Нью-Йорк. 2020

Где-то во второй половине лета, когда в Нью-Джерси, на том берегу Гудзона, вдруг открылись кинотеатры, мы решили обязательно сходить в кино. План был простой: в ближайшую субботу или воскресенье сесть на велосипеды и доехать до парома на 39-й улице. Погрузиться на паром вместе с велосипедами, за $18 перебраться на другой берег, снова сесть на велосипеды и добраться до ближайшего кинотеатра.

Но в кинотеатрах в Нью-Джерси шли какие-то старые-престарые диснеевские мульты, новых фильмов в этом году не было, и ну никак невозможно было себя заставить идти смотреть это старье. А потом вышел новый фильм Нолана, и можно было поехать на Нолана, хотя его все ругали, но тут вдруг наступило бабье лето, и такая стояла погода, и так было красиво, что не тратить же выходной на Нолана. А потом вышел «Манк». Тут уже надо было точно ехать смотреть «Манка». Это было прямо обязательно. Даже Антон Долин с женой Наташей, которые выбрались в Нью-Йорк всего на одну неделю, и то добрались до Нью-Джерси и посмотрели «Манка». И мы себе сказали: «Стыдно! Обязательно на следующие выходные сядем на велосипеды и поедем смотреть «Манка».

Но в следующие выходные случился дождь, а потом наш мэр договорился с губернатором Нью-Джерси, чтобы тот кинотеатр, который находится около остановки парома, просто закрыли. А то вдруг ньюйоркцы привезут заразу в Нью-Джерси или, наоборот, привезут заразу из Нью-Джерси. И когда мы об этом узнали, то от расстройства посмотрели «Манка» дома. У нас есть проектор, он проецирует на белую стену, это почти как в кино. Но дома — это все равно дома. Да и «Манк» нам не очень понравился.

Но дело не в «Манке». В Нью-Йорке было два замечательных кинотеатра. Они находились почти друг напротив друга по разные стороны Бродвея. Один назывался «Линкольн-плаза», хотя он-то как раз был расположен не на самой площади Линкольн-центра, а через дорогу. А второй, крошечный и очень уютный, принадлежал Обществу кинолюбов Линкольн-центра. Он прятался практически под Метрополитен-оперой. Либо в одном, либо в другом всегда, хотя и с некоторым опозданием по сравнению с Москвой, показывали что-то новое, некоммерческое и интересное.

Первый, правда, разорился еще за полгода до эпидемии, зато второй продолжал работать до самого карантина. У нас был такой ритуал: хотя бы один раз в неделю в любое время ходить пешком через весь Центральный парк до одного из двух кинотеатров. А потом, уже когда зажигаются вечерние фонари, возвращаться обратно и обсуждать, что увидели. И весь этот год нам очень этого не хватало.

Короче, мы с начала февраля ни разу не были в кино. Такой это был год.

Январь

Так получилось, что мы праздновали Новый год в квартире автора популярной биографии Путина. Мы никогда не видели столько изображений Путина в одном месте. Десятки портретов с заголовками биографии на разных языках смотрели на нас с книжных полок этой в остальном ничем не примечательной большой нью-йоркской квартиры в Южном Гарлеме. Эта галерея путинских портретов провожала нас в новый год, вызывая какое-то тревожное чувство. В 11 вечера мы вышли из квартиры, дошли до резервуара под названием водохранилище имени Жаклин Кеннеди-Онассис, самого большого искусственного водоема в Центральном парке. С северного его края очень здорово смотреть на нью-йоркский новогодний салют, на то, как небоскребы отражаются в воде, освещенные яркими вспышками. Перед самым Новым годом здесь всегда собирается довольно приличная толпа. Почти каждый год ровно в 12 ночи мы выпиваем тут свой новогодний бокал шампанского и запиваем его горячим чаем из термоса, чтобы согреться. Гремит салют. Стреляют обычно откуда-то из Даунтауна. Мы смотрим, как над ночными небоскребами разлетаются огненные шары — зеленые, красные, золотые… Мы поздравляем друг друга, потом кричим вместе с толпой «Happy New Year!» и возвращаемся через парк домой. По дороге мы поздравляем всех встречных, а они поздравляют нас.

В остальном январь был ничем не замечательным месяцем. Газетные сообщения о новом, зародившемся в Китае вирусе не вызывали особого интереса. Все это уже несколько раз было на нашей памяти: и птичий грипп, и свиной, и даже смертельная эбола.

Сначала медиа разгоняют истерику и накачивают людей. Потом проходит месяц и все об этом забывают.

30 января ВОЗ объявила чрезвычайное положение.

Февраль

На улицах стали появляться люди в масках. Как и в прошлые эпидемии (грипп свиной, грипп птичий SARS — да надоели уже пугать, честное слово!), это были в основном китайцы. Мы только пожимали плечами. Что с них возьмешь? Это был последний месяц нашей жизни, когда мы делали в Нью-Йорке абсолютно все, что мы всегда любили делать в Нью-Йорке.

Последним нашим музеем до объявления карантина была Коллекция Фрика на Пятой авеню. Мы слышали, что он закрывается на несколько лет на ремонт, и зашли туда еще разок посмотреть на святого Франциска Беллини. Как он босой выходит из своей пещеры, и его буквально прет от любви к Богу, и он раскидывает руки, чтобы обнять ими весь мир. Справа от него небольшой ослик, и городок Ассизи торчит на холме. А за его спиной пюпитр, на котором Библия и череп. И если сосредоточенно смотреть на эту картину какое-то время, то и тебя самого начинает переть от любви.

Мы ходили в БАМ (Brooklyn Academy of Music) на «Медею». Действие было, как водится, перенесено в современность. Как-то муж с женой выясняли отношения. «Нью-Йорк таймс» хвалила за «ошеломляющую видеометафору того, как люди в своем саморазрушительном порыве превращают в прах собственное существование». Особенного впечатления на нас постановка не произвела. Возможно, если бы мы знали, что это наш последний театральный спектакль в этом году, мы увидели бы его по-другому. Но особых поводов для волнения у нас тогда не было. Губернатор штата и мэр города хором говорили, что в городе все в порядке, никому ничего не угрожает, и призывали жителей и гостей Нью-Йорка веселиться и наслаждаться жизнью.

29 февраля в штате Нью-Йорк была зарегистрирована первая смерть от ковида. Год был високосным.

Март

Во вторую неделю марта в городе и по всей стране пропали туалетная бумага и многие продукты. В магазины начали пускать ограниченное число людей, и на улицах при входе выстраивались длинные очереди. 77-летний Байден фактически выиграл демократические праймериз и стал соперником 73-летнего Трампа на выборах. Почти все страны закрыли границы на въезд и на выезд.

«Ну вот. Наконец-то мы живем в стране, из которой практически невозможно выехать, в которой на высшие государственные должности могут претендовать только выжившие из ума старики, в которой за неосторожно сказанное слово выгоняют с работы с волчьим билетом, где в продуктовые магазины выстраиваются длинные-предлинные очереди и где население как ошалелое гоняется за туалетной бумагой. Надо же... кто бы мог подумать?» — сказали мы.

Последним фильмом, который мы видели в этом году в кино, были «Свистуны» Порумбою. Это веселое и праздничное кино словно вышло из 90-х, когда только-только показали Pulp Fiction, и воздух был свежее, и девушки красивее, и деревья были большими, а словосочетания «румынское кино» и на свете не было. Мы смотрели фильм в нашем любимом крошечном зале Линкольновского центра. Кажется, кроме нас в зале сидели только румыны. В последний раз мы возвращались вечером из кино через Центральный парк, смеясь, жестикулируя, обмениваясь впечатлениями, а местные утки и гуси громко гоготали и крякали, присоединяясь к нашему обсуждению.

На последней опере, которую мы слушали в Метрополитен (это был «Летучий голландец» Вагнера), зал был заполнен меньше чем наполовину. Такой пустоты в Метрополитен мы не видели никогда. Опера была громоздкой и очень скучной. Но уже было известно, что через два дня закроют все театры и кинотеатры в городе. И для нас это посещение осталось каким-то очень важным и значительным воспоминанием. Еще у нас были билеты на какую-то новую постановку (что-то по Вирджинии Вулф или про Вирджинию Вулф), но мы на нее уже не попали.

Сразу вслед за театрами закрылись рестораны. Мы обедали в нашем любимом вестсайдском «Дженнаро» накануне его закрытия. Паста с изюмом и сардинами. Монтепульчано. Канноли на десерт. За соседним столиком сидел актер из «Сопрано». «Я надеюсь, что вы скоро опять откроетесь», — сказал он хозяину, который вышел с ним поздороваться. Тот только беспомощно развел руками.

Когда заговорили о том, что вирус передается через поверхности, в городе немедленно пропали все дезинфицирующие жидкости и салфетки. Мы соорудили себе какую-то смесь из водки и крема алоэ и отчаянно протирали ею все вокруг. Особенно мы почему-то боялись дверных ручек и городских велосипедов, на которых мы привыкли передвигаться по городу.

В середине марта случилась очень ранняя весна. Вдруг распустились магнолии и азалии, а следом за ними сакура в Центральном парке. Примерно тогда же наши знакомые стали уезжать из города. Все объясняли свой отъезд гуманистическими соображениями: мы уезжаем, чтобы снизить нагрузку на город и уменьшить опасность для других.

В конце месяца нам удалось по дешевке снять квартиру на втором этаже крошечного домика, стоящего прямо на живописном берегу речки Хусатоник в Беркширских горах в соседнем Массачусетсе. Мы думали, что уезжаем максимум на пару недель, а задержались почти на два месяца.

Апрель

Апрель в Беркширах выдался на редкость холодным. Снег никак не таял. Но мы религиозно каждый день выходили на многочасовые прогулки. В первые дни мы поражались доброжелательностью и расслабленностью местного населения. При встрече в лесу они вежливо улыбались и поднимали маски с подбородка на лицо. Но с каждым днем мы встречали все больше эвакуированных вроде нас самих. Их сразу можно было отличить по настороженному на грани безумия взгляду и двойным маскам, натянутым почти на глаза. При встрече на тропинке они на секунду замирали, а потом отпрыгивали, как зайцы, в кусты. Прошло несколько дней, и местные стали вести себя точно так же. К середине месяца отличить одних от других стало практически невозможно.

Новости из Нью-Йорка были ужасны. Коллапс системы здравоохранения. В больницах нет масок даже для врачей. Не говоря уже о защитных костюмах. Люди умирают на полу в госпиталях. Ночью невозможно заснуть из-за непрерывного гудения сирен скорой помощи. Огромные ямы в Бронксе и на Харт-Айленде, куда каждый день сбрасывают бессчетное количество безымянных трупов. На севере Центрального парка, практически под окнами нашей нью-йоркской квартиры, начали разворачивать военно-полевой госпиталь.

Дамы нью-йоркского света, эвакуировавшиеся в свои загородные поместья, занялись ручным пошивом масок. Результаты своей деятельности они каждый вечер выставляли в инстаграме. Маски получались похожими на половинки от дешевых лифчиков. Я смутно вспоминал информацию о том, как во время Первой мировой все великосветские дамы кинулись щипать корпию. Хотелось выяснить, что такое корпия, но все как-то руки не доходили до Гугла.

Царствовал над всем этим губернатор штата Нью-Йорк Эндрю Куомо. Его ежедневные пресс-конференции стали хитом сезона. В аккуратно приталенной курточке полувоенного покроя он появлялся на телеэкране и твердым, хорошо поставленным голосом объяснял, что все очень плохо, а дальше будет еще хуже. Каким-то странным образом это очень успокаивало людей. Им казалось, что хоть один большой начальник знает, о чем говорит.

Очень быстро его почитание переросло в странный сексуальный культ этого маленького пожилого человека с хитрыми и неприятными глазками. Солидные замужние женщины и даже совсем молоденькие девушки признавались в социальных сетях, что видят его во сне. В социальных сетях серьезно обсуждали, продеты ли у него кольца в соски. Некоторые были убеждены, что продеты и что это ужасно мило. Другие яростно это отрицали.

В этом апреле очень ко двору пришлась шестисерийная экранизация знаменитой антиутопии Филипа Рота «Заговор против Америки». В ранней карантинной лихорадке ее как-то никто не разглядел, и она провалилась незамеченной, несмотря на звездный состав: Зои Казан, Вайнона Райдер, Джон Туртурро. Это было добротно снятое кино. Ты как будто попадал в хорошую квартиру, уставленную ухоженной старой мебелью. И тем менее было в этом фильме что-то по нынешним временам очень нервирующее.

На президентских выборах 1940 года герой — летчик Чарлз Линдберг — побеждает Рузвельта под изоляционистским лозунгом America First. Он выступает против назревающей войны с Германией. Он призывает к миру, к тому, чтобы не ввязываться в очередную бессмысленную европейскую бойню, не жертвовать жизнями американских солдат во имя британского империализма и интересов мирового еврейства. Когда он приходит к власти, в Америке устанавливается мягкий вариант фашизма, начинающийся с легкой дискриминации евреев и заканчивающийся, как водится, погромами.

В то время страна стояла перед выбором: что важнее — жизни простых американцев, которые погибнут на этой войне, или… свобода? Честь? Америка выбрала свободу. В то время лозунг «Нет ничего важнее человеческой жизни» еще не был аксиомой. А в антиутопии Рота и в сериале, который очень точно ей следует, Америка выбрала первое. И потеряла и жизни, и свободу, и честь.

В самом конце апреля нью-йоркский губернатор обнародовал у себя в офисе огромную фреску, составленную из подаренных ему медицинских масок. Это был первый прорыв Куомо в область изящных искусств. Но далеко не последний.

Май

В мае мы погрузили в машину недоиспользованные рулоны туалетной бумаги и нетронутую сухую фасоль и поехали обратно домой. Город встретил нас неожиданно приветливо. Стояла хорошая солнечная, теплая погода. В Центральном парке и его окрестностях прогуливалось множество людей. Многие были без масок. Никаких следов военного госпиталя под нашими окнами мы не нашли. Вообще, в воздухе чувствовалось некоторое облегчение. Было ясно, что худшее уже позади.

Впрочем, две вещи поражали. Во-первых, почти полное отсутствие машин на улицах, а во-вторых, страшный визг и грохот, которым город буквально взрывался ровно в семь часов. Каждый вечер в это время люди высовывались из окон, громко орали, били ложками в металлические тарелки, хлопали в ладоши и вообще производили максимальный шум. Прохожие тоже останавливались и громко аплодировали. Нам объяснили, что это такой ритуал, сложившийся в разгар эпидемии. Люди таким образом благодарили медиков за то, что они, рискуя собственными жизнями, для них делают. Но нам все это показалось каким-то шаманским камланием, попыткой таким образом отпугнуть страшную болезнь.

Зато другая традиция нам очень понравилась. Оставшиеся без работы музыканты, скрипачи, пианисты, контрабасисты давали из своих окон целые бесплатные концерты. Некоторые даже прекрасно пели. Собравшиеся под окнами толпы с удовольствием их слушали и громко хлопали.

Пустой, освобожденный от машин город вдруг превратился в рай для велосипедистов. Можно было спуститься по Восьмой авеню на совершенно пустую Таймс-сквер со всеми ее огнями и прибамбасами и спокойно вернуться по Пятой мимо роскошных витрин закрытых дорогих модных лавок. Это было странное и несколько нереальное ощущение.

В то же время картина пустых Мидтауна и Даунтауна навевала грустные мысли. С начала эпидемии прошло уже достаточно времени, чтобы стало понятно, что сотни тысяч офисных работников, которые, как трудолюбивые муравьи, ежедневно заполняли гигантские здания, прекрасно справляются со своими обязанностями не выходя из дома. Кто и зачем будет вызывать их обратно, когда все кончится? А это значит, что город стал как бы сам себе не нужен.

Между тем все больше людей, включая наших ближайших друзей, покидали город навсегда. В особенности это касалось семей с детьми, у которых были средства на покупку дома в ближнем Коннектикуте или в дальней Флориде. Все школы были закрыты и не собирались открываться. По-прежнему не работали кафе и рестораны, парикмахерские и кинотеатры, концертные залы и стадионы. Жизнь в мертвом пустом городе теряла всякий смысл.

Каждый месяц в роскошных домах Верхнего Ист-Сайда зажигалось все меньше окон. Уезжали в основном те люди, которые платили львиную часть налогов в городскую казну. Может ли этот город с его грандиозными музеями, умопомрачительными парками и шикарными зданиями просуществовать без своих богачей? «Ну ничего, — говорили мы себе. — Нью-Йорк просто так не закроешь. Он переживал еще и не такие передряги!»

Июнь

25 мая в Миннеаполисе полиция убила чернокожего гражданина Джорджа Флойда. В июне начались массовые протесты. Днем они в основном носили мирный характер, но по ночам сопровождались грабежами. Все это многократно описано, и добавить к этому нечего.

Через несколько дней впервые в истории Нью-Йорка мэр объявил комендантский час. После шести вечера выходить на улицу было запрещено. Впрочем, демонстрации продолжались. Многие из них проходили прямо под нашими окнами. Демонстранты шли с севера на юг в сторону перекрытой полицией Таймс-сквер. Они шли группами от нескольких десятков до нескольких сотен или даже тысяч молодых, по преимуществу белых, людей. Руководил ими, как правило, человек с громкоговорителем в руках. Раз в несколько минут он отдавал толпе сухие и четкие команды. И толпа дисциплинированно и беспрекословно им подчинялась.

Нам особенно запомнилась демонстрация медицинских работников. Сотни белых мужчин и женщин в медицинских костюмах несли плакаты с надписями «Расизм — медицинская чрезвычайная ситуация!» и «Молчание — это насилие». По команде своего руководителя они встали на одно колено, склонили головы и подняли вверх правые руки, сжатые в кулаки.

В самый разгар демонстраций более тысячи известных американских врачей подписали письмо, в котором они приветствовали массовые выступления, потому что, несмотря на весь ужас эпидемии, расизм является более серьезной медицинской проблемой.

Ночные грабежи продлились несколько ночей. Демонстрации закончились примерно через неделю. Но за это время большинство магазинов и бизнесов в тех районах, где грабили, забили свои витрины толстыми щитами из фанеры. И на какое-то время город как будто ослеп. Зато в конце месяца он осветился фейерверками.

Фейерверки начались за две недели до главного национального праздника — 4 Июля, Дня независимости. Трудно сказать, откуда они могли появиться в городе в таком количестве. В Нью-Йорке — и в городе, и в штате — домашние фейерверки строго запрещены. В прошлые годы жители штата, рисковавшие нарушить запрет, ездили за ними в далекую Пенсильванию. Но во время эпидемии все магазины были закрыты и там. Говорили, что отчаявшиеся продавцы отдают свой товар бесплатно, но кто привозил его в город и раздавал жителям, так и осталось загадкой.

Грохотать начинало часов в 11 вечера, и все вокруг озарялось зловещими всполохами, как в фильмах о Великой Отечественной войне. Частота и сила разрывов усиливались к двум часам ночи, превращаясь в настоящую артиллерийскую канонаду, и, кажется, не было во всем городе такой точки, где от нее можно было укрыться. Ночные телефонные звонки перепуганных жителей в полицию не имели никакого воздействия. Там над ними просто смеялись. Наш дом оказался, как нам казалось, в особенно опасной зоне, потому что некий безымянный артиллерист каждую ночь ставил свою пушку или что там у него было на крыше соседнего дома прямо на уровне наших окон, и каждую ночь мы превозмогали желание залезть под кровать в ожидании того, что горящий снаряд залетит к нам в окно.

Под прикрытием всей этой артиллерийской подготовки в городе началась реальная стрельба. Кто в кого стрелял, было непонятно, но только в последнюю неделю июня в Нью-Йорке было убито больше сотни человек. Такого в Нью-Йорке не случалось уже несколько десятков лет. В эти странные недели из города уехали еще несколько наших хороших знакомых.

Июль — август

По всей вероятности, ближе к празднику боеприпасы у бойцов стали подходить к концу. Сам праздник прошел относительно тихо. Официальный салют был вообще отменен, а праздничная ночь была даже спокойней предыдущих.

Количество заражений тоже резко шло на убыль. Ковидные отделения больниц стояли пустыми. Власть стала потихоньку открывать мелкие бизнесы: парикмахерские, мастерские. Рестораны повыносили столики на улицы, а некоторые даже пускали людей внутрь, хотя заходить в них мало кто решался. Казалось, что постепенно жизнь налаживается и худшее уже позади.

Эндрю Куомо обнародовал нарисованный им самим постер, который изображал победу штата над эпидемией под его руководством. На картине было изображено что-то вроде высокого вулкана, торчащего из океана, который на картине назывался Морем раздора. Из Моря раздора к вулкану подходил круизный корабль и подплывал гигантский осьминог. В основании этой пирамиды находился письменный стол, за которым восседали четыре представителя администрации Куомо. Поясняющая надпись на голубой скатерти гласила: «Штат Нью-Йорк снова впереди!»

Через вершину вулкана была перекинута желтая веревка, которую наподобие персонажей в русских сказках изо всех сил тянула вниз группа людей в масках. Последней в группе была собачка (Жучка?). Над веревкой была еще одна надпись: «Тянем кривую вниз вместе». Сам вулкан был обильно разукрашен цитатами из пресс-конференций губернатора, зелеными знаками доллара и очень странными картинками, самой странной из них был отдельно нарисованный гоголевский нос, из которого торчала тестовая палочка. Вулкан был увенчан медицинской маской.

Слева к вулкану подлетал пропеллерный самолет, который изображал Европу, несущую ковид. Под самолетом дьявольская маска с надутыми щеками насылала на вулкан «ветер страха». Сверху с правой стороны было изображено золотое глазастое солнце с лучами, над которым, чтобы никто не ошибся, было подписано: «Губернатор Эндрю Куомо». Снизу под солнцем, на серебристом месяце, присел, беззаботно болтая ногами, дурачок с оранжевыми волосами в красном галстуке, изображающий известно кого. Под дурачком было написано: «Это просто грипп» (видимо, цитата). Вообще, на этой фреске было столько всего, что ее можно было рассматривать бесконечно. До сих пор мы думали, что у нас слабоумный мэр, но вдруг оказалось, что у нас еще и безумный губернатор.

Впрочем, наш мэр Де Блазио, как всегда, не захотел отставать от своего начальника. В июле на город накатила влажная удушающая жара. Июль в Нью-Йорке и всегда-то невыносим, но этот оказался шестым по невыносимости за последние 150 лет. Обычно летом ньюйоркцы спасаются на общественных пляжах. Их в городе восемь, они большие, прекрасно обустроенные, и до них до всех хотя и не без труда, но можно добраться на общественном транспорте.

Еще в мае наш мэр, не закрыв пляжи совсем, запретил людям купаться, пригрозив, что лично будет выдергивать людей из воды. Заодно он не стал открывать городские общественные бассейны, которые в два жарких летних месяца были единственным спасением для детей городской бедноты, торчащих все лето в адски раскаленном городе.

В июле мэр, видимо, испугавшись возмущения горожан, все-таки разрешил купание.

В начале июля, отработав рабочий день дома, мы впервые с начала эпидемии оказались на Брайтон-Бич. И впервые сели в метро. Метро поразило. Оно было идеально чистым. Поезда подходили строго раз в десять минут, чего в Нью-Йорке не случалось никогда. Вагоны были почти пустыми и выскобленными, как палуба линкора перед приездом адмирала. Мы тогда подумали, что нью-йоркское метро станет лучшим в мире, когда люди вообще перестанут им пользоваться.

Наверное, главное, что запомнилось из этих двух жарких летних месяцев, — это океан. Манхэттен — это остров, но постоянная близость океана по-настоящему ощущается тут только в летние месяцы. По вечерам мы садились на поезд метро В, который за час довозил нас до Брайтона. Мы долго плавали в спокойной, почти без волн воде. Вода на Брайтоне всегда сероватого оттенка, но если предзакатное небо ясно, то она его отражает и отсвечивает розовым. Мы покупали себе шашлыки в узбекском шалмане или хачапури в грузинской лавочке и либо съедали их прямо на пляже, либо везли домой, глотая слюни от острого пряного запаха.

Мы много катались на пароме. Эти маленькие кораблики с открытой верхней палубой, часть нью-йоркской системы общественного транспорта, являются самой недооцененной культурной ценностью города. Манхэттен подступает к воде своими самыми роскошными и вычурными зданиями, словно любуется собственным отражением в воде Ист-Ривер. Только глядя с воды на все это великолепие, можно по-настоящему до конца ощутить, насколько он органичен, прекрасен и равен сам себе, почувствовать, что никогда нет, не было и не будет на свете другого такого города.

По выходным мы на велосипедах доезжали до Даунтауна, там грузились на паром, идущий в Фар-Рокавей, тонкую песчаную косу на самом юге Нью-Йорка. Даунтаун, врезающийся своими небоскребами в океан как нос корабля, оставался у нас за спиной. Мы проплывали Губернаторский остров. Еще пару десятков лет назад там была военная база и туда нельзя было попасть. А потом военные продали его городу за $1, и там построили хипстерский рай с велодорожками, кафе с органической едой, качелями, гамаками и искусственными насыпными холмами, с которых открывается головокружительный вид на город.

Мы проплывали под мостом Верразано, роскошно изогнувшимся над океаном. Справа от нас оставался Стейтен-Айленд, а слева Бей-Ридж. Потом мы проплывали Кони-Айленд с его ржавеющими аттракционами, похожими на ископаемых динозавров, и усыпанный купальщиками Брайтон-Бич. Через час паром приставал к рокавейскому причалу.

Фар-Рокавей — место, увековеченное «Эпохой радио» Вуди Аллена. Раньше здесь было что-то вроде курорта, куда на лето съезжались небогатые еврейские семейства из Бруклина. Всего полчаса на автомобиле — и тишина, море и роскошные пляжи. Когда Аллен Конигсберг (будущий Вуди) был еще совсем маленьким, его родители снимали там что-то вроде маленькой дачи. Потом, когда туда провели метро и построили множество гигантских многоквартирников для малоимущих, его характер сильно изменился. Сейчас местное население составляет гремучую смесь из афроамериканцев, ортодоксальных евреев и русских пенсионеров. Как-то, хотя и не без проблем, эти люди уживаются друг с другом.

Мы катались на велосипеде по бесконечному деревянному бордволку, а потом ехали на противоположную сторону косы в Форт-Тилден. Это самый большой нью-йоркский пляж, выходящий в открытый океан, и поэтому по нему почти всегда бьют огромные волны. Если немного пройти вдоль кромки воды, то он становится совершенно диким и почти безлюдным и из прибрежных дюн на тебя часто выходят совершенно голые люди.

Вообще, несмотря на жару и несмотря на то, что в городе по-прежнему были закрыты рестораны, музеи, кинотеатры и спортивные клубы, в воздухе витало предчувствие чего-то хорошего. Казалось, что вот-вот этот морок совсем пройдет. На улице лето, океан прекрасен, впереди сентябрь и октябрь, два лучших нью-йоркских месяца, мы победили. Только смущало то, что маски теперь носили всюду и все. Встретить человека без маски на улице или в парке стало практически невозможно.

Несколько лет назад мы смотрели один занятный сериал. Он назывался «Двойник» (Counterpart). Он был про то, что в 1987 году в результате неудачного научного эксперимента, проведенного в Восточной Германии, мир раздвоился. Образовалось два совершенно идентичных мира: Прайм и Альфа. И, соответственно, у каждого человека в мире Прайм оказался двойник в мире Альфа. А дальше каждый из этих миров начал развиваться по-своему. В 1996 году в мире Альфа случилась эпидемия страшного гриппа, от которого умерло 10 % его населения. И с этого момента пути развития миров стали расходиться. Люди из Альфа-мира начали ходить в масках. Теперь и мы оказались в мире Альфа. Интересно, есть ли где-то мир Прайм, и ходят ли там наши двойники?

В середине августа губернатор Куомо торжественно объявил предстоящую публикацию своей книги о том, как он победил ковид. Книга называлась «Уроки лидерства».

Сентябрь — октябрь

Как только немного упала жара, Центральный парк заполнился музыкантами. Кажется, никто никогда не считал, сколько в Нью-Йорке живет музыкантов. Классики, джазмены, рэперы, певцы, барабанщики, электронщики, неудачники и знаменитости, богатые и нищие, студенты и профессора, сколько их? Десятки тысяч? Сотни? И сколько из них осталось не просто без средств к существованию, но и вообще без каких-либо площадок для выступления, без зрителей? Наверное, подавляющее большинство.

Заранее объявлять о своих выступлениях было запрещено, и поэтому, когда мы выходили на прогулку, мы понятия не имели, кого найдем в этот раз. Это могли быть камерный оркестр, джазовое трио, гитарист-виртуоз. В наших ежедневных прогулках появилось что-то вроде азарта. Каждый раз, когда мы останавливались, чтобы послушать очередной импровизированный концерт, нам казалось, что это наша личная находка, что эта музыка в парке создается при нашем личном участии.

Мы особенно гордились, когда теплым сентябрьским вечером в арочном проходе под золотым потолком террасы, которая прямо напротив фонтана Бетесда с ангелом, увидели юношу и девушку. Девушка пела итальянские арии, а юноша аккомпанировал ей на электронных клавишах. Внешне девушка была похожа на ангела, и голос у нее был ангельский, и вся она была укутана в золотистое сияние, и голос ее был как будто соткан из этого золотого вечернего света. Почему-то нас особенно умилило то, что в перерывах между ариями молодые люди тихо обменивались между собой русскими репликами. Через пару недель мы прочли о них статью в «Медузе».

В это же время в городе случился ресторанный бум. Странный и немного лихорадочный. Те рестораны, которые уцелели и не закрылись за полгода карантина, перебиваясь доставкой, стали возводить перед своими дверями прямо на улице, почти на проезжей части, странные временные сооружения: навесы, палатки, деревянные сараи, пластиковые пузыри, юрты и вигвамы. По вечерам эти сооружения, сиявшие многочисленными лампочными гирляндами, заполнялись веселящимися людьми.

Было непонятно, откуда берутся все эти люди и почему среди них так много молодежи. Туристов в городе по-прежнему практически не было. Университеты были закрыты, и большинство студентов не приехали в Нью-Йорк, остались дома. В сущности, несмотря на то, что уже почти никто не болел, город по-прежнему еле дышал. Офисные здания стояли пустыми. Кинотеатры не то чтобы не открывались, а даже и не собирались. Уже все театры, включая Метрополитен-оперу, объявили об отмене весеннего сезона. То есть и на следующий год можно было не рассчитывать. Школы то открывались, то сразу снова закрывались. Несколько роскошных отелей на Вест-Сайде отдали бездомным, и мэрия платила огромные деньги за их там проживание. С лета в городе стала стремительно расти преступность. Количество убийств увеличилось за несколько месяцев многократно. Такого роста не помнили с 80-х годов. Богатых людей в городе, кажется, не осталось. Кто уехал в Коннектикут, кто во Флориду. На какие деньги будет существовать этот город, кто будет теперь платить налоги, было совершенно непонятно. И все-таки Нью-Йорк жил и даже казался весел.

В октябре книжка губернатора Нью-Йорка Куомо о его победе над коронавирусом вышла с большой помпой и огромным тиражом.

Ноябрь — декабрь

В 2020 году в Нью-Йорке были роскошная весна с таким пышным цветением, какого старожилы даже и не припоминали, и очень длинное и мягкое чудесное бабье лето. Было такое ощущение, что природа хочет людям что-то сказать. Впрочем, смысл этого сообщения был непонятен.

Как-то в самом начале ноября гуляли по Центральному парку. Мы в то время проводили там по многу часов каждый день. Центральный парк вроде бы не такой уж и большой, четыре километра с севера на юг, от 60-й до 110-й улицы, и меньше километра с запада на восток. Но он очень холмистый, многоуровневый, с целой сетью расходящихся тропинок, и сколько лет по нему ни ходи, все равно всегда рискуешь где-нибудь заблудиться

В тот день мы пошли по нашему любимому маршруту: по диагонали от Западной 100-й до отеля «Плаза» на пересечении Пятой авеню и 60-й улицы. Там, в невыносимо душном номере, выходящем окнами на Центральный парк, происходит финальное объяснение героев «Великого Гэтсби». Там и вокруг вообще много чего происходит и в кино, и в книжках.

А первое, что приходит в голову, — это сцена перед входом в здание отеля в старом чикфлике «Такими мы были». Там, где Барбра Стрейзанд говорит Роберту Редфорду: «Хаббл, твоя девушка — прелесть!» — а потом, больше чем через четверть века, в «Сексе в большом городе» эти же слова на этом самом месте повторяет Кэрри Брэдшоу мистеру Бигу. И тот очень тупо на нее смотрит, не понимая. Для экскурсоводов, водящих толстых немолодых восторженных экскурсанток со Среднего Запада по местам боевой славы Кэрри и ее подруг, это была финальная точка экскурсии. До эпидемии.

Почти в самом юго-восточном углу парка мы взобрались на огромный камень. С него открывался особенный вид на идиллический пруд, который и называется Пруд, на горбатый мостик Гэпстоу и на новые, так и не достроенные (эпидемия) иголки двух тонюсеньких небоскребов на юге от парка. В этот день свет был каким-то необыкновенно мягким и нежным. И казалось, что небоскребы чуть склонились друг к другу, а вовсе не торчат в небо нагло и гордо, как им, небоскребам, положено.

И мы даже не сказали друг другу, а просто одновременно подумали, что, кажется, мы никогда не любили Нью-Йорк так, как в этот момент. И мы одновременно друг от друга отвернулись, потому что знали, что у нас у обоих сейчас глаза на мокром месте, и это было ужасно неловко.

В субботу 7 ноября Центральный парк стал эпицентром байденовского торжества. Выборы состоялись во вторник. Вечером во вторник всем казалось, что побеждает Трамп. Но на тот момент была подсчитана только часть голосов тех, кто непосредственно пришел на выборы. Уже в среду, когда стали считать и тех, кто проголосовал заранее по почте, ситуация начала меняться, а в четверг было уже понятно, что Байден побеждает. Но официальное объявление сделали только в субботу.

Был теплый, солнечный, безветренный день. Мы не помнили, чтобы в парке было столько народу с самых доковидных времен. Все лужайки покрыты одеялами с разложенной на них снедью и бутылками с вином. У людей очень праздничный вид, и некоторые даже лежали на своих одеялах без масок. Вокруг было расслабленно и благодушно.

Вдруг мы услышали какой-то странный шум. Сначала это был просто какой-то странный гул, идущий со всех сторон. Гул нарастал, перешел в ликующий рев, как на гигантском стадионе во время забитого гола. Все повскакали со своих одеял. Незнакомые люди, забыв про страшную болезнь, кидались друг другу в объятия. Это был единственный день в этом году, когда в городе царила атмосфера настоящего праздника.

Одновременно с тем, как погода стала портиться, снова начало расти количество заболевших. Заговорили о второй волнe. Город насторожился. В конце ноября губернатор Куомо получил главную телевизионную премию «Эмми» за свои ежедневные пресс-конференции.

«111 ежедневных брифингов губернатора работали так хорошо, потому что он эффективно создавал телевизионные шоу с персонажами, сюжетными линиями и историями успеха и неудачи, — пояснил президент и главный исполнительный директор Американской телевизионной академии Брюс Пейснер в своем заявлении. — Люди по всему миру настроились на то, чтобы узнать, что происходит, а Нью-Йорк стал символом решимости дать отпор пандемии».

К тому времени уже только ленивый не знал, что в самом начале эпидемии губернатор распорядился стариков из домов для престарелых, попавших в больницы с ковидом, отправлять обратно при первых признаках выздоровления. Возможно, что на тот момент у него и не было особого выхода: необходимо было освобождать больничные койки для новых заболевших. Но, возвращаясь обратно, недолеченные старики заражали других стариков, и именно этим фактом многие объясняли зашкаливающую смертность в штате Нью-Йорк в первые месяцы пандемии.

В декабре нас позвали на концерт молодого пианиста. 18-летний паренек приехал из России учиться в Джульярдской школе (аналог Московской консерватории) и попал в самую эпидемию. По счастью, его преподаватель пускал его к себе домой и с ним занимался. Но профессиональному пианисту, особенно начинающему, необходима аудитория.

Концерт устроил настоятель православной церкви в Верхнем Манхэттене. На втором этаже в трапезной собралось человек 15 зрителей. Пианист играл Бетховена, Равеля и Рахманинова. Играл здорово. А мы слушали затаив дыхание и сами себе не верили: почти настоящий концерт.

Становилось все холодней, и все больше пациентов поступали в больницы. В парках появилось небывалое количество бёрдвотчеров с фотообъективами бесконечной длины. Каждый сидящий на ветке ястреб становился целью как минимум десятка таких объективов. А редкие в парке совы с достоинством позировали целым толпам.

И все хотели кормить белок и птиц. Сыпали себе на ладони семечки и протягивали их птицам. Сытые птицы садились на ладони, пару раз лениво клевали и, тяжело поднявшись в воздух, улетали восвояси. Разжиревшие, как морские свинки, белки брезгливо отворачивались от орехов. Зато невероятно размножившиеся крысы просто бросались под ноги, и это было неприятно.

Гулять становилось все менее комфортно, но мы старались. Без долгих прогулок делать стало особенно нечего. Мы смотрели немерено много сериалов, и количество смотрибельных явно не успевало за нашими потребностями. Из всех почему-то запомнился «Отыграть назад» с Николь Кидман и Хью Грантом. Сериал был так себе, но это был настоящий нью-йоркский real estate porn. Хью Грант, благородный британец, степенно вел сына за руку через заснеженный парк в его дорогую школу на Ист-Сайде (стоимость $50–70 тысяч в год, когда фильм снимался, никто не думал, что очень скоро государственные школы фактически перестанут функционировать, а дорогие частные будут худо-бедно продолжать учить детей). Шикарно одетая Кидман ходила туда-сюда через парк, по Пятой авеню вдоль парка, по роскошному доковидному городу (никто еще понятия не имеет о масках, а ведь совсем недолго осталось). Все эти роскошные дома богачей вокруг парка стоят, как стояли, с ними ничего не случилось, но почти ни в одном из них в окнах по вечерам не зажигается свет.

Новый, 2021 год мы опять по традиции встречали в Центральном парке. На этот раз мы не стали останавливаться, как обычно, на краю резервуара под названием Резервуар, а спустились на юг, к озеру под названием Озеро. У этого озера очень причудливо извиваются берега. Если посмотреть на то, как оно выглядит на карте, то можно вообразить себе средневековую горгулью. До эпидемии здесь работали лодочная станция и ресторан с живописной террасой. Теперь ресторан закрыли навсегда, а лодочную станцию… Кто знает, что случится дальше. Поживем увидим.

Мы нашли живописную беседку около Bow Bridge, пешеходного мостика, действительно похожего на натянутую тетиву лука. Ночь была тихая, ясная, безветренная и совсем не холодная. Вокруг никого не было. Мы смотрели на золотые огни большого города и ждали нового года. Каким он будет?

Фейерверка не было. Впервые на нашей памяти. Мы долго возвращались через парк домой, и несколько пар, все как на подбор в тройных масках, вежливо уступали нам дорогу.

Февраль 2021-го

В феврале в нью-джерсийском кинотеатре, до которого теоретически можно было добраться, вышла «Земля кочевников», и мы наконец решили, что все-таки пора. Поскольку всюду лежал снег, велосипеды исключались. Так что до парома в Нью-Джерси мы доехали на метро. А потом полтора часа шли пешком вдоль набережной Гудзона с нью-джерсийской стороны. Оттуда Манхэттен выглядит совсем как с Ист-Ривер. Если оттуда он кажется причудливым каменным лесом, то с Гудзона мы видим, скорее, гигантскую скалу причудливой формы. И от этого вида еще больше захватывает дух.

Кинотеатр находился на верхнем этаже огромного торгового центра. Представить себе, что в былые времена артхаус, подобный «Земле кочевников», станут показывать в торговом центре, было просто невозможно, а сейчас даже и зал был заполнен почти на треть и за весь фильм ни один зритель не встал и не ушел. Сидеть в кинозале, в кресле, в тишине и в темноте вместе с другими зрителями — Господи, какое это счастье!

Когда фильм закончился и мы снова вышли на набережную, солнце за нашими спинами освещало Даунтаун. Между нами и городом была серо-голубая вода. Над ней кружились чайки и громко кричали.

P.S.

Как раз к февралю выяснилось, что нью-йоркский губернатор Куомо и его администрация сознательно занижали количество смертей в домах для престарелых. Возможно, теперь всех их будут судить. Одновременно две женщины, бывшие сотрудницы губернатора, публично пожаловались на сексуальный харассмент с его стороны. Gloria mundi.