Однажды в СССР: «Москва слезам не верит»

Какой полнокровный и жизнеспособный сериал мог бы получиться из этой двухсерийной картины! Все вышло бы так, как говорила Людмила, героиня Ирины Муравьевой: в одной серии покупали бы холодильник, в другой — телевизор... Ведь поколение, воспетое в «Москва слезам не верит», — единственное имущественно дееспособное поколение советского периода. За 20 лет при совпадении ряда условий люди обзаводились квартирой, машиной, ограниченным ассортиментом доступных тогда бытовых приборов. Эпоха нефтедолларов, ковров и хрусталя. Эпоха среднего класса по-советски — среднего класса в первом и последнем поколении, когда люди, начинавшие с полного нуля, к 40–50 годам успевали устроиться и «пожить нормально». Их детям сегодня чуть за 30, они крепко стоят на ногах, и, даст бог, лет через 10–15 можно будет говорить о поколении, не начинавшем с нищеты (по аналогии с непоротым поколением дворян). Заметим в скобках, что это следующее поколение уже крепко удерживает свои позиции, и для «девочек-лимитчиц» конца 80-х путь наверх лежит через карьеру интердевочки. Мегаполис больше напоминает «большую лотерею» — скорее, он похож на большой карточный стол, удача за которым обусловлена не столько везением, сколько знанием правил игры.

Возвращаясь к мысли о фильме Владимира Меньшова как нереализованном сериале, следует оговориться, что подлинно сериальная поэтика правит бал лишь во второй серии картины. Жанр этот не потерпел бы нашей веселой шестидесятнической бедности с антуражем фабричного общежития, но зато отлично прижился бы в добротно обставленной квартире, директорском кабинете и личном автомобиле — то есть именно там и протекает с некоторых пор жизнь вчерашней Кати, а ныне Екатерины Александровны. Все это пишется не с издевкой и отстраненным скепсисом, а с внезапно нахлынувшей и осознанной грустью по упущенной возможности. Возможности адаптировать жанр. Каким-то непостижимым образом в фильме совпали важнейшие типологические свойства, присущие сериальному кино, его структуре, его композиции. Временной разрыв в сюжете, мотив внезапного узнавания и разглашения тайны отцовства, чрезвычайно устойчивая, с крепкими и запоминающимися связями, система персонажей. Более того. Классическая энно-серийная мелодрама предусматривает, что главная лирическая героиня или герой (реже — оба) находятся на некотором приемлемом уровне достатка, обрекающего их на поиски чего-то нематериального. Говоря проще — большой и чистой любви, согласно законам мыльных опер, в наибольшей мере хочется именно в этот момент, когда холодильник и телевизор уже куплены. Социальная база сериалов — это и есть средний класс. Люди, живущие в окружении вещей и относящиеся к деньгам без свойственного нищим и богачам легкомыслия. И тут мы подходим к одному из ключевых эпизодов фильма, который обретает сегодня принципиально новое звучание.

ГОША

Он-же-Гога-он-же-Жора имеет убеждения более чем крамольные и странные для советского слесаря: для него первостепенное значение в отношениях с любимой женщиной имеет вопрос денег — вопрос финансового превосходства и финансовой независимости мужчины в семье.

И если во время премьерных показов герой Алексея Баталова очаровывал женскую часть аудитории тем, что запрещал на себя кричать, стряпал и заботливо укрывал Екатерину Александровну пледом, то сегодня зрительниц может привлечь в нем и эта, казавшаяся тогда упрямством, принципиальность. Теперь, когда перестало быть редкостью и нонсенсом положение, при котором жена содержит семью, переквалифицировавшись в продавщицы или секретарши, а муж остается верен своей престижной, но малооплачиваемой профессии, уход Гоши не выглядит кокетством.

Вообще надо сказать, что «Москва слезам не верит», может быть, единственный советский фильм, где денежная коллизия разворачивается при участии именно положительных героев и тем самым как бы получает некоторый статус значительности и актуальности. Гоша очень конкретен: его смущает не ответственная должность Екатерины Александровны, не следующая из этого разница в их социальном положении — его смущает именно сумма ее зарплаты. Впервые профессиональная ипостась героя измерена в советском кино деньгами. Гоша сам хорошо зарабатывает и гордится этим. Способность материально обеспечить семью не менее, а возможно, и более важна для него, чем дифирамбы докторов и кандидатов на пикнике. Престиж по-советски, который был нередко обратно пропорционален заработку, не искажает его сознание. Трезвая социальная позиция Гоши имеет в фильме своих антагонистов, представляющих позицию противоположную, «мифологическую».

ЛЮДМИЛА

Людмила — наша Джина Кэпвелл, двигатель сюжета. Она верит в случай и не верит в закономерность. Она стремится, отвергнув среду, момент и прочие реалии своего прозаического существования, туда, вверх, на неизведанный социальный олимп. В противовес Гоше, она насквозь соткана из стереотипов престижа. Материальные блага как таковые ее не интересуют. Богатство — лишь один из мифов, которыми овеяна жизнь избранных.

Она убеждена во всесилии карнавальной маски на костюмированном социальном балу. Она знает, что маска рано или поздно упадет и под ней окажется провинциальная бесприданница из общежития, но для нее чары этого головокружительного обмана настолько сильны, что должны уберечь ее и после разоблачения. Однако парадокс этого персонажа в том, что ему уготована, кроме всего прочего, и роль своеобразного иронического резонера, мудрого циника. Противоречия престижа по-советски сделали из Людмилы героиню чрезвычайно симпатичную и, что еще более важно, глубокую. Но ей не суждено было попасть в средний класс, ибо поступательное социальное восхождение казалось ей пошлостью. Она исповедовала радикальную революционность, враждебную самой природе центристов-эволюционистов среднего класса. Она, по правде говоря, и не стремилась в его ряды — ей хотелось сразу залететь выше, минуя стадию последовательного приобретения холодильника и телевизора. Или все, или ничего. Она получила последнее.

Ее эпизодическое альтер эго, живущее в плену социальных иллюзий, — активистка службы знакомств, сыгранная Лией Ахеджаковой. Подбирая будущих супругов по собственной социальной табели о рангах, она свято верит в надежность и эффективность своей тактики. Крайности сходятся: для Людмилы мезальянс — единственный и абсолютно легитимный путь наверх, для советской свахи же залог счастливого брака — в его почти что кастовой чистоте, в сословном равенстве новобрачных.

Отсюда становится ясна новая, несвойственная советскому обществу категория миддл-класса. Миддл-класс — это не класс в том смысле, какой в него вкладывали наши обществоведы. Это понятие не сословное, а имущественное. И измеряется оно не престижем и происхождением, а цифрой годового дохода. Это класс реалистов, а не романтиков. В нашем же случае — это те, кого называют self-made men. И «Москва слезам не верит» — это неожиданная апология таких людей, прежде всего — в лице героини Веры Алентовой.

КАТЯ

У Пушкина в «Сказке о царе Салтане» царь выбирает из трех девиц ту, которая бы «для батюшки-царя родила богатыря». Таким образом собиралась удерживать супруга наша Людмила. Две прочие девицы, одна из которых говорит, что «на весь бы мир одна наткала я полотна», а другая, что «на весь крещеный мир приготовила б я пир» — в первоисточнике оставались не у дел. Переводя намерения барышень на более понятный современному читателю язык, можно сказать, что первая собиралась сделать головокружительную производственную карьеру, а вторая — вести большое и хлопотное хозяйство. Параллели очевидны. Итак, Меньшов выбрал ткачиху (не важно, что в фильме она заведует не ткацким, а химическим комбинатом). Система ценностей перевернулась. Нужно было дать дорогу умеренному феминизму главной героини, который в дополнение к запоздавшему и в итоге спасовавшему перед ее директорским окладом Гошиному «домострою» и утвердил долгожданную гармонию. Катя сурово наказывается за соучастие в социальном карнавале, устроенном Людмилой и, лишь поднявшись на следующий пролет имущественной лестницы, получает новый шанс устроить свою женскую судьбу. Лишь достигшая профессионального успеха женщина будет права и уважаема в своем сознательном и добровольном подчинении мужчине. Таков высокий и нереалистический пафос финала. И точка поставлена вовремя. Потому что дальше все может быть проще и сложнее одновременно. Однако супружеские пары — это контингент сериалов, а обычные фильмы так и должны заканчиваться. На самом интересном месте.