Памяти Юлия Файта: Юрий Норштейн о своем друге

С Юликом мы были знакомы, думаю, с 1963 года. Познакомились мы с ним через его друзей. Он учился во ВГИКе на режиссерском отделении, и мне довелось работать с его коллегами и друзьями на игровом фильме: с одним из мультипликаторов мы создавали кукольную историю внутри этого игрового фильма. Так оно и получалось — один человек цеплялся за другого, знакомство с одним проявляло следующее знакомство, таким образом мы и познакомились.

Он приходил со своими дочками на бульвар напротив церкви Спаса на Песках, где у нас была кукольная студия. Мне очень нравилось, как он за ними ухаживал, — они были для него как дочки из песни Вертинского: «Доченьки, доченьки, доченьки мои» — он был очень трогателен в этом плане.

Знаете, если возникают дружеские взаимоотношения, то они возникают на основе чего-то — а нам было о чем поговорить. Всегда. Долгое время он был другом Валерия Левенталя и Марины Соколовой, его жены. Валера Левенталь очень быстро стал знаменитым театральным художником — он был действительно фантастический живописец и, конечно, потрясающий сценограф барочного, «рококошного» плана. Мы встречались на даче у Валеры Левенталя, в его мастерской, и постепенно это знакомство обрастало новыми подробностями. У нас не было специальных встреч — это все было спонтанно и случайно.

Сам Юлик часто вспоминал одну историю. У него была машина, и он нас иногда куда-то подвозил. Помню, мы с ним и Валерой ехали через Лубянку. Мы с Левенталем сидели на заднем сиденье и, высунувшись в обе стороны, орали на всю Лубянку: «Евреи! Евреи! Кругом одни евреи!» А Юлик Файт сидел за рулем и говорил: «Сейчас нас арестуют! Сейчас нас точно арестуют!» Он очень часто потом возвращался к этой истории и говорил: «Чего вы тогда орали-то?» А мы, молодые, только и думали о том, как мы можем шокировать людей.

Мы во многом любили одних и тех же людей в то время. Одним из таких людей был Юрий Коваль — я с ним был знаком мало, а Юлик очень хорошо. Но я читал Коваля и понимал, какое качество прозы он представляет. У него был богатый словарь, совершенно необычайная лексика русского языка, он делал прививку русскому языку через свои фантастические внезапные соединения слов. Он является одним из крупных писателей конца XX века в нашей стране, а Арсений Александрович Тарковский вообще назвал его повесть «Недопесок» лучшей повестью мира. Юлик с ним очень был близок, дружил — я не успел. В память о Юре Ковале Юлик сделал две книги, сборники рассказов «АУА» и «Листобой». Замечательные книги. Более того, как-то мы с ним встречались, он говорит: «Ты знаешь, я хочу еще книгу про Юру Коваля сделать». Я думаю, что он очень приблизил читателя и писателя друг к другу, и это действительно большое дело. В этом и была его верность дружбе и верность таланту — он очень хорошо понимал, кто есть кто, и все делал для того, чтобы это поняли и другие. Это замечательная черта Юлика, и она, думаю, все реже и реже будет встречаться в людях и в конце концов сойдет на нет.

В одной из книг он написал — сейчас открою книгу и посмотрю — да, вот! Это в 1999 году было. «Мне всю жизнь везло на Юриев: Казаков, Трифонов, Нагибин, Никулин, Норштейн». Осталось у меня на память.

Знаете, повезло тому человеку, кому на пути встретились люди, близкие по духу, и ты им тоже был близок. Когда собиралась шумная компания, где все были близки и не надо было ничего объяснять, — вот это было счастьем. Юлик всегда смотрел со стороны, спокойным режиссерским глазом — и присутствие его за столом сразу задавало определенную тональность звучания. И голос у него был глуховатый, но очень настойчивый, проникающий.

Он был из тех людей, кто не менялся, был очень стабилен. Вот каким я его помню — он был такой и сейчас, так же моложав, легок в ходу, сохранил юношескую походку, азарт фантазии и азарт планов. Юлик всегда был в состоянии бодрости. Он никогда не был в унынии. Он преподавал и часто говорил: «Юр, ты знаешь, я твои фильмы показываю и разбираю их со своими студентами, это очень интересно, и мне самому — смотреть и вдруг входить внутрь фильма и начинать рассматривать его конструкцию, как это все сделано». 

Вот это для меня и есть Юлик — вроде бы не было никаких ярких, вспышечных, фейерверочных моментов… А может быть, вот в этом спокойствии, в этом благородстве гораздо больше правды, чем в каких-нибудь ярких и чаще всего бессмысленных салютах. Искусство дружбы — очень неторопливое, благородное дело.