Альтернативы нет: «Назад в будущее» и чувство истории

На ратуше Хилл-Вэлли давным-давно остановились часы. Но этот город никуда уже, кажется, и не стремится: своим стандартным названием, своим обликом благополучного одноэтажного городка рейгановской Америки Хилл-Вэлли воплощает собой утопию американского образа жизни. Это настоящее совершенное, из которого некуда бежать, и все маршруты поперек пространственно-временного континуума все равно приведут обратно в стартовую точку. Другого будущего у Марти МакФлая не будет.

На всякий случай вспомним сюжет: в 1985 году старшеклассник Марти накануне выпускного ввязывается в сомнительную историю с участием своего взрослого друга, ученого Дока. На машине времени, изобретенной Доком, герой уезжает в 1955 год и застревает там из-за поломки. Марти встречается со своими родителями и едва не расстраивает их роман, но в итоге на выпускном балу они танцуют вместе благодаря его же, Марти, усилиям. Наш герой возвращается в 1985 год, который вследствие его действий стал немного лучше. 

Фредрик Джеймисон пишет в книге «Постмодернизм» о параллели между пятидесятыми и восьмидесятыми, когда на новом витке американской истории образ «застойного» благополучного послевоенного времени оказался востребован как воображаемый идеал общественного устройства. Рассуждая о книге Филипа К. Дика «Распалась связь времён», Джеймисон утверждает: свойственный XIX веку исторический роман помещал и настоящее в историческую перспективу, в то время как научная фантастика — свойственная уже XX столетию, — вообще разрушает чувство историчности. В романе Дика, изданном в 1959 году, благополучная жизнь в пригороде оказывается симуляцией, устроенной в мрачном будущем 1997 года.

Реальность «Назад в будущее» тоже выглядит виртуальной — пятидесятые и даже сами восьмидесятые представлены на экране в концентрированном виде, и все опосредовано медиа. Иначе и не может быть в мире, где президентом США стал Рональд Рейган («Рейган? Актер?!» — шумно удивляется Док, услышав об этом от Марти). Для того, чтобы действовать, Марти МакФлаю приходится пользоваться образами поп-культуры. В 1955 году он завоевывает популярность, сыграв на школьных танцах песню Чака Берри: для него это старая культура родителей, но он возвращает ее им же как первичную реальность — вот это постмодернистский жест. В финальной же части трилогии Марти попадает прямо в пространство жанрового фильма — вестерна, называет себя Клинтом Иствудом и выживает благодаря приему, подсмотренному в фильме Леоне. При этом трилогия показывает, как объектом ностальгической медиатизации могут стать сами восьмидесятые: в 2015 году Марти заходит в ретро-бар и смотрит на Рейгана в виде голограммы.

Герои «Назад в будущее», перемещаясь во времени, не чувствуют хода истории. Из одного поколения в другое не меняются ни характеры, ни даже лица: в любую эпоху, зайдя в бар в Хилл-Вэлли, услышишь в спину: «Эй, МакФлай!» — и, обернувшись, увидишь очередного злодея из рода Танненов, которого всегда играет артист Томас Ф. Уилсон. В солнечной голливудской утопии Хилл-Вэлли история остановилась — осталось только время, которое движется по кругу. Поколения Танненов и МакФлаев кажутся реинкарнациями друг друга, как в индуизме: время, как учит Махабхарата, «проходит неудержимо одинаково для всех существ». 

В конце третьего фильма Док, прилетевший к Марти на паровозе времени, назидательно подводит итоги: будущее, мол, зависит только от вас. Верить этому получается с трудом, потому что вся логика предшествовавшего этому противоречила. В мире «Назад в будущее» ходят в одну и ту же школу, выходят замуж за одноклассников, живут всю жизнь в одном доме и из города не уезжают. Его герои попадают в плен нарратива, как несчастный протагонист «Шоу Трумана». Их биографии написаны по законам американского образа жизни так же, как их действия в фильмах подчиняются законам голливудского сюжетосложения. Это разновидность рока — но, в отличие от греческих мифов, в голливудском кино он ведет героев к счастливому финалу.

Марти МакФлай появляется в Хилл-Вэлли 1955 года неузнанным, как Эдип. Его мать тут же влюбляется в героя, но Марти совсем не хочет замыкать классический треугольник. Эдип был обречен жениться на матери, убить отца и получить царство ценой этой предельной трансгрессии. Марти — анти-Эдип, обреченный на то, чтобы ничего этого не допустить. Его проклятие — в том, что с ним никогда ничего не произойдет, в далеком будущем 2015 года он превратится в скучного мужчину со скучными проблемами, воспитает двух детей и будет ходить с двумя галстуками, потому что теперь все так носят. «Альтернативы нет», — так говорила Маргарет Тэтчер об устройстве жизни в 1980-е, так же считалось и в рейгановской Америке — все предопределено; делая определенные действия, получишь предсказуемый результат. С этим согласился бы Эйнштейн, в честь которого Док назвал собаку: бог не играет в кости со вселенной, случайность и свобода воли не имеют значения.

Действие первой части «Назад в будущее» происходит во время школьного выпускного, то есть обряда инициации во взрослую жизнь. Есть много фильмов, посвященных этому событию (от «Кэрри» и «Американских граффити» до «СуперПерцев»), «Назад в будущее» — один из самых успешных среди них, и это именно потому, что праздник выпускного предполагает примирение между поколениями на основании общности опыта. Обряды перехода отмеряют жизнь циклами, придавая ей ощущение стабильности: размечают круг времени, но не линию истории. «Назад в будущее» отказывается от другого и неизвестного ради этого уютного чувства — хорошо там, где мы есть и когда мы есть; и пусть при наших детях будет как при бабушке.