С 24 мая по 4 июня в кинотеатре «Иллюзион» пройдет программа «Цой. Ты так любишь эти фильмы», посвященная культовому советскому музыканту Виктору Цою. В проекте ИК о постсоветском кино «Пролегомены», курируемом Еленой Стишовой, Арсений Занин размышляет о сакральной роли Виктора Цоя в (пост)советской культуре и жизни.
«Мое место слева и я должен там сесть. Я не знаю, почему мне так холодно здесь… ― казалось бы, простая строчка, но меня, человека церковного, это сразу же натолкнуло на мысль. Листаю альбом «Древнерусская икона» (М. 1984), и вот оно — «Спас на престоле» (XV век, Третьяковская галерея) по правую руку Христа — Богоматерь с архангелом Гавриилом и апостолом Павлом, по левую – Архангел Михаил, апостол Петр и… Иоанн предтеча. Меня осенило! Открываю страницу и чуть со стула не упал — на меня смотрел Виктор Цой. И тут все сложилось: Иисус есть триединый бог, который может призвать пророка («Последнего героя»), и тогда пророка можно назвать символом Бога на земле. Лирический герой Цоя же «выжил один из полка» воинства Христа («Звезды по имени Солнце»), чтобы возвестить о том, что близок страшный суд («Завтра с утра будет солнце и тот ключ в связке ключей»). Пророк же не придет в современность библейским старцем, а примет облик, максимально созвучный современным людям…»
Это фрагмент небольшой брошюры «По следам пророка Света», написанной астрономом и травником Зуфаром Кадиковым. Я случайно увидел эту книгу на книжной ярмарке зимой 1998 года, незадолго до этого мне в руки попала кассета «Звезда по имени Солнце», и на меня, первоклассника, произвела неизгладимое впечатление. Я, конечно же, выпросил у мамы эту книгу. Дома же, полистав и, разумеется, не поняв ни слова, закинул ее на шкаф, где она благополучно пролежала до вчерашнего дня.
Кадиков впервые услышал о Цое по радио, когда передавали сообщение о трагической аварии. Изучая тексты песен Цоя и даже находя портретные сходства между музыкантом и иконой XVI века, он внезапно пришел к выводу, что перед нами — инкарнация Иоанна Предтечи:
«Цой фактически изложил нам Откровение и Апокалипсис, используя рок музыку, как самую доступную простым людям форму выражения на данном историческом этапе».
Это был последний год перед экономическим кризисом, когда подобное исследование можно было сравнительно недорого выпустить и распродать. Подобный разбор обречен изначально, и Кадикова легко объявить графоманом, пытавшемся сделать пиар на популярной личности. Путь Кадикова вообще типичен для научно-технической интеллигенции позднезастойных лет, когда, одновременно с обесцениваем «официальной» научной доктрины, широко развилась неофициальная культура самиздата, в том числе научного направления. Можно было сравнительно беспроблемно прочитать Райха, Юнга, Кастанеду или православные апокрифы.
Время показало, что аргументы Кадикова не такой уж и бред. Последние 20 лет Константин Кинчев записывает альбомы, словно бы используя эту брошюру в качестве настольного образа. Его православно-бунтарский рок, увы, не отличается большой оригинальностью, но пользуется стойкой популярностью у его «армии Алисы». Ценность книги Кадикова — в искреннем акте попытки проанализировать собственное недоумение: почему же на кладбище в тот день стихийно пришли несколько десятков тысяч человек почтить память музыканта? Стена дома на углу Кривоарбатского переулка, покрываясь отчаянными посланиями, становится «Стеной плача» за последующие годы, являя настоящий палимпсест символических отношений кумира и потомков. Последний раз подобное случалось за десять лет до того, когда ушел Высоцкий. По стране прокатилась настоящая массовая истерия: со всех концов совершались паломничества на его могилу. Новый погибший кумир не держит с поклонниками привычной границы, легкодоступен и в виде памятника с датами жизни готов принять любовь всех поверивших ему. Прошедший в «Лужниках» концерт памяти Цоя в октябре 1990 года уже едва смог вместить всех желающих почтить память музыканта.
Смерть Виктора Цоя не прочертила символическую границу эпохи, но стала вешкой на пути «парада суверенитетов», который привел к распаду Советского Союза. Где-то между Берлинской стеной и августовским путчем. Беловежские соглашения были подписаны всего через 15 месяцев после роковой аварии. Вряд ли еще о ком-нибудь из советских рок-музыкантов существует такое количество публикаций, исследований творчества и расследований обстоятельств гибели. Жизнь его разобрана до шага, снабжена обильным комментарием, утверждающим или разоблачающим его культ. К 30-й годовщине какое-то новое открытие здесь совершить маловероятно. Но чем больше времени проходит, чем трезвее становится взгляд, а доступность информации повышается, тем парадоксальнее выглядит растущий интерес к личности Виктора Цоя. Он остается неизменной «нравственной константой». В отличие от современников, его общественные, духовные и политические взгляды не меняются. Словно повторивший судьбу своего кумира Брюса Ли, трагически погибшего, когда музыканту исполнилось десять, в подсознании культурной памяти Виктор Цой остается в образе вечноживого непобедимого героя в черном кимоно. Он запрограммировал собственную смерть, воспел ее и сделал легендой.
Пять лет назад, собирая немые съемки событий августовского путча 1991 года в Ленинграде, Сергей Лозница заставляет толпу, проверяющую на вместительность площадь возле Эрмитажа, скандировать вместе с Цоем, звучащим из магнитофона:
«В нашем смехе и в наших сердцах и в пульсации вен — Перемен!»
Едва ли Цой мог предположить, во что превратится песня, которую он всего пятью годами раньше, по просьбе режиссера Сергея Соловьева, специально придержал и не стал включать в альбом «Группы крови». Попав на выступление Цоя, тот вдруг услышал именно то, что ему было нужно для финала его нового фильма «АССА» (1987). Так, с подачи Соловьева и благодаря фильму Лозницы «Срок» (2015), песня «Перемен!» стала гимном Перестройки, а ее символическая лирика идеально выражала то, какими эти перемены должны быть: с сердцем, со смехом и слезами. Ни слова конкретики, перемены — как смутный объект желания. Так и произошло: путч обратился спектаклем, революция в реальности не случилась, потому что никто не услышал горькое разочарование в последнем куплете:
«Сигарета в руках, чай на столе. Так замыкается круг. И вдруг нам становится страшно что-то менять».
Цоя уже не было, но голос его звучал вместе с теми, кто пришел отстоять свою свободу. Его принесли в жертву истории ради того, чтобы победа света над тьмой произошла. В живом Цое наступившие перемены уже не нуждались.
Спустя десять лет после гибели Цоя, коньковский поэт Борис Усов, лидер нового рок-подполья, делает его героем своих песен, артикулируя с помощью цоевских текстов, чем обернулись провозглашенные им перемены. Перемены, которых он уже не застал:
«Не осталось ничего, кроме тяги к алкоголю, фосфорические бесы вырываются на волю».
В чем же секрет непреходящей популярности группы «Кино»? Цой писал хорошие тексты, но Майк и БГ, учившиеся петь рок-н-ролл по-русски, гораздо успешнее встраивали контекст родных реалий в мировой музыкальный процесс. Цой не стал «проклятым поэтом» русского рока ― Башлачев и Янка писали тексты ярче, вдобавок, «переплюнули» Цоя в трагичности обстоятельств раннего ухода из жизни. Он не критиковал «партийное руководство» даже метафорически, Шевчук и Борзыкин делали это куда искуснее. Тем не менее хит про «группу крови на рукаве» тут же записали в антиафганские, как ближайшую к Цою из войн, от которой он так усиленно «косил» в дурдоме в самый ее разгар. Иначе к чему же тогда уточнение о нашивках, помогающих после ранения помочь в экстренном переливании крови? Однако Цой предпочитал уклоняться от всех трактовок. В недавнем же русофильском боевике «Балканский рубеж» (2019) колонна российской десантуры на бронированных валькириях летит по дороге к аэропорту в Приштине. Все это прекрасно смонтировано под песню «Дальше действовать будем мы». Сам Коппола позавидовал бы тому, как тут символично приладилась песня.
Группа «Кино» в своем последнем составе успела поиграть вместе всего четыре года. Я убежден, что, оставшись в живых, Цой еще не раз сменил бы стиль и состав. Музыка «Кино», доставшаяся нам в наследство, мало оригинальна, на это указывают бесконечные видеообзоры, где авторы разоблачают музыкантов, выясняя, из какой песни The Cure или The Smiths был «украден» тот или иной музыкальный ход.
Прерванная вскоре после смерти Цоя «культурная изолированность» так и не породила адекватного понимания, что появление в Ленинграде нескольких десятков групп, пытающихся играть так же, как в Британии ― не подражание, но созвучие мировому процессу. Ведь даже в городе на Неве британский пост-панк тогда слушали не одни только музыканты. Все обвинения в плагиате — от непонимания реалий существования группы. Гитарист Юрий Каспарян, ближайший друг Виктора, очень быстро развивал технику, пройдя за пару лет путь от «шестидесятнических рок-н-роллов» в духе Creedence Clearwater Revival до актуального мирового пост-панка. Барабанщик Густав Гурьянов был прежде всего художником, а за барабаны встал по необходимости и вряд ли, не «сломав» себе руки, смог выдержать еще пару гастрольных «чесов», подобных тому, что группа провела с ноября 1988 по декабрь 1989 года, отыгрывая каждый день по концерту в новом городе. Басисту Игорю Тихомирову, который в группу пришел позже всех и был единственным профессионалом с гораздо более широким музыкальным кругозором и возможностями, было естественно тесно в рамках «железобетонной» четырехаккордной структуры большинства песен Цоя. Так басовые линии сочинялись из расчета, минимально необходимого для связки ударных и гитары, ведь они будут играться каждый вечер на протяжении нескольких месяцев концертного тура. Когда-то Тихомиров играл виртуозный джаз-рок вместе с Андреем Отряскиным в легендарных питерских «Джунглях», музыку, актуальную для альбомов Майлза Дэвиса тех лет, но такая музыка у нас была совершенно не востребована, и вряд ли Цой смог обрести всенародную популярность, если бы играл нечто свободное по музыкальной форме.
То, что для нас подражание, для Цоя ― открытие, песни он писал под гитару, а цитаты были уже на уровне аранжировок. И если Роберт Смит пришел на концерт Sex Pistols, после чего ему снесло башню, и он решил сделать собственную группу, то для Цоя, сочиняющего песни под гитару, таким потрясением был Высоцкий, а Cure возникали только в аранжировках, из желания хотя бы на сцене рок-клуба представлять, что мы не в Ленинграде, а хоть немного в Манчестере.
Известно, что Рок-клуб был в числе новых творческих объединений 1980-х, которые создавались КГБ для усиления контролирующей роли государства в противовес стремительно развивающейся «подпольной» второй культуре. Кому-то было на это плевать, кто-то воспринимал это как вызов. Членство в Рок-клубе давало статус любителя, но не профессионала, тем самым ставя в зависимость от «Ленконцерта» (своеобразной структуры, отвечающей в Ленинграде за шоу-бизнес), где тебе просто так не позволят продавать продукт своего творчества напрямую. Думаю, Гребенщиков, который первый решил не идти на творческие компромиссы (чем как бы противопоставил себя «продавшемуся» Макаревичу), сделал это исключительно из хорошего отношения к публике. Ленинградский рок ― вообще менее всего про музыку, но про лирического героя, который работает с собственными проблемами, а не просто подбирает рифму по принципу наименьшего сопротивления официальной линии партии. Поэтому протест не социальный, он против казенного языка и «правильного» смысла. Впрочем, даже на «свободном Западе» было немыслимо, чтобы в руках автора-исполнителя сосредоточились все права: на текст и музыку, а вдобавок еще и гонорар за выступления… По сути, появление в Ленинграде таких людей, как Гребенщиков или Цой (или давно уехавших отсюда Бродского или Хвостенко) после стольких лет шизоидной борьбы с формализмом ― само по себе настоящее чудо.
Он мыслил себя одиноким героем и не хотел быть предводителем стаи, заигрывая с образом фюрера, подобно Кинчеву. Завернутый в красное полотнище, тот заводит армию фанатов:
«Тем, кто отдал свою душу ветру, кто может любить, но и умеет ненавидеть: Алиса ― дарит свой огонь! Мы ― Вместе! Грейтесь, пока мы в силе!»
Цой же с философской печалью восточного учителя взирает на мир, который должен быть разрушен:
«Все говорят, что «мы вместе», все говорят, но не многие знают ― в каком!»
Свой образ Кинчев находит после того, как на него «наводят поклеп» в знаменитой статье «Алиса с косой челкой». Он начинает играть в фюрера взаправду. Он примеряет на себя роль удава Каа, цитируя «Маугли» в начале альбома «Шестой Лесничий»:
«Вы слышите меня, бандерлоги?»
Это выльется в то, что энергичная красно-черная «армия Алисы» противопоставит себя облаченным в любимые Цоем черные и желтые цвета «киноманам». Так, шарфик с любимой группой на какое-то время станет боевым флагом, за который надо было отвечать в любой момент в уличном столкновении со служителями другого культа. Оставшиеся без Мастера ученики заклинают пространство иероглифами:
«Цой – ЖИВ!»
Впрочем, историю противостояния быстро переписали, на второй год после смерти Цоя Кинчев запел «Спокойную ночь», и в этот момент все в зале садились на корточки и разжигали импровизированные костры из спичек:
«Те, кому нечего ждать, отправляются в путь…»
Цой предложил русскому року быть иероглифическим, сочетая простейшие, лаконично выраженные образы-символы в монтажном столкновении, предлагая им высекать новый смысл. Кажется, это имел в виду Эйзенштейн, говоря о принципе построения иероглифов:
«...изображение воды и глаза означает ― «плакать», изображение уха около рисунка ― «слушать», собака и рот ― «лаять», рот и дитя ― «кричать», рот и ― кричать».
Принципу иероглифического языка в первом фильме про Цоя будет следовать Художник, судьбой которого будет создать образ Героя. Возникновение мифа об одиноком герое совпадает с началом кинематографической карьеры Цоя. Время бежит стремительно, с первой пробы Цоя в кино до его смерти прошло всего три года. Точнее ― четыре, если брать во внимание признанный Цоем неудачным опытом диплом «Конец Каникул» киевлянина Сергея Лысенко. Пребывание Цоя в Украине совпало с аварией на Чернобыльской АЭС, музыканты, оказавшиеся в изоляции, просидели «под потоком радиоактивных осадков» практически месяц. Молодой постановщик не рискнул смело отреагировать на события и не планировал использовать песню «Транквилизатор», в результате чего сделал набор видеоклипов, однако песни Цоя были слишком рано вырваны из контекста города, где создавались.
Превращение в «Последнего Героя» происходит чуть позже, чем написана одноименная песня, примерно в 1986 году, когда в текстах Цоя происходит переход от условно «дворовой» тематики первых альбомов фактически к супрематической лирике, оперирующей понятиями и символами:
«Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь, ты увидишь: там все горит огнем. Через день будет поздно. Через час будет поздно. Через миг будет уже не встать».
В том же году на советские экраны вышел авангардный анимационный хит француза Рене Лалу «Властелины времени» (1982). Эта абстрактная и сюрреалистически-эротичная анимация была снята явно не для детей. Но едва ли кто-то из пап и мам, сопровождавших детушек на воскресный сеанс, посмотрев «мультик», что-то запомнил. В одной из сцен капитан космического звездолета Джаффар, жертвуя собой ради спасения команды, остается один на один в неравном сражении с воинством белых крылатых архангелов. У каждого на месте лица белый светящийся шар. Ими движет общий стимул:
«блаженство бытия настанет, если уничтожить понятие о личности и вернуть коллективное ничто».
Капитан погибнет, но потом возвратится назад, воскреснув через временную петлю. Неизвестно, видел ли этот мультфильм Цой, но капитан Джаффар оказывается внешне очень похожим на Цоя: такой же молчаливый, как простой ленинградский ПТУ-шник, который становится Человеком в черном, героем, ведущим один на один неравный бой с силами тьмы, рядящимися в белые одежды.
Судьба Цоя буквализировала название его группы: зафиксировав себя с помощью кинокамеры, он в одночасье стал мифом и вскоре ушел физически. Осталось только изображение. Художник же остается жить с изображением (с памятью о герое после ухода), и его долг — работать с мифом. В принципе, так работает миф, в данном случае так до конца и не явленный, прерванный в начале становления. К тому были все предпосылки, например, выразительная природная киногения лидера, которая вскрывала его чужеродность окружающим и создавала образ молчаливого одиночки. Роль Художника предназначалась 30-летнему казаху Рашиду Нугманову. Вслед за братом он решает испытать себя и поступает во ВГИК, попав на экспериментальный курс к Сергею Соловьеву. Ученику будет суждено повлиять на Учителя.
Курсовой фильм, не согласовав тему с Соловьевым, Нугманов поехал снимать на ленинградскую «Камчатку», где Цой кидал уголь в топку и пел под гитару. На Цоя его навел Кинчев, сам только присматривавшийся к кинематографу. Соловьев, видимо, памятуя собственную молодую дерзость 30-летней давности (когда на первом курсе в соавторстве с Павлом Коганом снял знаковый оттепельный фильм «Взгляните на лицо»), поступок ученика оценил, но полностью раскритиковал выбор главного актера. Получасовой документальный этюд Соловьев рекомендовал для показа на ММКФ, а, готовясь снимать фильм на «актуальную» тему, взял у Нугманова послушать несколько кассет с современной музыкой и, как кэрроловская девочка, нырнул в кроличью нору под названием «андеграунд». Когда же Сергею Соловьеву вслед за «Аквариумом» и «Браво» придет время увенчать перестроечную новогоднюю пальму «АССА» духоподъемным гимном, то он встретит Цоя. Попав на концерт, Соловьев тут же забудет все свои детские страхи перед корейцами (до шести лет он прожил с родителями в КНДР) и утвердит Цоя на роль исполнителя этого гимна, договорившись, что тот придержит новую песню до выхода фильма. Уезжая в Москву на съемки «АССЫ» и запись песен для фонограммы к фильму, Цой оставляет бывшую музу Марианну, мать его ребенка, в Ленинграде. В Москве Цой встречает другую женщину. Начинается его всесоюзная популярность:
«Ночь, рок-н-ролл, жарко, у музыки одна корысть: толпа вздымает зажигалки, давая небу прикурить!»
― так писал потрясенный Андрей Вознесенский, случайно попавший сюда.
Многотысячная толпа, которую Цой за пару часов до съемок по принципу сарафанного радио собрал со всего города, вздымает к небу зажигалки. На место лишнего среди ресторанных лабухов ялтинского художника-сюрреалиста Бананана приходит Черный человек, у которого даже не будет имени, только символ ― кумачовые гвоздики на черной северокорейской робе. Подарок от художника Тимура Новикова. Крымский ресторан из фильма становится ареной московского «Зеленого театра», где Цой объявит шах партийным боссам:
«Перемен! Мы ждем перемен!»
В 1988 году согласно опросу журнала «Советский экран» Виктор Цой будет объявлен лучшим актером года.
С этого момента начнется всесоюзная популярность группы «Кино».
Фильм «Игла» станет режиссерским дебютом Нугманова, которому после успеха его курсовой работы «Йа-хха!» на ММКФ предложили «спасать» запущенную в производство картину. Бахыт Килибаев и Александр Баранов написали жесткую социальную драму о наркотическом рабстве ― сценарий после запуска лишился постановщика. Нугманов, еще не закончив полного курса обучения, получит карт-бланш на постановку. Он был готов к фильму, как никто другой, только и ожидал счастливого случая. Фильм получился действительно изобретательным, в стиле, названном режиссером «открытой историей».
Мы только догадываемся об обстоятельствах, приведших Моро в Алма-Ату, кто такой Спартак и почему он живет в цирке-шапито. Это сделано за счет перенасыщенной звуковой дорожки. В мире «Иглы», кажется, люди давно не остаются в тишине и никогда больше не сидят в одиночестве. Звук работает по контрапункту: героям Цоя и Мамонова необязательно говорить, звучащий за кадром диалог Чипполино и Синьора Помидора объяснит все ясно и объемно. Подобный прием помог режиссеру насытить калейдоскопичное течение фильма многослойностью образов, знаков и смыслов, а также избавиться от драматических диалогов, которые неизбежно вскрыли бы непрофессионализм главных актеров: Виктора Цоя, Петра Мамонова и Марины Смирновой.
Мне нравится знаменитая трактовка главного конфликта «Иглы» от Станислава Ф. Ростоцкого:
«На примере частной истории показано, как на смену бытию потребителей богатств казахских степей «Бошетунмаю» приходит страшный мир «медицинского стекла», тяжелых зависимостей, иерархии сбыта и неизбежно связанных с ними товаро-денежных криминальных отношений».
Главная героиня надевает темные очки-шторки, потому что не выносит цвета крови. В этот момент крупным планом со всеми подробностями показывают процесс укола морфином. Увидев фильм первый раз на десятую годовщину смерти Цоя, я до сих пор на подсознательном уровне испытываю страх перед самоинъекцией, так что антинаркотическое «кодирование» фильмом работает. Особенно, когда звучит оставшийся за кадром телевизор, а нам показывают остекленевшие глаза Дины, словно превращающие ее в белого безликого ангела. Она обрекает Моро на финальный удар ножом в живот под вечернюю сказку:
«Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит!»
Так что вдруг окажется, что смерти нет и времени больше не существует. За эту разомкнутую временную форму, некую «модель для сборки», позволяющую каждому составить собственный фильм, «Иглу» можно считать шедевром. Я не вижу смысла долго останавливаться на обстоятельствах съемок, воспоминаниях участников и т.д. Все это тщательно собрано на персональном сайте режиссера, который создал его как воплощение собственного замысла, вынашиваемого со времен учебы в архитектурном университете, задолго до кинематографа. Он мечтал построить здание, где будут одновременно существовать киноархив, фонотека, библиотека и храм. Таким стал его персональный сайт «Йя-Хха», блуждая по которому можно постоянно находить новые подробности, оживляющие и демифологизирующие фигуру Цоя.
В последние месяцы жизни Цой успел побывать в Японии, еще только размышляя о перспективах дальнейшего сотрудничества. Родословная Цоя ныне подробно изучена вплоть до гипотез о принадлежности к древнекорейскому княжескому роду. Прадеды Цоя (обрусевший корейский коммунист из Владивостока и дослужившийся до царского офицера сын крепостного крестьянина из новгородской губернии) «плечом к плечу», даже не догадываясь о существовании друг друга, воевали на фронтах русско-японской войны. Жизнь их сыновей уже была перевернута с ног на голову: дед Цоя будет служить в НКВД в Казахстане, куда в 1937 году были высланы владивостокские корейцы, другой же ― избавится от отцовских медалей, чтобы его не смыло «кировским потоком» из Ленинграда за сто первый километр.
В Корее о Цое знают, о нем все слышали (хорошо развита национальная пропаганда, а Цой, хоть советский, но все же популярный кореец), но песен его никто не слышал. Известный корейский певец Сон Вон Соб ведет видеоблог о Цое: из серии в серию, каждая популярная панк- или рок-группа или корейский кинорежиссер, приходящие к нему в гости, будут смотреть предложенные видео и удивляться, что Цой поет песни, совсем не устаревшие, изучать фрагменты фильмов и приходить к выводу, что он крутой, как Брюс Ли, а его тексты, острые и философские, запрещали власти: ведь пел он о свободе.
Творчество Сон Вон Соба наберет стремительную популярность в России, его кавер-версии «Восьмиклассницы» и «Когда твоя девушка больна» соберут миллионы просмотров на YouTube. Так воплотилась одна из задумок Цоя ― собрать все романтические песни, чтобы их исполняла отдельная поп-группа, вроде любимых музыкантами Duran Duran.
Кто знает, куда бы развивался образ Цоя, будь он сегодня среди нас.
Цой мог в какой-то момент возглавить движение по возвращению своего народа коре-сарам на историческую родину, а возможно, поучившись шоу-бизнесу у японцев, стал бы предводителем музыкального возрождения шестой республики в Южной Корее, начавшей стремительное экономическое развитие с 1992 года. Может быть, однажды по радио Цоя услышал бы Ким Чен Ир, что послужило бы снятию идеологического напряжения и историческому воссоединению Кореи. Ну, в любом случае, Цой просто был бы одной из суперзвезд популярного музыкального стиля K-Pop.
В 2005 году в конце фильма «Пыль» человек в черном, открывая рот под голос Цоя, «пропевает» песню «Мы ждем перемен» жестами сурдопереводчика. Небольшой несинхрон звука и изображения обнажает неорганичность сочетания видимого и слышимого. Так было и в оригинальном финале фильма «АССА», Цой еще не умел открывать рот под фонограмму, и потому его голос выглядел более яростным, чем он есть на самом деле. Доводя прямую цитату до абсурда, режиссер Сергей Лобан горько иронизирует: что же произошло с нами за то время, пока песня звучала, а ее автора не было в живых.
«Мы не можем похвастаться мудростью глаз и умелыми жестами рук. Нам не нужно все это, чтобы друг друга понять».
Спустя несколько лет придет время рефлексии: что произошло с нами спустя 20 лет. Весной 2009 года состоялась премьера внезапного ремейка от Сергея Соловьева. О фильме давно говорили, но никто не верил, что «он на такое решится!» Долгожданная «2-АССА-2» в первой же сцене лихо разламывает пафос возвышенных надежд ― гламурные титры под балалайку Сергея Шнурова выносят «оправдательный приговор» сытым, но скучным временам: «Слабеет пульсация вен, мы уже не ждем перемен, все телки вернулись в срок и некому нажать на курок», а гимн прошлых времен возвращается назад к ресторанным лабухам кавер-версией в исполнении Надежды Кадышевой на музыкальном телешоу.
Нугманов, после неуспеха «Дикого Востока» (1993), переключится с кинематографа на общественно-политическую борьбу с «застоем» в родном Казахстане. К 20-летнему же юбилею со дня гибели Цоя состоится премьера его «долгостроя», первого за 15 лет фильма Нугманова ― «Игла. Remix» (2010), соединивший оригинальный фильм, фрагменты его учебной ленты «Йя Хха», японской манги как структурообразующего элемента и сцены, снятые с героями спустя 20 лет. Раскрытие загадочных подробностей первого фильма оказывается еще более коллажным, чем оригинал. Ремикс, рефлексирующий о том, что произошло с российским кинематографом за последние 20 лет. Первый кадр: по телевизору обсуждение фильма «Игла», присутствуют режиссер и актеры, Петр Мамонов объявляет Цоя проводником определенных сил. Возле телевизора сидит чучело вороны, камера наезжает на экран, начинаются титры оригинального фильма. Сентиментальное кинематографическое путешествие в поисках ушедшего друга на деле оказывается деконструкцией культа, существующего все эти годы вокруг оригинала. В последнем кадре, рифмуя мертвую ворону с реальностью 2010-го, Нугманов снимает квартиру Цоя, где отец музыканта устроил в серванте маленький алтарь: календарики с изображениями сына, фигурки нецке — работы музыканта, икона Ксении Блаженной, резиновый пупс (первая игрушка), в глубине кадра ― отражение отца.
Год спустя Сергей Лобан посвятит одну из четырех новелл своего шедевра «Шапито Шоу» (2011) теме сотрудничества продюсера и звезды, которые являются двойниками Энди Уорхола и Виктора Цоя. Они организовывают гастрольный тур, параллельно фиксируя все это на камеру, появляясь в многочисленных телешоу, но из затеи ничего не выходит:
«Цой ― мертв!»
На этот раз никто не пришел это опровергнуть: залы пусты. Между эрзац-Уорхоллом и эрзац-Цоем вспыхивает спор: музыкант мыслит себя как человека, воздающего дань великому музыканту, продюссер же настаивает на концептуальности их проекта, изучающего современную культуру, которая давно должна признаться, что разницы между оригиналом и копией не существует. Судьба музыканта, по фильму, ― оказаться в шоу двойников в балагане на крымском берегу, а судьба «исследователя визуальной культуры» ― сжечь этот балаган.
Не знаю, стоит ли искать в этом конфликте режиссерское высказывание, но актер, сыгравший Цоя, за пять лет потерял всякое сходство с оригиналом, но все еще продолжает вести на YouTube канал, где перепевает его песни и воздает дань своими опусами.
В ближайшем октябре группа «Кино» впервые за 30 лет соберется в оригинальном составе, голос Виктора Цоя будет звучать с отреставрированных лент. Под руководством продюсера Александра Цоя на сцену выйдут Юрий Каспарян (в последние годы большой популярностью пользуется его гитарные соло в песнях группы «Кино» с поддержкой музыкантов симфонического оркестра) и два басиста «Кино» разных лет. В свое время Александр Титов (сделав выбор в пользу «Аквариума», будет единственным музыкантом, постоянно играющим вместе с Гребенщиковым до сих пор) предложит в качестве замены себя Игоря Тихомирова. Густава Гурьянова не стало семь лет назад, его заменит барабанщик. Место ритм-гитары Цоя займет приглашенный гитарист. Билеты были распроданы еще за год до концерта и, кажется, даже страхи о второй осенней волне коронавируса не способны отменить повторение концерта памяти Виктора Цоя от 26 октября 1990 года. Кульминацией того выступления стало торжественное исполнение последнего альбома «Кино», работа над которым была практически завершена в день трагедии. Музыканты играли, а со сцены звучал невидимый голос Виктора Цоя.
Я родился за три дня до того, как 15 августа 1990 года в 11:28 утра по пути с рыбалки Виктор Цой, переворачивая кассету с новым альбомом, внезапно провалится в тот самый сон, который периодически ему снится с самого детства: он скачет по степи на вороном коне… и вдруг разум отделяется от тела, начиная последний путь его души, в новую инкарнацию… И вот уже взаправду мчит по степи вороной конь, а на коне ― молодой князь, который должен объезжать не свои владения за чужой данью, его далекий город завоевали Тамерлановы войска. Он князь без княжества, кореец без страны. Он спускается к реке напоить коня и закуривает сигарету, пропитанную маковым соком…
Тем самым утром сотню поколений назад прапрабабка пошла стирать простынки и пеленки. Ее повалили на траву, а она не сопротивлялась, потому что так было безопаснее всего. А потом она благодарила Богородицу, что родился мальчик и его позволено было оставить в живых. Мальчик получал затрещины от отца и братьев, они смеялись над непривычным для них разрезом глаз. Мать любила сына больше остальных, она знала, что он — сын князя. Она была влюблена, потому что больше никогда его не увидела. Она не знала, что через три часа после их встречи князя укусила змея, и он умер.
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari