Тахар Рахим: человек из Бельфора, пророк в кинематографе

Чарльз Собрадж, герой Тахара в «Змее», хладнокровный убийца с улыбкой Моны Лизы, часто говорил своей любовнице Мари-Андре: «Если бы я стал ждать, я бы ждал и по сей день». Место полукровки и бастарда во Франции Помпиду было не под ярким солнцем, а на посылках у белых, привилегированных fils a papa, чья непробиваемая холеная буржуазность — главная скрепа Гексагона во веки веков — заставляла чужаков без роду и племени фантазировать, мимикрировать, предавать (себя и себе подобных), убивать (других, в расчете на вечную жизнь). Тахар Рахим тоже мечтал, но уже во Франции Ширака стать кем-то еще, кроме arabe du quartier, мелкого лавочника, торгующего в лучшем случае анисовой, табаком и лотерейными билетами, в худшем — бытовой химией и кока-колой. Тахар рос на востоке страны, в провинциальном Бельфоре, известном даже французам лишь каменным львом, который Бартольди, автор «Статуи свободы», изваял в честь доблестной обороны цитадели горожанами во время Франко-прусской войны 1870–71 годов. 

При Шираке у Франции еще теплилась надежда на счастливое мультикультурное будущее. Чемпионат мира — 98 выиграли Тюрам, Дешам и Зидан. Или black, blanc, beurre. По крайней мере, именно такой этнически дружелюбный слоган был в ходу при самом лукавом президенте Пятой республики. Другой, чуть менее дружелюбный, гласил: touche pas a mon pote (слышь, не трогай моего кореша). И 16-летний Тахар, прильнувший к телевизору, конечно же, думал, что и его, бельфорского львенка алжирских кровей, примет однажды «настоящая» жизнь в свои объятья, а Голливуд в свой прайд, разве не за тем свобода, равенство и братство нам санкюлотами даны. Разве не 4 июля, в День независимости величайшей кинонации на свете, алжирский львенок был рожден — чтобы сказки многих и многих поколений полукровок и бастардов сделать былью, а араба с района — арабом будущего.

Жарким летом 98-го Тахар смотрел не только в экран, но и в книгу Томаса Томпсона Serpentine. И видел в ней змея, сворачивающегося, сжимающего в кольцо наивных хиппи, детей цветов, ставших волею серийного убийцы буквально цветами, из праха иллюзий проросли всамделишные fleurs du mal. Но, по собственным признаниям, Тахар, будучи жадным до hard-boiled нарративов провинциальным подростком, конечно же, не понимал, что за каждым увлекательным pulp fiction скрывается жестокий true crime.

Через три года, однако, надежды, что юношей захолустья питают со времен Ги де Мопассана, Тахару пришлось позабыть. Сентябрь 2001-го загнал полукровок и бастардов в самый темный угол иудео-христианской цивилизации, хуже любого HLM Habitation à loyer modéré, государственное жилье для неимущих.. Тот, из которого чуть бедуинский профиль покажут, сразу в комиссариат для выяснения личности и обстоятельств попадут. Бытовой расизм, чудная особенность народа-просветителя, с наступлением нового тысячелетия стал менее уютным и ламповым. А ведь впереди еще маячила серия терактов, погубившая когда-то хит проката, фильм-социализм. В 2001-м Тахар не знал, что в 2012-м поезд братьев Люмьер прибудет в депо имени Мохаммеда Мера́. Не знал и потому ждал. Не исключено, что в декорациях, похожих на сеттинг «Мектуба» Абделатифа Кешиша. Ну, за вычетом Лионского залива, над которым никогда не заходит солнце, настолько окрыляет его вечная любовь.

Ждать пришлось очень долго. Целых восемь лет. В жизни истинных галлов это, может, и миг, за которым открывается пропасть возможностей. В судьбе полукровок это практически летальная для партии со смертью потеря двух темпов. На пороге 30-летия Тахару все же повстречалась удача. Ее звали младшим Одийяром, она ввиду новых трендов сменила пол на мужской, вопреки повестке, — осталась при консервативных взглядах исключительно правого толка. Тахар, это шанс. Не было во французском жанровом кинематографе других режиссеров, кроме Одийяра. И посему «Пророк» имя фильма его.

Тахар в «Пророке» моментально освоился во вроде бы пожизненном для полукровок амплуа — «самого плохого парня на районе» (или в тюремном блоке). Не можешь победить клише, возглавь. Он слушает старших урок исподлобья, он мстит им исподволь. На лице у него и памяти памяти Алжирской войны, совсем недавно обозначенной Макроном как геноцид. И сны о чем-то большем, чем французское кино, чья слава в прошлом, принадлежит дряхлым праотцам и их низвергателям, молодым туркам, а кино внучат — унылое гетто, которое хочется разнести огнем и мечом, как и поступит Дипан четырьмя годами позже.

Одийяр перевернул его жизнь, но не сделал Тахара пророком во Франции. Смерть героев Рахима ездила в полицейской машине с голубым огоньком. Или на угнанном такими же уголовниками черном мерседесе. 

Тахар взрослел, чуть меньше слушал NTM Suprême NTM — культовый и скандальный хип-хоп-дуэт. После распада коллектива в 1998 году один из участников Джоуи Старр много и успешно снимался в кино., чуть реже смотрел футбол, Поль Погба уже не тянул на ролевую модель, пришло время выбирать кумиров из интеллектуалов, а не атлетов. Не бывает ислама вне политики — говорил Жискару Хомейни. Не бывает карьеры актера вне цвета кожи — поэтому во Франции Тахару делать было нечего.

И он начал вылазки в глобальный мир, к Кевину Макдональду — не в «орлы девятого легиона», а примерно в «дочери Монтесумы», к Жан-Жаку Анно, гуру громоздких интернациональных копродакшенов, — в принцы пустыни, к Асгару Фархади — в каннские любимчики. Но все это были полумеры, секреты прошлого, а значит — Полишинеля. У Макдональда он судорожно учил английский, работал над неистребимым французским акцентом. У Анно покорно позволял эксплуатировать свой этнический окрас. У Фархади вгрызался в Станиславского, как в Коран, — смог Парижа его Самиру горек и неприятен, в Париже для Самиров будущего нет, французское общество пребывает долгие годы в коме, социализм ему, как и жене Самира, то есть живому трупу, душеспасительные гомеопатические припарки.

Тахар на экране умел не только тяготиться, и терпеть, и злобу таить, но и любить. Безответно, беспощадно. В «Гранд сентрал», в «Шраме», в «Анархистах» он ласкает женщину взглядом. Белую женщину — с вызовом, с ресентиментом, констатируя неравенство, несвободу, ну а братство — за ним ходят в мечеть, а не на свидания. Этот вызов, он то 01, то 02, во Франции, правда, чаще всего набирают 15. С таким вызовом, как мы помним, долго ждут, но долго не живут. И главные роли получать не чают.

И все же систему устоявшихся взглядов точит не вода — терпения и терапии, — а именно дерзость. Сочетавшись браком с Лейлой Бехти, настолько же чужой для «белого материала», белого теста, из которого классический мариводаж во Франции пекут, Тахар решил этот брак национального кинематографа устранить. Починить еще живых, как в экранизации одноименного романа Мэйлис де Керангаль или спасти уже мертвых, как в «Секрете темной комнаты»В России также известен под международным названием «Дагеротип» Киёси Куросавы.

Мертвых, конечно, не спасти, живых, разумеется, не переделать. И время равнодушно ко всем, в отличие от кино. Тем, кто жаждет света, но и тени не чурается, тем, кто готов погибнуть, изогнувшись под прицелом камеры в первом эпизоде, или, напротив, тянуть из себя жилы до неутешительного конца, кинематограф отвечает взаимностью. Аллаху все правоверные покорны, кино покориться способен только тот, кто верит, что загробная жизнь начинается со щелчка хлопушки, с команды: «Мотор».

За эту веру ему разные награды вручали. Самый созвучный таланту Рахима трофей, наверное, приз имени Патрика Девэра. Хрупкими не рождаются, а становятся, и стиль Тахара — смесь стоицизма и фатализма, упрямства и обреченности — он и свыше дан, и на своей шкуре опробован. Шкуре не львенка, а уже гордого быть, а не пытаться, взрослого, грозного льва.

Если в «Эдди» он жертва, а в «Призрачной башне» — свидетель торнадо, то в «Мавританце» и «Змее» — уже повелитель бури и может сказать с полным правом: «Шторм — это я». Не все Мохаммеды — безусловно виновны, не все змеи успевают вовремя сбросить кожу, но все талантливые актеры сегодня — из Бельфора или из Нью-Йорка — должны обладать равными возможностями. Ведь путь на Сансет-бульвар близкий, с него не свернуть, в лучах заходящего солнца каждый окажется раньше, чем позже. Тахар однажды принял решение больше не ждать и был абсолютно прав, ведь теперь его новых ролей ждем мы — и еще мировой кинематограф.