Я — аксолотль. Животная политика «Отряда самоубийц» Джеймса Ганна

Бросок теннисного мяча по сложной геометрической траектории, серия рикошетов — и птица мертва.

Бессмысленное убийство животного суперзлодеем Савантом — первое событие, с которого стартует «Отряд самоубийц» Джеймса Ганна. Пройдет пять минут и, предваряя вступительные титры, птичка того же вида проглотит ошметок разорвавшейся в клочья головы Саванта, героя, не успевшего дожить до объявления его роли. Вот крошечный внутренний сюжет, коротко намечающий динамику биологических и чувственных отношений между человеком и животным. Нехитрый этюд из двух событий, в миниатюре преподносящий генеральную линию всего фильма, прежде всего посвященного именно животной политике.

Судите сами. Самая эксцентричная представительница первого отряда Ласка трагикомично погибнет первой в ходе самоубийственной миссии. А затем оживет в финальной сцене, своим воскрешением подводя черту рассказанной истории. Финальное сражение которой развернется вовсе не между американскими империалистами и фриками-делинквентами с обостреннымм чувством справедливости, как это описывает большинство критиков. Драка между маньяком-пацифистом в исполнении Джона Сины и сострадательным демократом Риком Флаггом изображена отчетливо сатирически, а что еще показательней, старомодно — как бытовое рукоприкладство с крушением мебели и причинением тяжких телесных по неуклюжей неосторожности. Все это не более чем ложное движение и атавизм.

Тогда как настоящее противостояние происходит между двумя животными стихиями. С одной стороны — космический кайдзю, выплевывающий из монструозного тела собственные маленькие копии: бесчисленная стая морских звезд на минуту зависнет в небе как явный оммаж хичкоковским птицам (обратите внимание, как в громыхающем саунд-эффектами супергеройском боевике на несколько напряженных секунд наступит полная тишина, нарушаемая лишь мягкими шлепками, это инопланетяне приземляются на лица людей, — в подобной же кошмарной тишине нападали чайки и вороны Хичкока). Звезды-птицы похищают человеческие тела и, следуя историко-жанровой логике, закономерно преображаются в ромеровских зомби, еще одну разновидность животных, движимых инстинктом. Их апокалиптическое шествие наталкивается прежде всего не на главных героев в сверкающих латах, но на встречный интенсивный поток — полчище крыс, живое воплощение биологического вируса, чумы, а вместе с тем символ всех «забытых», обездоленных, то есть нас, населяющих норы Вселенной, сданной на бессрочный карантин. Подобный ассоциативный ряд, включающий в себя ковид, крысиную форму существования и новые значения слова «кинотеатр», например, не так давно демонстрировали 100 gecs в клипе-эссе Live at Appleville.

Человек при таком стратегическом раскладе — лишь случайный элемент в цепочке более комплексных природных процессов. Земля — не поле битвы, но один из элементов чьей-то чужой периодической таблицы. Не претендуя на охват всей животной архитектуры «Отряда самоубийц», я остановлюсь лишь на одной сцене, с подкупающей сентиментальностью рассказывающей об отношениях человеческого и звериного.

***

Король акул Нанауэ, блуждая по лабиринтам секретной лаборатории, попадает в огромный аквариумный зал. Всматриваясь в причудливых разноцветных рыб за стеклом, очевидно, он обнаруживает в них свое отражение. Смотрит в глаза своему биологическому, видовому прошлому, той исторической и редуцируемой силе, которой от него, прямоходящего монстра, не ждут ни работодатели, ни зрители. Ведь чем привлекателен Нанауэ для нас, сидящих в зале? Конечно, тем, что это акула в штанах, разговаривающая голосом Сильвестра Сталлоне, — нас трогают именно человеческие качества, внедренные в тело животного. Не будь этих свойств, интерес к хищной рыбе из класса хрящевых и умиление ею значительно бы поугасли — «Челюсти» давно вышли из моды, сегодня прежняя звезда хоррор-экрана давно перебивается лишь нишевыми треш-фильмами по типу «Нападения шестиглавой акулы».

Нанауэ заглядывается на маленьких рыбок, частью своего сознания желая найти спокойствие в древней форме существования. Но, парадоксально, аквариумные обитатели в свою очередь отвечают на этот мечтательный взгляд встречным превращением — косяк рыб складывается в антропоморфную фигуру, имитируя контур человека. Так сцена обретает статус странного комментария на тему очеловечивания животных, становится своего рода животным ответом — создателям комиксов, выдумавшим антропоморфную акулу Нанауэ, зрителям в зале, вкладывающим в движения и повадки этой рыбы меланхолию, скуку, грусть, наконец, ответ каждому, кто обращается к своим домашним животным как к людям, вписывая в них человеческие реакции.

В знаменитом рассказе Хулио Кортасара «Аксолотль» герой долго всматривается в примитивное водное существо и постепенно ощущает, как сам превращается в аксолотля, обнаруживая то ли в доисторической части своего сознания, а то ли в самом пространстве взгляда полное совпадение с личинкой земноводного. Повествование завершается словами: «Сейчас я уже до последней клетки аксолотль, и если я и размышляю как человек, то это только потому, что всякий аксолотль внутри своего розовато-каменного тельца размышляет как человек».

В некотором смысле пример Джеймса Ганна еще более радикален в своем растворении человеческого. Ведь в «Отряде самоубийц» сцена, почти дословно экранизирующая Кортасара, разыграна не человеком и аксолотлем, но двумя особями Чужого. Человек — лишь знак в их коммуникации. Весь наш вид не более чем одна буква иноприродной азбуки, подобно тому как бык когда-то становился основой для литеры «алеф» финикийского алфавита. Нанауэ не является человеком-акулой в том смысле, в каком мы говорим о Человеке-пауке или о Бэт(мене), он — акула в «костюме» человека, акула, разыгравшая человека как знак или как свойство.

Нанауэ соблазняется становлением-аксолотлем, на что аквариумные рыбки отвечают ему жестом в форме человека. Однако на рыбьем наречии, вполне вероятно, этот жест означает нечто иное, чем становление-человеком. Например, хищные животные могут воспринимать людей как контейнеры, пригодные для заселения, — именно так будут поступать зловредные морские звезды в финале фильма. Впрочем, и это, скорее, старорежимная логика, давным-давно исчерпанная научной фантастикой о войне миров.

Сцена же из фильма Джеймса Ганна отчетливо сентиментальна, почти мелодраматична. В сочетании с замедлением ритма и ласковым саундтреком она ясно прочитывается как нежная, почти любовная. В конце концов, наши отношения с иноприродным или животным — от диалогов с домашними питомцами до контактов третьей степени с космическими ксеноморфами — всегда расположены между угрозой любви и угрозой непонимания.