«Пришла и говорю»: Алла Пугачева в главной роли как советская Леди Гага

Люди, люди, люди... Сколько их тут — две тысячи? Пять? Двадцать пять? Сорок?

На арене, огромной, как аэродром, пятиметровыми буквами из блестящего полиэтилена выстлано — «Алла». На электронном табло вместо привычных цифр имя: «Алла». На груди у актрисы, пародирующей Аллу Пугачеву на сцене студенческого театра, — кулон, и на нем все те же, только теперь металлические, буквы: «Алла». На хлопушках помрежев, разыгрывающих песню «Только в кино», белым по черному написано: «Алла».

Фильм так и должен был называться — «Алла». Теперь он называется иначе — «Пришла и говорю». Это название — цитата из песни на стихи Беллы Ахмадулиной — возвращает нас к одноименному шоу-спектаклю, ставшему украшением эстрадного сезона 1984–1985Имеется в виду концертная программа Пугачевой, которая позиционировалась как театральное представление (примечание редакции). Впрочем, вспомним, авторы спектакля — драматург Алла Пугачева и режиссеры Алла Пугачева и Виль Головко. В то время как авторы фильма — драматург Илья Резник и режиссер Наум Ардашников. Обещано некое иное качество. Выполнено ли обещание?

В критических обзорах в такой категорической форме вопрос ставится обычно, дабы тут же ответить на него если не отрицательно, то расплывчато-неудовлетворенно: как вам сказать, и не то чтобы да, и не то чтобы нет. Будем консервативны, ответим неопределенно, потому что у этих коротких заметок, по сути, два героя: Алла Пугачева и фильм об Алле Пугачевой. Героиня фильма нам интересна как воплощение кричащих противоречий, сочетание эмоциональных полярностей («Сама себя помилую, сама себя казню...»), тем, что она лед и пламя одновременно, что никаких «чуть-чуть» для нее не существует. Противоречивость фильма — явление скорее со знаком минус. А в фильме «Пришла и говорю» внутренние противоречия налицо.

Что имеется в виду? То, что в фильме нет сквозного сюжета? Совсем нет. От ревюВ музыкальном театре ревю — это спектакль, где отсутствует единый сюжет (примечание редакции) такого сюжета и не требуется, каждая песня в его структуре — самостоятельная ценность с драмой внутри; в основе сюжета не развитие действия, а сумма номеров концертной программы. Что касается обращения Наума Ардашникова к этому жанру, то тут надо воздать режиссеру должное. Ревю — гость у нас на экране редкий, хотя и более чем желанный, и было бы ошибкой с порога выпроваживать его из нашего кинорепертуара (что порой с большой охотой делается в прессе).

Картина «Пришла и говорю» (чей жанр сама певица определила как «фильм-песня») программно проста, бесхитростна, и этим она выгодно отличается от «дубля №1» — картины «Женщина, которая поет» (1978), где музыкальные номера были наспех склеены маловразумительной мелодраматической фабулой. Правда, заметим: жанр ревю при всей необязательности сюжета не оправдывает отсутствие сквозной драматической идеи, пусть даже эта идея и выражена не в действии, а пластически. Здесь требуется накопление визуальных решений, благодаря которым шоу-спектакль может органически переплавиться в шоу-фильм.

Режиссер этому искомому уровню, что называется, соответствует. Тут есть и рок-балетное трио «Экспрессия», и светящиеся ступени, и разноцветные туманы, и моргающие неоновые пересветы... Все это цветасто, нарядно, ярко, с размахом, но... среднеевропейские каноны эстрадной зрелищности, как нам кажется, соблюдены здесь чересчур аккуратно. Не без ностальгической грусти вспоминаешь, что термин «монтаж аттракционов» родился не под телесеренады Тото Кутуньо, а у нас, в Советском Союзе, еще в 20-х годах!..

Эстрада меняет оболочки, вывески и наклейки молниеносно: мода — самое недолговечное, что можно придумать. Помните, у Маршака: «Ты старомоден — вот расплата за то, что в моде был когда-то»Стихотворение «О моде» Самуила Маршака (примечание редакции). Боюсь, что фильм «Пришла и говорю» может очень быстро постареть как раз потому, что чересчур много сил ушло на пиротехнику, на лазеры и фейерверки, как говорится, в ботву; а не в овощ.

У Пугачевой свои резервы, гораздо более плодоносные и долговечные, не пиротехнические — духовные. Мы знаем это по многочисленным ее песням, по эстрадным программам — ее собственным и с ее участием. И теперь в кинозале, вслушиваясь в слова и мелодии песен, слышим и сюжет шоу: жизнь певицы — борьба за самое себя, самобытную актрису на эстраде. Борьба с самой собой — с понятной женской слабостью, с физической усталостью, с соблазнами легкой популярности. И работа, работа, работа...

Да, конечно, у нее этого не отнять — она шаровой молнией воспламеняет толпу, и откровенно буффонная, где оступиться в пошлость ничего не стоит, «кошачья» рок-песня «Мне судьба такая выпала» сыграна и исполнена ею заразительно, задорно, смешно.

Но есть у Пугачевой и другое, не менее ценное. Помните цветаевское: «Мне нравится, что вы больны не мной»? Или «Беда» Высоцкого. Или «Не отрекаются любя». Или «Этот мир» — да разве мало можно вспомнить песен? В фильме мы видим и такую Пугачеву, приглашающую нас не развлекаться, а соразмышлять и сопереживать («Окраина», «Усталость», «Святая ложь», «Двадцатый век»), в песне которой заложен не аттракцион, не фейерверк, а драма.

И все же, все же... У меня вдруг то и дело возникало ощущение, что эта драма существует как бы поверх фильма, вне его. Слушаешь: дух захватывает, смотришь на экран — чувство притупляется. Почему, например, песню «Пришла и говорю» надо петь, лежа на полу, на какой-то бесприютно голой площадке, заставленной кубами и шарами? В музыке и слове — неподдельное, живое чувство («Измучена гортань кровотеченьем речи»); а тут — полиэтилен, полихлорвинил, холодный неон. Или другой пример — «Святая ложь». В сравнении режиссерского решения этой песни с недавним, телевизионным, «Мосфильм» проигрывает. На телеэкране мы видели лицо Пугачевой крупным планом, и больше ничего нам и не потребовалось: мы чувствовали и горьковатость усмешки, и отчаянную попытку обрести духовную свободу, все это было сплавлено одним эмоциональным усилием в емкие три минуты. А в фильме — громоздкая многофигурная и забутафоренная сцена.

Весьма усердно резервы зрелищности авторы изыскивают и из сфер, к искусству прямого отношения не имеющих. Нам предлагаются в большом ассортименте «мерседесы», компьютеры на полированном столе, необжитые кожаные гарнитуры... Во всем этом пестром великолепии разлита какая-то высокомарочная напыщенность: плохо, когда именно этот мир незаметно, исподволь становится едва ли не одним из главных героев фильма, да и сама певица на его фоне превращается в дорогой экспонат.

И как же все это падает в цене, когда вдруг обнаруживается цена истинная, цена чувства человеческого, вспыхивающего в ее песнях! Как дорога на этом лакированном фоне каждая несрежиссированная непредусмотренность: вдруг порядком подуставшая Алла Пугачева чуть ли не на середине песни снимет туфли на высоких каблуках: мол, песни песнями, а сил больше нет — вы меня уж извините. Или вдруг: Хельсинки, сияние юпитеров, а она во время чинной церемонии вручения ей «Золотого диска» смотрится в этот диск, как в зеркало, кокетливо-свободным движением поправляя прическу... Контакт устанавливается сразу, мгновенно.

Но, бывает, он и рушится, хотя задача была противоположная: погрузить зрителя в этакую атмосферу доверительной интимности, дать нам Аллу Пугачеву без грима, усталую, домашнюю, за чашкой чая, с очаровательным псом-бассетом, который тоже не прочь попробовать себя в вокале. Иногда это получается, чаще — нет, непредусмотренность получается срепетированная: певица просыпается в постели, оглядывается вокруг (недоумеваешь, откуда же было взяться «случайной» камере?!), затем «поток жизни» опять же идет по плану: конечно, звонит сумасшедший телефон; конечно, стоит отодвинуть штору, как с улицы польется гулкое «Алла!» безумных поклонников, осаждающих подъезд. Увы, здесь импровизации не вышло, наверное, не хватило документалистского опыта: все эти проходы по квартире — тоже сцена, на которой певица исполняет роль звезды — в домашней обстановке.

После этого, по идее, авторы как бы должны были сказать: «Ну, уж теперь-то вы, зрители, просто-таки знаете все, все двери открыты». А разве это нам, положа руку на сердце, важнее всего в актрисе Алле Пугачевой?

Кинематограф может изучать явление, может воспевать его, а может и выполнять роль услужливого лакея, подающего меховое манто. Увы, эта подобострастная интонация проскальзывает в фильме. Авторы, к сожалению, иногда сами отбирают у себя право оценивать, анализировать то, что происходит перед нами, безудержно рекламируя, причем рекламируя и тогда, когда «обытовляют» звезду, кокетливо даруя ей право пару раз пройтись в шлепанцах и послушать, что же пишет ей один поклонник из ста тысяч в тщетной надежде получить ответ.

Вы скажете, ревю есть ревю. Да, но в данном случае перед нами не ревю вообще, а ревю с участием вполне конкретной актрисы — Аллы Пугачевой. Рекламная — не самая интересная из призм, сквозь которые за ней интересно наблюдать. Пугачева сложней. Примером тому не только сотни раз описанный «Арлекин», но хотя бы ее новогоднее (1985) выступление. Там она то персонаж комический — и актриса работает с безукоризненным ощущением жанра («Завтра в полседьмого мне вставать!»), то героиня лирическая, ароматно, томно исполняющая чуть банальный, но не теряющий своего благородства и изящества романс Раймонда Паулса «Без меня». А баллада Игоря Николаева «Расскажите, птицы», что попадает в самую точку наших общественных волнений...

Примером тому, наконец, и песни из самого фильма «Пришла и говорю» — такие, как «Двадцатый век», — в которых, пусть преломленное весьма причудливо, есть ощущение Времени. Они, эти песни, задают принципиально иной, более высокий уровень восприятия; фейерверки начинают слепить, хочется увидеть то, что за ними, за аплодисментами. Такая попытка сделана: в фильме мелькнул проблеск судьбы актрисы (помните, несколько фотографий: смешная черноволосая девчонка в круглых очках — снятся ли ей по ночам «Золотые диски», «Золотые Орфеи» и яхты под Хельсинки?), но попытка робкая, только проблеск.

И все же не хотелось бы заканчивать заметки на критической ноте, хотя взыскательность наша, думаю, вполне понятна и оправдана, к ней обязывает предмет разговора — искусство самой героини. Будем благодарны авторам хотя бы за тот случайный (или точно срежиссированный) взгляд, который хоть и увиден нами в течение каких-то 40 секунд, вдруг договаривает и проясняет многое. Вспомним: где-то между песнями, между штормовыми испытаниями каждого эстрадного номера сидит она, уставившись в одну точку потухшими глазами, и смотрит на нас, как бы говоря: «Вот так. Ну что тебе сказать. Нет сил. Больше вроде и сказать нечего». Морщит лоб, усмехаясь то ли по-доброму, то ли с легкой издевкой. Вот она, Алла Пугачева, которая близка нам, которую мы любим.

Или — разве не сюжет для хроникальной драмы? — противоборство зала, огромного, «как небеса», и — одной-единственной женщины, отважившейся выйти под неоновые вспышки и рьяное журчание раскатистой электроники. Подумаем же, какой ценой это достигнуто. Сорок (или тридцать? или двадцать пять?) тысяч зрителей стадиона вот уже сколько лет требуют ее искусства. И получают его. Все-таки получают. Иначе бы не пришли.

Статья «Алла Пугачева, дубль №2» Петра Шепотинника была впервые опубликована в журнале «Искусство кино» (№10, 1985 год).