Оптика опустошения: публицистическое кино о Чернобыле Роллана Сергиенко

Кинематографическое восприятие Чернобыля в Украине, на постсоветской территории, а отчасти и в мире, невозможно без учета фильмов Роллана Сергиенко.

Роллан Сергиенко родился в 1936-м в семье учителей в городе Щорсе (ныне Сновск, Черниговская область, Украина), по материнской линии — внук священника. В 1963-м окончил ВГИК (мастерская Александра Довженко и Михаила Чиаурели). Курсовую и дипломную работы снимал на ЦСДФ. На студии Довженко в Киеве выпустил три игровые картины — «Карты» (короткий метр, 1964), «Белые тучи» (1968), «Счастье Никифора Бубнова» (1983).

До 1986-го Сергиенко был документалистом преимущественно просветительской и биографической тематики — «Бортовой 812» (1960), «Я землю люблю» (1962), «Ритм задан миру» (1971), «Открой себя» (о Григории Сковороде, 1972), «Будущее начинается сегодня» (1973), «Николай Рерих» (1976, сценарий Р. А. Григорьевой и Л. В. Шапошниковой), «Вячеслав Павлович Губенко, хирург» (1978), «Олесь Гончар» (1979), «Закон Вернадского» (1984, сценарий Р. А. Григорьевой), «Солдаты Орловы» (1985).

Авария изменила все. Из 17 фильмов, завершенных Сергиенко после мая 1986 года, девять посвящены Припяти, Чернобылю и последствиям взрыва. Он первый, кто снимал о ЧАЭС и Зоне системно.

Это кино, как правило, публицистическое. Обязательны закадровое пояснение и наложенная музыка, комментарии свидетелей и участников событий, вставки хроники, в том числе уникальной съемки руководителя любительской киностудии «Припять-фильм» Михаила Назаренко и капитана милиции Валерия Евтушенко, вдохновившая сценаристов сериала НВО. Сквозные сюжеты — утраченная родина, страдания облученных, ответственность чиновников, правительства, человечества. Идеологическое наполнение меняется со временем, но всегда остается религиозным в самом широком смысле«Я был в душе, наверное, коммунистом — хотя сам себя таковым не считал, — но думаю, что отстаивал идею коммунизма, вкладывая в это понятие и Христа как одного из первых коммунистов, и Сковороду как одного из последователей Христа, и идеологов настоящего коммунизма». Из интервью Ларисе Брюховецкой, «Кино. Театр», 2003, № 2. Цит. по: «Эту Родину мы потеряли. Навсегда...» — «День», 20 января 2016 г.. «Колокол Чернобыля» (1987), еще выдержанный в речевых координатах ранней перестройки, предваряет эпиграф — ламентация Горбачёва о вредоносности ядерного оружия и неконтролируемой радиоактивности:

«Это еще один удар колокола, еще одно грозное предупреждение».

Говорят о том, что надо «перестроить» отношения человека и машины. Есть уверения в скорейшем запуске первого и второго блоков, в том, что атомная энергетика будет развиваться. Одна из переселенок высказывает пожелание в духе советских передовиц: «Чтоб усім людям на земном шаре добре було». Неожиданный аттракцион — довольно нелепая Пугачёва на летней сцене в Зоне с патетическими «Птицами» и восклицаниями о том, что все будет в порядке и что она приносит удачу.

В «Пороге» (1988) об аварии рефлексирует позднесоветская интеллигенция — участники и участницы творческого объединения Припяти «Прометей». Вера в систему еще держится: «Правительство кто-то ввел в заблуждение»; «Чернобыль высветил и явные недостатки, и то хорошее, что у нас за 70 лет все-таки система привила»; «Только в СССР могла произойти такая авария. И справиться с ней могли только в СССР».

В «Приближении к Апокалипсису» (1991) иллюзий уже нет. СССР распался, и теперь этической опорой служит радикальный экологизм. Прогресс обличен на фоне урбанистических пейзажей Японии, немецких протестов против АЭС, руин Помпеи и, конечно, развалин четвертого блока. Схожие мысли высказывают знаменитости: мать Тереза, академик Сахаров, папа Иоанн Павел ІІ, художница Мария Примаченко. Один из комментаторов, японский профессор, ушел в отставку в знак протеста против «эскалации прогресса» и основал собственную коммуну. Упоминания об умирающих от лейкемии детях усиливают надрыв: «Министр Чазов, академик Ильин, посмотрите в глаза Сереже и Алеше».

Далее преобладают христианские акценты. «Чернобыль. Тризна» (1993) почти целиком посвящен однодневному возвращению выселенцев в Зону, на «гробки» — послепасхальное поминовение в год 800-летия города Чернобыль. Рефрен — стихи украинской поэтессы Лины Костенко, остающейся на втором плане («каріатиди нації — від каган-ця до радіації»). Горят хаты, подожженные неизвестными вандалами. Самое живое место — кладбище.

В итоговом фильме «Чернобыль — 2001 — Завещание» Сергиенко собирает героев из предыдущих картин. Совсем старая, уже лежачая Анна Ходымчук, все так же оплакивающая сына Валерия, погребенного под обломками реактора; бард Владимир Шовкошитный из «Порога», переживший поход во власть и депутатство; директор Брюханов («Да, случилась на Чернобыле катастрофа. Но они бывают во всех отраслях»); трое братьев-ликвидаторов Шавреевых, доживших чудом и обратившихся в православие; выселенцы из «Порога» и «Тризны», тайком мотавшиеся в Зону выкапывать картошку или ловить рыбу. Многих, в том числе детей, уже нет в живых. Цитата из Костенко: «Народ, вытесненный со своей родины, трапезничает среди крестов»; вновь автобусы и массовый выезд на «гробки», «все идет по Писанию». ЧАЭС полностью закрыта — фильм начинается с кадров остановки третьего блока, принимаемой со слезами, — но история длится как проклятие.

Визуальная ценность сосредоточена в деталях, через которые масштаб происшедшего прочитывается особенно отчетливо. Например, в «Пороге» мы разглядываем доску объявлений об обмене квартир: оказывается, масса людей, в том числе из больших городов, из столиц, стремилась в Припять с ее исключительным социальным пакетом, выделяемым атомщикам. Аист, спугнутый из гнезда струей дезактивационного раствора («Колокол Чернобыля»). Связка ключей на мостовой Припяти, пустой оклад в разрушающейся церкви («Приближение к Апокалипсису»). Примерзший корабль и детская коляска на заснеженном берегу («Тризна»). Школьная палитра с неизрасходованной акварелью, неожиданно яркая среди серого хаоса, перевернутый дом в луже на словах «Чернобыль опрокинул многие представления» («Завещание»). Белье на балконе, висящее неубранным уже третий год, сухое дерево в форме креста, противогазы на постелях, умерший волнистый попугайчик в клетке в детском саду («Порог»). В «Пороге» вообще есть моменты сродства с метафизическим кино 1970-х: камера скользит над полом — октябрятская звездочка, осколки стекла, сломанные плоскогубцы, пугающие темные пятна — практически реплика из «Сталкера». Одна из сильнейших сцен — утилизация зараженной техники: среди безжизненных песков, в гнетущем безлюдье тяжелые трактора давят автобусы — странная и страшная расправа одних машин над другими, металла над самим собой, чистая антиутопия.

Есть и акценты иного рода — немногочисленные, более емкие. В «Пороге» во время обличительной речи воспитательницы припятского общежития, направленной против бездушного начальства, врезкой — видение с улицы брошенного города: рыжий муравей, ползущий по ржавому кругу сломанных наручных часов на асфальте; у природы свой хронометраж. «Колокол Чернобыля» обрамляет длительный кадр с абсолютно пустым шоссе среди деревьев в погожий день. Музыка сгущает атмосферу, но и без нее ясно, что это дорога в никуда. Анна Ходымчук рассказывает о смерти сына, о том, что он ей даже не снится, и во время ее горестного монолога оператор сворачивает в буколический пейзаж — типичное украинское поле, небо, облака, — застыв, меняет контрастность — и кадр начинает сочиться угрозой. В «Пороге» Шовкошитный в уютно освещенной комнате говорит о переоблучении, о смертельных дозах радиации, камера обращается к ночи за окном — инфернальная, втягивающая чернота. Сходным образом в «Завещании» во время поминальной службы ракурс смещается с церкви на темное безответное небо, куда уходят вековые сосны.

Эти метафорические контрапункты в сочетании с тщательностью сбора материала позволяют назвать чернобыльские фильмы Сергиенко первой и потому ценнейшей попыткой создания оптики катастрофы.

Все дальнейшие визуальные тексты так или иначе будут опираться на эту прямолинейную летопись.