с такой точки, откуда это поле видно целиком, откуда можно наблюдать усилия армий и предвидеть ход войны задолго до того, как он будет ясен людям. Да, это взгляд сверху, и, пожалуй, авторы фильма были правы, когда решили воспользоваться современной техникой.
Джеймс Олдридж, английский писатель
Сергей Бондарчук взялся за самую трудную, пожалуй, задачу для кинорежиссера, решив создать произведение искусства на основе другого произведения искусства, которое уже признано величайшим образцом в своем роде. «Война» сделана превосходно, а «мир» представляется неким гипертрофированным миром ожиревшего общества, поглощенного собой, удовлетворением собственных желаний.
Поразителен «русский дух» фильма, который никто на свете не смог бы так уловить даже на мгновение.
Среди достижений Бондарчука есть еще одно, особенно удивительное и важное, — он сумел сохранить и передать свойственную роману поэзию мысли, сам процесс мышления, под влиянием которого действующие лица меняются, становятся совершенно другими людьми. Чтобы достичь этого, мало одних слов, хотя режиссер и оперирует словами; диалог, слово в фильме полностью взаимодействуют с настроением, которое всегда делает этот трудный процесс абсолютно достоверным.
Бондарчук не жалеет красок для передачи настроений, в то время как движение в [фильме] подчас совсем замирает. Если, однако, принять размеренный, «несовременный» ритм, все произведение для меня становится более уравновешенным. Я лично равнодушен к «современному» ритму и поэтому в целом фильм принимаю. Бондарчук отнесся к своему предмету с тем уважением и глубиной мысли, которых он заслуживает. Очевидно, более динамичный фильм больше соответствовал бы нашему современному вкусу. Но я принимаю тему Бондарчука так же, как и его принципиальный подход к роману, его стремление передать не просто действие, но мысль в действии.
Сергей Ермолинский, советский сценарист и драматург
100 лет назад, в пору работы над «Войной и миром», Толстой писал П. Д. Боборыкину:
«...Ежели бы мне сказали, что то, что я напишу, будут читать теперешние дети и полюблять жизнь лет через двадцать, и будут над ним (над романом) плакать и смеяться, я бы посвятил ему (роману) всю свою жизнь и все свои силы».
Желание Толстого оказалось чересчур скромным. Его книга стала незабываемой, стала настольной книгой для многих и многих поколений.
Вспоминается, как в годы Великой Отечественной войны находили в ней источник веры в силу народного духа, в неодолимость его. Тогда было повальное увлечение «Войной и миром». Возвышенная нравственная красота этой книги нужна людям в разные годы по-разному: и когда война, и когда мир, и в молодости, и на закате жизни.
Бондарчук не ошибся в главном, уходя от соблазна более энергичного повествования и нарушая законы внешней занимательности, о которой Толстой говорил:
«...Занимательность произведения не только не имеет ничего общего с достоинством произведения искусства, но, скорее, препятствует, чем содействует художественному впечатлению». Толстой писал так, отвергая любые «украшения и поразительности», потому что признавал только «истинный предмет искусства», автор которого стоял бы на уровне высшего для своего времени миросозерцания, чтобы он пережил чувство и имел желание и возможность передать его...»
Важнее всего для авторов фильма, кажется мне, было войти в атмосферу романа, передать и еще раз вместе со зрителем пережить ее. Это чувствуется даже там, где не все удалось, где изменили голос, вкус, где прорвались «излишества» или появилась скороговорка. Толстой говорил, что ему хотелось, чтобы читатель испытал хотя бы долю того наслаждения, которое испытал он, работая над романом. Мне кажется, авторы фильма могли бы то же самое сказать и про себя.
Отбор сцен, вошедших в сценарий, лучше всего обнаруживает стремление сохранить главное, а ведь отбор этот надобно было делать жестко, отказываясь от многого, что пленяло. Я вижу, с каким уважением, с какой любовью, с каким трепетом подходили Сергей Бондарчук и Василий Соловьев к произведению Толстого. А ведь упрек в обеднении литературного источника (да еще такого колосса, как «Война и мир») висел над ними, как это, впрочем, всегда бывает при любой экранизации. Иллюстративность и разорванность, рыхлость композиции подстерегали их на каждом углу. Это можно было преодолеть лишь одним — ясным пониманием нравственной идеи толстовского романа, объединяющей всю многослойность его построения. Бондарчук и Соловьев, конечно, хотели увидеть на экране Толстого, именно его, только это было им важно, и только этим они и были движимы.
Умно и точно входит в фильм Пьер Безухов (Бондарчук). Он неуклюж, угловат, увалень, он думает, сосредоточен, что-то решает, весь в себе, и он чуть смешной. Смешное в Пьере Бондарчук показывает осторожно, не переступая грани, — вызывая улыбку, а не хохоток. Быть может, он выглядит несколько старше, чем хотелось бы. Особенно это ощущается в его сценах с Андреем Болконским (вспомните, Болконский говорил Пьеру «ты», а Пьер ему— «вы», и дело тут не только в возрасте, но и в большем житейском опыте князя Андрея). Кружение мыслей и чувств, вечный самоанализ, тревожащий совесть, — такова молодость Пьера. С этим он входит в жизнь. И то, как возник перед нами образ Пьера в фильме, позволяет думать, что он раскроется в последующих сериях правдиво, глубоко и трогательно.
Толстой говорил:
«Большинство моих читателей состоит из тех, которые, дойдя до исторических и тем более философских рассуждений, скажут: Ну, опять. Вот скука-то... И совершенно правы. Это читатели художественные, те, суд которых дороже мне всех. Они между строками, не рассуждая, прочтут все то, что я писал в рассуждениях и чего бы и не писал, если бы все читатели были такие».
Писатель еще говорил, что этими рассуждениями он уродовал свою книгу. Так говорил Толстой-художник в 60-х годах. Об этом и хочется напомнить авторам фильма, продолжающим свою многотрудную и увлекательную работу. Напомнить особенно потому, что силы их всерьез направлены на то, чтобы воплотить суть толстовского романа — но, следовательно, не рассуждениями, а, говоря языком Толстого, художественно.
Не сразу оценивший всю колоссальность «Войны и мира», Тургенев иронизировал поначалу над пристрастием Толстого к историческим деталям («острые носки александровских сапог» и т. д.). Иронизируя, Тургенев говорил: а все ли благополучно с изображением эпохи? Разовьются ли характеры? Но впоследствии, перед чтением последней части, уже называя роман великим произведением великого писателя, он писал, что в нетерпении от продолжения романа и ждет от него новых прелестей.
Эти слова хочется повторить и нам, обращаясь к Бондарчуку, ко всему его коллективу.
Уран Гуральник, советский литературовед
Картина Бондарчука родилась не на голом месте, она создавалась не в вакууме. Постановщик «Войны и мира» по-своему конденсировал многообразный опыт экранизации художественной литературы, накопленный за многие годы в СССР и за рубежом. Опирался на тот значительный вклад в искусство «киноперевода», который был сделан советскими мастерами С. Герасимовым и И. Пырьевым, Г. Рошалем и В. Петровым, М. Донским и другими.
У нас были созданы картины, разные по уровню постижения идейно-образного мира Толстого: «Отец Сергий» Якова Протазанова, «Полинушка» А. Санина и Ю. Желябужского, «Казаки» В. Пронина и В. Шкловского, «Воскресение» М. Швейцера и Б. Габриловича. В разное время ставить фильмы по Толстому намеревались Эйзенштейн, Пудовкин, Ромм. Их планам не дано было осуществиться, но сами размышления крупных мастеров о путях воплощения на экране толстовской прозы, толстовской «диалектики души» сохранили свою ценность.
Были у Сергея Бондарчука и «прямые» предшественники. В 1915 году русские зрители почти одновременно могли увидеть две киноинсценировки «Войны и мира». По свидетельству писателя Льва Никулина, на фоне мещанских будней, салонных драм выход на экраны в так называемой «Русской золотой серии» картины В. Гардина и Я. Протазанова по роману-эпопее Толстого был настоящим праздником. Зрители увидели замечательную работу оператора Л. Левицкого.
«Были мгновения, когда по залу пробегал шепот изумления».
Не все исполнители были на высоте, многие детали поражали своей безвкусицей. Но в целом эта экранизация воспринималась как заметный шаг вперед.
«Детство русской дореволюционной кинематографии, — резюмировал Л. Никулин, — кончилось, наступила юность».
Многоликий образ страны, русского народа в один из самых драматичных и героических моментов его исторического существования живет в фильме Бондарчука. И в этом — при всех естественных потерях, которыми сопровождался перевод эпопеи Толстого на язык кино, — секрет успеха картины. Экранная «Война и мир» воспринимается как вдохновенный гимн патриотическому подвигу России, поднявшей «дубину народной войны» против иноземного захватчика, как выражение национальной гордости, как прославление русского человека, русского народа.
Современность «Войны и мира» — как романа, так и его экранной версии — прежде всего в истинном и глубоком гуманизме: в пристальном внимании к человеку, его духовным потребностям, к нравственной жизни личности. Индивидуальные судьбы людей, доказывает писатель, множеством крепчайших нитей связаны с историческими судьбами народа, родины, человечества. И вслед за Толстым фильм убеждает: микромиры не растворяются в макромире, а составляют его во взаимосвязи. Они попросту не существуют сами по себе, в отдельности. Лишь на поверхностный взгляд может показаться, что мир одного человека изолирован от бурь и потрясений, охватывающих вселенную.
Философский пафос фильма, раскрывающего объективный смысл толстовского повествования, — в утверждении этой взаимосвязанности, в осознании того, что невозможна самоизоляция, в осуждении эгоизма и классового своекорыстия господствующего меньшинства. Социальный характер мотивов действия отдельных людей, героев эпопеи, в фильме раскрывается — это надо оговорить особо — неназойливо, без вульгаризаторства и назидательности.
Бондарчук прав: Толстого-художника действительно незачем «осовременивать», насильственно приспосабливать к запросам «текущего момента». Широко понятая главная гуманистическая идея романа-эпопеи о том, что человек проверяется и оценивается прежде всего через его связи с народной жизнью, не случайно именно сегодня прозвучала с советского экрана так отчетливо и сильно. Думается, что международный успех советского фильма объясняется прежде всего этим. Опираясь на Толстого и развивая его мысль, картина «Война и мир» утверждает веру в человека, в народ, в его духовное здоровье и красоту. А как раз острую потребность в этой вере, в ощущении человеческой гармонии, в возможности ее постижения испытывают зрители, пресыщенные упадочничеством с пессимизмом буржуазного кинематографа.
Приступая к работе над фильмом, каждый из его участников понимал, что экранизация «Войны и мира» — риск, и риск этот очень велик. Но у авторов хватило гражданского мужества и творческой смелости, чтобы пройти весь долгий и сложный путь, связанный с процессом создания киноэпопеи. Гигантский труд, вобравший в себя опыт целых поколений, унаследовавший великие традиции русского искусства и национальной культуры, в целом увенчался большим, принципиальным успехом.
В этом материале использованы отредактированные фрагменты из следующих статей, опубликованных в разных номерах журнала «Искусство кино»:
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari